Хождение по Млечному Пути — страница 5 из 7

Встреча с человеком мира

Проходит, кажется, одно краткое мгновение – и я просыпаюсь оттого, что кто-то трогает меня за плечо.

– Элена, мы приехать в Сахагун, – говорит Ромиро. – Я заказать место альберг, но сначала встретиться мой друг доктор, показать твоя нога. Вот здесь.

Ромиро помогает мне выбраться из машины, и, опираясь на его руку, я ковыляю к лавке под фонарём. В очерченном, словно циркулем, пятне светло как днём. Вскоре вместе с нами в фонарном круге появляется седовласый сеньор в золочёных очках с врачебным чемоданчиком в руках. Он просит размотать бинт и внимательно осматривает больную ногу.

– Вывиха нет, – констатирует доктор, – сильное растяжение. Лёд, тугая повязка и три дня покоя. – Даже не раскрыв своего чемоданчика, он откланивается и скрывается в темноте.

Ромиро провожает меня в старый монастырский приют, возле стен которого шёл приём. На дворе – глухая ночь. Пройдя через лунный дворик с тенями лохматых деревьев, мы оказываемся в тускло освещённом коридоре, где за стойкой клюёт носом госпитальер-монах. Завидев гостей, он вскакивает с места и провожает нас в дальнюю комнату. Это отдельная келья метра три на три, с узкой кроватью, столом и табуретом. Каменные стены за девять веков отполированы спинами и плечами монахов до скульптурной гладкости. Тёмное окошко-бойница рассекает кладку точно пополам. Над кроватью – грубое деревянное распятие. Я вопросительно гляжу на Ромиро.

– Элена, я вносить донативо эта комната на три дня для тебя. Чтобы поскорей будь здорова и снова идти Камино. Нет-нет, не надо деньги! – Он категорично машет руками в ответ на мою попытку достать кошелёк.

– Ромиро, даже не знаю, как тебя благодарить… – Я обескуражена таким участием со стороны совершенно незнакомого человека. – Спасибо за всё, что ты сделал для меня!

– А тебе спасибо за практика русский язык, – отвечает с улыбкой Ромиро и уходит в ночь.

Монах объясняет мне, где «дуча», где «сервисьо», где «косина»[70], и оставляет одну. Я сваливаю в угол грязную одежду, хромаю до душа, моюсь под тонкой струёй воды и, добравшись до постели, обрушиваюсь в пустоту…

* * *

В пустоте мрачно и душно. Подземелье освещается зловещими вспышками факелов. Их чад сизым туманом стелется над земляным полом, вызывая дикую головную боль. Мои мучители надевают мне на ногу «испанский башмачок» и с жестокими ухмылками закручивают верёвку. Деревянные чурбаки с хрустом стискивают лодыжку, и я кричу. Тогда главный инквизитор, лица которого не видно из-под низко надвинутого капюшона, громогласно вопрошает: «Ах, тебе больно?!» – и разражается демоническим хохотом. Его смех эхом отражается в бесконечных лабиринтах подвала. Он снимает со стены факел и начинает пламенем жечь мне щёки, лоб, грудь…

Просыпаюсь от собственного беззвучного вопля, вся мокрая от пота и страха. Скомканный спальный мешок лежит в ногах. Осматриваюсь по сторонам – я в келье. Несколько душновато, но в целом уютно и спокойно. Мрачное подземелье, где я только что побывала, осталось по ту сторону кошмара. Это всего лишь сон – плод болезненного воображения и больного тела. Я трогаю свой лоб – он прохладный, легонько шевелю ногой, боль за ночь слегка притупилась.

За узким окном зарождается рассвет. Сажусь на кровать, дотягиваюсь до крючка и отворяю скрипучую створку. В келью врывается чистый, напоённый утренней свежестью воздух. Я жадно вдыхаю его полной грудью, на пределе рёберных возможностей, всей диафрагмой вбирая прохладу и сладкий аромат трав. Предрассветную тишину нарушает щебет птиц, вначале робкий и неуверенный, но вскоре птичьи голоса сливаются в многоголосный хор, наполняя свистом, щёлканьем и трелями пробуждающийся мир. Их радостная какофония похожа на настройку оркестра перед концертом. Послушав птиц, я туго пеленаю больную ногу, одеваюсь, умываюсь и иду завтракать. Мне с трудом, но удаётся не скакать на одной ноге, как вчера, а хромать на двух.

В трапезной сидят пять-шесть человек. Вчерашний госпитальер бодро суетится возле большого кофейника. «Как нога?» – спрашивает. «Уже лучше, спасибо».

Ковыляю с чашкой к столу. Моё внимание привлекает сидящий возле окна необычный человек. Необычность его заключается не только в экзотической внешности и манере двигаться, но и в особом взгляде с печатью переселенца. Думаю, в его жилах течёт мавританская кровь. Я не антрополог и не генетик, но бледно-кофейный цвет лица, совсем не похожий на обычный загар, шоколадные, влажные глаза, нос с горбинкой, чуть заметно вывернутая наружу нижняя губа… В общем, я определённо считаю его потомком арабских завоевателей. Пластичность движений – то, как он ставит тарелку, берёт хлеб, идёт между столами, поворачивает голову – лишь подтверждает мою догадку. Наверное, взгляд у меня слишком пристальный – необычный человек вдруг пружинисто встаёт и подходит ко мне.

– Привет, можно присесть? – спрашивает он на английском.

– Да, конечно. – Я автоматически подвигаюсь, хотя в этом нет нужды: за столом полно места.

– Я вижу, ты хромаешь. Что случилось?

Я вкратце пересказываю свои вчерашние злоключения. Он терпеливо выслушивает мой монолог на далёком от совершенства английском. Когда я заканчиваю рассказ, он всё ещё задумчиво качает головой, будто припоминая что-то своё.

– Ах, да, я забыл представиться, – спохватившись, добавляет он, – меня зовут Карлос, я из Андалусии.

– Элена, из России.

Мы тихо беседуем, медленно и трудно подбирая слова, сопровождая свои рассказы рисунками на салфетке. Госпитальер несколько раз подливает нам кофе из большого кофейника, а потом уходит по своим делам. Мы остаёмся одни.

Карлос по образованию историк-археолог, профессор университетов Малаги и Леона, читает студентам лекции по истории древнейших цивилизаций, а также сотрудничает с испанским Национальным центром изучения эволюции человека. Он принимал участие в раскопках Атапуэрки, Альтамиры и Ла-Бастиды[71]. Карлос вдовец, у него двое детей – взрослый женатый сын и пятнадцатилетняя дочь. Всё свободное время он посвящает путешествиям, стараясь в них отрешиться от профессиональных забот и понаблюдать мир с других сторон или другими глазами, например глазами философа или поэта-любителя. По Камино Сантьяго идёт в пятый раз.

Я никак не решаюсь подобраться к волнующему меня вопросу: есть ли среди его предков мавры? Разговор завожу издалека.

– Карлос, ты большой знаток истории Испании, Европы, да и всей земной цивилизации. А знаешь ли ты историю своего рода? У нас в России в последнее время очень популярно составлять генеалогическое древо. Хотя трудно бывает добраться до корней.

– А как же? И мы составляем! История страны складывается из историй отдельных семей. Так что знать о своих предках для любого человека так же естественно и важно, как и передавать опыт потомкам.

– Может быть, расскажешь тогда о своей древнейшей истории? – прошу я, напирая на слово «древнейшей».

– Почему бы нет? Если тебе действительно интересно, – легко соглашается Карлос. – Давай только переберёмся во двор, и я принесу льда для твоей ноги – будешь заодно лечиться!

Мы устраиваемся на лавке под бархатной кроной могучего каштана. Я прикладываю пакет со льдом к суставу и вся обращаюсь в слух.

Первый рассказ Карлоса:

…История Испании полна противоречивых событий, которые с высоты веков выглядят иначе – не так, как их оценивали современники. Один из таких неоднозначных периодов – эпоха арабского владычества. Арабами именовали всех, кто пришёл с Африканского континента. Но среди пришельцев были и мусульмане Дамасского халифата, и берберы. Берберов стали называть маврами, а мусульман – сарацинами. Впрочем, в названиях всегда царила путаница, для коренного населения все они были завоевателями. Между мусульманами и берберами тлела вражда, междоусобицы раздирали не только испанские королевства, но и арабские султанаты.

Самым мудрым арабским правителем был Абдурахман III – первый халиф Кордовы. Ему в конце тысячелетия удалось объединить разрозненные арабские владения и при этом наладить добрососедские связи со многими испанскими королевствами. Он соединял в себе качества гениального полководца, прозорливого стратега и талантливого политика. Халиф снискал популярность во всей Европе благодаря мягкому и гуманному отношению к местному населению. Он никого не обращал насильно в ислам, не притеснял и тем более не истреблял физически. В его политике главенствовали здравый смысл и экономическая целесообразность. Эпоха его правления стала эпохой расцвета Испании – она заняла лидирующее положение в Европе и по материальному благосостоянию, и по уровню культуры. Всё ценное, что было накоплено на Востоке, самым благожелательным и щедрым образом привносилось на территорию Пиренейского полуострова. Достижения арабской медицины и повседневные навыки гигиены, секреты градостроительства и архитектурные изыски, роскошные ковры и тончайшие шелка, редкие ремёсла и наука астрономия, фонтаны и пышные сады – всё это стало частью арабского наследия. Основной своей задачей Абдурахман III видел создание цветущего, богатого и сильного государства, а не отстаивание религиозных догм. Возможно, одной из причин такого правления стала баскская кровь, текущая в его жилах: мать и бабка по отцу были басконками. Да и внешность халифа отличалась от привычных черт мусульманина: у него были светлые глаза и рыжие волосы, которые – чтобы не смущать подданных – он красил в чёрный цвет.

Почему я об этом рассказываю? Чтобы ты поняла, что те, кого называли арабскими завоевателями, сражались за земли, а не за души. Многие мавры осели на завоёванных территориях, пустили корни, взяли в жёны местных женщин. На протяжении семи веков арабская кровь соединялась с кастильской, баскской, каталонской. Зачастую отношения между мусульманами и христианами вне поля битвы можно было смело назвать дружескими. Они общались между собой, торговали, обменивались опытом и даже помогали друг другу в гражданских столкновениях и междоусобных конфликтах. А теперь от арабских корней в целом перейду к своим собственным.

Мой очень далёкий предок был военачальником в армии легендарного Мухаммеда Аль-Мансура[72]. Он прибыл из Магриба, чтобы возглавить кампанию по покорению Саморы. Вместе с войском он исходил вдоль и поперёк весь юг Пиренейского полуострова и получил в благодарность кусок земли в Эстремадуре. На протяжении нескольких веков существования Кордовского халифата продолжалась военная династия моих предков. «Аристократия меча» – так их называли. После падения халифата мой род растерял былую воинственность и переместился севернее, в Кастилию. В ходе Реконкисты часть мусульман осталась жить на христианских территориях, образуя автономные общины. Так произошло и с моими предками. При этом они сохраняли исламскую веру, обычаи и традиции. Такие мусульмане назывались мудехарами[73]. Вот сейчас мы находимся в одном из регионов, где мудехары составляли внушительную часть населения, равно как и прочий пришлый люд: французы, евреи… Сахагун был прибежищем не только инородных жителей, но и гонимых судьбой скитальцев: мудрецов с крамольными мыслями, богатых ремесленников, радеющих о сохранности своих сокровищ, разношёрстной артистической братии, монахов, бежавших из мусульманской Кордовы. С падением Гранадского халифата мудехаров стали насильственно обращать в христианство. Несогласные вынуждены были покинуть пределы Испании. Новообращённые именовались отныне морисками[74]. Я не знаю точно, в каком колене моего рода произошла смена религии, только я считаю себя католиком.

Что касается национальности, я давно уже оставил пустую затею определить точный состав разных кровей во мне. Мои предки по материнской линии – выходцы из Астурии и Басконии. Один прадед – андалусиец с берберскими корнями – был учёным, знал наизусть «Книгу Сунны и Шары мавров»[75]. Другой прадед выращивал апельсины в окрестностях Валенсии. Среди моих предков были португальцы и кастильцы, а одна из прапрабабок – аборигенка из Амазонской сельвы. Кто я после этого? По гражданству – испанец, по вероисповеданию – католик, по самоощущению – человек мира…

Человек мира вынимает у меня из рук растаявший пакет с водой и уходит на кухню, чтобы поменять его на свежий лёд. Я же пытаюсь осмыслить только что услышанное. Рассказ Карлоса гораздо глубже и интереснее, чем прямой ответ на вопрос: «Есть ли в твоём роду мавры?» – «Да, есть».

Витамины с коллагеном

Человек мира… Мне не раз приходилось слышать это выражение, и всегда оно означало открытость и приятие: иных стран и народов, религий и традиций, мировоззрений и культур. Уважительное отношение к непохожести, инакомыслию. Признание за другими их правды, их пути, их веры. Свободу тела и духа. Корни и крылья. Человек мира – это почти всегда путешественник, странник. Действительно, где, как не в путешествии, можно прикоснуться к новому, непривычному, иному, попытаться понять чужака и – о чудо! – найти что-то общее, что делает незнакомых людей братьями и сёстрами. Этому ощущению родства не помеха ни национальность, ни религиозная принадлежность, ни социальный статус, ни возраст, ни опыт. Это может случиться с каждым, кто однажды внимательно посмотрит в глаза собеседника и попытается понять его не умом, но сердцем. Языковой барьер вторичен: можно говорить на одном языке и не слышать друг друга. Можно быть полиглотом и при этом категорически отвергать любое инакомыслие, не давая другому права на отличное от твоего мнение, на иное восприятие мира, на свой путь…

Человек, сидящий сейчас рядом со мной, – несомненно, человек мира. Всё, что он только что рассказал – про арабов и берберов, халифов и мудехар, про своих предков, – всё это лишь интеллектуальная оправа к его глубоким внутренним убеждениям, историческая рама к картине восприятия своего места в огромном и многообразном мире, способ познания его через отдельные факты и фрагменты знаний. Почему-то мне кажется, что именно они – люди мира – способны его спасти. Ведь возрождение человечества начинается с возрождения каждого отдельно взятого жителя планеты, с каждого из нас, с наших мыслей, эмоций, поступков. Я нисколько не сомневаюсь, что тот, кто хотя бы раз прикоснулся к святыне – неважно, на чьей территории, – кто смог раствориться в сакральной мощи природы или обрёл просветление в любом уголке Земли, уже никогда не останется прежним. Он никогда не поднимет руку на иноверца. Не обидит чужака. Не станет отстаивать собственную правоту любой ценой… Потому что поймёт однажды, что все люди едины, а правда у каждого своя, но есть вещи, которые важнее любой правды…

…Солнце наискось пересекает голубой лоскут неба в высоком проёме монастырского двора. Тени каштанов покрывают кремовыми пятнами белые камни. Фонтан журчит жиденькой струйкой, лениво стекающей в мелкое озерцо на дне гранитной чаши. Опустив ноги в воду, ощущаю бодрящую прохладу, переходящую в ломоту. Я неукоснительно выполняю рекомендации доктора: охлаждаю и отмачиваю ногу, обеспечиваю ей полный покой и неприкосновенность. Три дня, как и было велено, я отдыхаю в крошечной келье или на каштановом дворике, пью кофе и разговариваю с Карлосом обо всём на свете, стараясь обрести ту необходимую широту взгляда и глубокую проницательность, что позволят и мне когда-нибудь стать человеком мира.

Утром следующего дня по электронной почте приходит письмо от Агнеты. Она пишет о том, что уволилась с верфи и устроилась в кукольный театр. Правда, вместо занавесей шьёт куклы для детских спектаклей, но это, оказывается, ещё интереснее. «Элена, ты не представляешь, – восторженно делится подруга, – я ведь не просто стачиваю детали, мастерю причёски, вышиваю глазки-губки – я рождаю характеры!» Далее Агнета подробно рассказывает, как она это делает. Заканчивается письмо признанием: во время первой премьеры с участием её кукол подруга «ощутила себя демиургом, вдохнувшим жизнь в свои человекоподобные творения». Одну из них, факультативную, не занятую в спектакле, она назвала моим именем. Как трогательно! К письму прилагается фотография глазастой барышни с шерстяной косой, в синем сарафане и расшитой маками рубашке. Рот её округло приоткрыт – то ли готовность к плачу, то ли артикуляция протяжных народных песен. Я искренне радуюсь за Агнету и восхищаюсь её поступком.

В конце письма подруга настоятельно рекомендует купить в ближайшей аптеке какой-нибудь препарат с коллагеном для укрепления связок. Она вычитала, что во время длинных переходов суставы и связки испытывают сильные перегрузки, а коллаген способствует их крепости и эластичности, – Агнета ещё ничего не знает о моей травме! Памятуя о своём опыте покупки солнцезащитного крема в деревенской лавке, я живо себе представляю трудности, с которыми буду изображать жестами коллаген.

В ответном письме подруге я пишу о том, что коллаген принимать поздно, так как связки я уже растянула, но сейчас иду на поправку и в этом мне помогают замечательные люди – настоящие рыцари, сильные мужчины, которые – нет, не перевелись ещё на белом свете!

К вечеру приходит Карлос и протягивает мне пузырёк с капсулами.

– Что это? – спрашиваю.

– Специальные витамины с коллагеном. Принимай утром и вечером – легче будет идти.

Я замираю в ожидании продолжения: «Агнета тебе передала». Но продолжения не следует… Задумчиво смотрю на Карлоса. Всё же для человеческой мысли не существует преград, и любая идея может свободно перемещаться между людьми, минуя любые расстояния и границы.

Однако пора в путь! Трёхдневный отдых пошёл на пользу не только ноге, но и всему организму. Карлос решает сопровождать меня, пока я окончательно не окрепну. Я не возражаю.

* * *

…Кальсада де Кото, Берсианос дель Камино, Бурго Ранеро… Снова мелькают жёлтые стрелки, путеводные ракушки, дорожные столбики с отметками пройденных километров и указатели с труднопроизносимыми названиями. Дорога петляет, то и дело раздваивается, предлагая сделать сакраментальный выбор: «Направо пойдёшь… налево пойдёшь…» Раньше выбрать правильное направление было вопросом жизни и смерти: от развилки Кальсада де Кото одна тропа ведёт в волчье логово, другая – в бедную деревушку с аистами на колокольне. Та, что через волчье логово, короче. Мы выбираем аистов.

По древнехристианской легенде, эти птицы кружили над распятым Христом, утешая и скрашивая последние минуты Его земной жизни. Аисты издревле были символом чистоты и благочестия, рождения и воскрешения. Именно поэтому позже им приписали чудесную способность приносить в дом младенцев. Кому, как не им, можно было доверить столь почётную и ответственную миссию?

Крупная белая птица с оранжевым клювом и чёрной оторочкой по крыльям аккуратно ступает ногами-ходулями по кочкам. Она высматривает добычу, прицеливаясь круглым немигающим глазом в болотную жижу. Лягушачье собрание оглашает окрестности исступлёнными брачными руладами, не подозревая о нависшей опасности. Но вот птица делает резкий выпад, и в клюве уже трепыхается несчастная жертва основного инстинкта. Глупые её сородичи лишь на секунду замолкают, прыснув врассыпную от щёлкнувшего клюва, но вскоре снова высовывают любопытные головы с выпученными от восторга глазами, чтобы поиграть в лягушачью рулетку с судьбой. Отобедав свежей лягушатиной, аист разгоняется в три прыжка и поднимается в небо, держа курс на растрёпанное гнездо на старой башне. Возможно, там, среди пищащих пуховых аистят, у него припасена парочка младенцев для примерных леонских семей. Проводив взглядом белую птицу, мы с Карлосом продолжаем знакомство с местной фауной.

Возле заброшенного дома на краю деревни обнаруживаем ласковых голодных котов. Исхудавшие животные едят всё, вплоть до бисквитного печенья, семечек и изюма – другой еды у меня нет, но они не возражают и против этой. Карлос достаёт из рюкзака остатки чоризо и вчерашнего овечьего сыра. Коты заметно оживляются. У одного из них – самого старого и крупного – оборваны в драке уши и бельмо на левом глазу. По праву старшинства он мог бы присвоить себе самые лакомые кусочки из предложенного нами рациона, но матёрый зверь поступает иначе: терпеливо наблюдает за тем, как ест маленькая слабая кошечка с тонким, как верёвка, хвостом. И только после того, как та, насытившись, отходит, подъедает за ней сырные и колбасные объедки. Благодарно помурлыкав и потерев свои шкурки о наши ноги, коты деликатно удаляются под сень жухлого куста, где рассаживаются в строгом иерархическом порядке лицом к дороге, чтобы не пропустить следующих кормильцев.

Через полкилометра встречаем необычную ферму-ясли. В брезентовых, застеленных соломой домиках живут молочные телята. Возле каждого домика – крошечный загон для выгула. Трижды в день к телятам приводят с пастбища коров. Большинство малышей сейчас прячутся от жары внутри. Но не все! Подхожу к одному из загонов – навстречу, шатко ступая, выходит белобокий телёнок с чёрной звёздочкой на лбу, влажными раскосыми глазами и длинными белыми ресницами. На ухе – бирка. Я глажу будущего торо по упрямому, ещё безрогому лбу с завитком, чешу за ушком, а он, приняв человеческую руку за материнское вымя, начинает энергично сосать, запрокидывая голову, закатывая глаза и слюнявя ладонь в тщетном ожидании молока. Не дождавшись, обиженно ревёт и разочарованный уходит в домик.

А мы продолжаем свой долгий путь среди бескрайних полей и вересковых пустошей, живописных руин, бенедиктинских монастырей, мудехарских церквей и романских мостов над обмелевшими речками… И наконец входим в Леон.

Хроника львиного города

Леон… Город с таким поистине королевским именем обнаруживает не только фонетическую и геральдическую связь с бесстрашным царём зверей. Белокаменный гривастый лев встречает нас на мосту через Бернесгу, расставив лапы и свирепо ощерив хищную пасть. Героический образ храброй, восстающей из пепла столицы как нельзя лучше соответствует королевской стати зверя-индивидуалиста, привыкшего сражаться в одиночку против всех и до конца.

Подобно многим другим поселениям Пиренейского полуострова, город возник как лагерь римских легионеров, его прежнее название – Легио VII (Legio Séptima). До сих пор в центре сохранился внушительный участок римской стены. Седьмой легион обосновался в междуречье Торио и Бернесги в 29 году до н. э. неподалеку от золотоносных жил Лас-Медулас. Собственно, они-то и привлекли внимание алчущих богатства римлян. Исчерпав к началу V века запасы золота, легионеры потеряли интерес к скудной, не примечательной ничем другим местности. К тому же на полуостров вторглись варварские племена, биться с которыми у римлян не было ни малейшей охоты. Около трёх веков Легио существовал как небольшой аграрно-ремесленный городок вестготов, уступивших его в 714 году маврам.

Город подвергался неоднократному жестокому разрушению со стороны арабских завоевателей. Мирное население, оказавшись в приграничной, переходящей из рук в руки зоне, в ужасе покинуло его пределы. Легио опустел и обезлюдел. В 843 году его стали заселять мосарабы[76] – арабизированные христиане. Второе рождение и новое имя – Леон – город получил в 856 году, когда король Астурии Ордоньо I окружил его могучей оборонительной стеной и сделал крепостью. В Х веке Леон приобрёл статус столицы. А в XII веке на монетах, отчеканенных королём Альфонсо VII, появился лев с выпущенными когтями в золотой короне, по сей день украшающий герб города. Вставший на дыбы зверь олицетворял воинственность королевства.

Наряду с ожесточённой борьбой с маврами в течение долгих веков длился территориальный спор Леона с Кастилией. Королевство то соединялось с кастильской короной, то вновь отвоёвывало независимость. Непримиримые противоречия с Галисией также ослабляли приграничные земли. Междоусобицы и сепаратизм внутри королевства привели к тому, что Леон оказался не в состоянии противостоять натиску свирепого Мухаммеда Аль-Мансура, с именем которого связана наиболее кровавая полоса в жизни города. Разгромив Сантьяго-де-Компостела, осквернив храм Святого Иакова, Аль-Мансур обрушил весь нерастраченный гнев на приграничную крепость в южных отрогах Кантабрийских гор. Отсюда совершали дерзкие вылазки христианские войска, начавшие Реконкисту. Но малочисленным и разобщённым отрядам не удавалось продвинуться на юг. Карательные операции мусульман были молниеносны и кровавы. Трижды Аль-Мансур захватывал и грабил Леон. Муэдзины созывали мусульман к молитве с минаретов, сложенных из трупов христиан. Любые попытки отпора и сопротивления пресекались с невиданной доселе жестокостью. То были времена крайней религиозной нетерпимости и бесконечных внутренних распрей как среди христиан, так и мусульман, стоивших и тем и другим тысяч человеческих жизней.

Переломный момент в истории Леона связывают с основанием в нём в 1170 году духовно-рыцарского ордена Святого Иакова. Институт рыцарства был единственной альтернативой отсутствия единой армии, способной достойно противостоять арабским захватчикам. Приходилось действовать партизанскими методами, обороняя рубежи королевств и отдельные крепости, защищая мирные караваны и одиночных странников. Леонский король Фернандо II призвал рыцарей ордена оказывать покровительство пилигримам, идущим Путём Сантьяго. Эта дорога стала стратегически важной не только с точки зрения укрепления веры и объединения сил под знаменем Реконкисты, но и с позиции экономического развития. Ведь паломничество совершали не только нищие пилигримы, странствующие монахи и приговорённые преступники, но и богатые купцы, вельможные особы, процветающие дворянские и даже королевские семьи. Благодаря их участию города, расположенные по Пути Сантьяго, оживали и крепли, в них развивалось строительство, расцветали ремёсла и торговля.

И сегодня Камино Сантьяго, обретший общегосударственный статус, служит весомым источником пополнения муниципальных бюджетов испанских городов, расположенных по маршруту.

Современный Леон – это город-история, на срезе которой мирно соседствуют следы разных веков. Шрамы былых сражений, отметки интриг и смертельных противостояний, свидетельства политических ошибок и человеческих слабостей – всё это застыло «стрекозой в янтаре» на улицах и площадях Леона.

Базилика Святого Исидора[77] (Basilica de San Isídoro), помимо мощей севильского праведника, хранит целый пантеон королевских захоронений – двадцать три гробницы леонских и астурийских монархов. Сложно сейчас разобраться – кто кого отравил, задушил, убил в сражении или умертвил иным способом – тогда это были обычные способы устранения соперников, оказавшихся в конечном итоге под сводами одной усыпальницы. В базилике есть ещё одни Ворота Прощения, пройдя сквозь которые можно получить отпущение грехов.

Новая улица (la Rúa Nueva o Renueva) ведёт в новые кварталы города с островками старинных построек – но каких! На берегу Бернесги возле средневекового моста расположен монастырь Сан-Марко (Monasterio de San Marcos) – бывшая резиденция ордена Сантьяго. Здесь в XVI веке находился госпиталь, в котором каждому пилигриму, даже в самые голодные времена, выдавался фунт хлеба, а чтобы не было путаницы, на посохе делали специальную зарубку. Позже монастырь использовался как тюрьма, казарма и даже… концентрационный лагерь. Сейчас в его стенах располагаются роскошный отель сети «Парадор» и филиал Музея Леона. Экстерьер монастыря в стиле платереско[78] соединил в себе художественные традиции мавров, готов, испанцев и итальянцев эпохи Возрождения. Глядя на сложноузорчатый фасад, утверждаешься в мысли, что искусство, возникшее на стыке разных традиций и школ, так же красиво и уникально, как и дети, рождённые в смешанных браках.

Переход от одной замершей в камне истории к другой похож на блуждание в лабиринтах времени. Среди пыльных культурных пластов, нагромождения древностей встречаются редкие и оттого неожиданно яркие вкрапления современности. Вот молодой учитель в рваных по моде джинсах рассаживает школьников прямо на мостовую возле памятника пилигриму и начинает открытый урок. Речь его экспрессивна, жесты размашисты. Загорелая коленка в прорехе ничуть не отвлекает учеников от рассказа учителя – слушают затаив дыхание. Бронзовый пилигрим за их спинами снял сандалии с натруженных ног, сложил руки на животе и смотрит то ли на башенные часы монастыря, то ли на безбрежно-безоблачное небо. А может, просто задремал, подставив запылённое лицо свежему ветру.

Средневековый квартал Умедо (Barrio Húmedo) стянул вокруг себя семь самых оживлённых улиц, собрал старые дома с гербами на фасадах и бо́льшую часть кафе и тапас-баров, где к местному «бычьему» вину «Тинто де Торо» подают конскую сесину[79] и марагато[80].

А вот ещё одно место, неизменно собирающее толпы туристов, – Дом Ботинес (Casa Botines), творение неподражаемого Гауди, незнамо как очутившееся вдали от Каталонии. Дом резко контрастирует с расположенным неподалёку старым дворцом-крепостью Гусманес – примерно как молодой стриженый пудель рядом со старой строгой овчаркой. Преуспевающий коммерсант-текстильщик Карлос Гуэль, среди приближённых которого был и чудаковатый Антонио Гауди, в конце XIX века решил создать бизнес-центр для леонцев, для чего и привлёк своего гениального друга. Автор Дома Ботинес, отлитый в металле, сидит рядом на лавочке нога на ногу и набрасывает что-то в альбом – быть может, эскизы очередных шедевров? Рядом всегда полно сочувствующих наблюдателей, по-обезьяньи копирующих перед объективом позу архитектора и панибратски кладущих руку на плечо бессловесному гению.

Трудно сказать, откуда взялась эта туристическая «традиция» – вольно и беспардонно обращаться с памятниками великих, залезая к ним на колени, беря под руку или иным способом дополняя собою композиционный замысел скульптора. Степень интереса туриста к стране или городу сегодня чаще всего выражается количеством фотографий, на которых он с разной степенью вкуса и такта вписан в его архитектуру.

Гуляя с Карлосом по Леону, мы видим множество знакомых лиц, встречи с которыми случайны и приятны. Какой-нибудь пустячок в дороге типа предложенной вовремя воды или пластыря, подсказка – куда сворачивать, элементарные слова ободрения в нужный момент делают вас уже не просто попутчиками, а друзьями. Все друзья собираются вечером в альберге женского бенедиктинского монастыря Санта-Мария дель Камино. Здесь, в соответствии со строгим уставом, практикуется раздельное заселение мужчин и женщин: дамы – на первом этаже, мужчины – на втором. Пилигримов обслуживают строгие немногословные монахини. Ночи, несмотря на дневную жару, холодны и сыры, толстые монастырские стены обладают эффектом погреба, поэтому нам раздают дополнительно по тёплому шерстяному одеялу.

Подчиняясь монастырским правилам, расходимся с Карлосом по этажам. Я захожу в женские покои и вижу – ба, знакомые все лица! – и беременную Марту из Дании, и словенскую художницу Даниэлу, и кореянку Сильвию, и немок Анну и Сабину, и отважную Луизу из Калифорнии – словом, почти всех женщин, с которыми нас сводила и разводила дорога. Радостные приветствия, улыбки, объятия. Комната гудит как улей, ведь женщины всего мира имеют обыкновение одновременно спрашивать и говорить о своём. А новостей много.

Даниэла показывает картины, написанные в пути: туманные пиренейские перевалы, мрачное ущелье Ронсесвальес, сказочные леса Наварры, золотистые виноградники Ла-Риохи, маковые поляны и охристые холмы Кастилии, шпили бургосского собора в розовых лучах рассвета… Эта импровизированная галерея оживляет аскетичное жилище, наполняя его сочными красками и теплом дня.

Сильвия смущённо признаётся, что познакомилась в дороге с мужчиной и теперь они идут вместе. Муж Марты выкроил пару недель и на днях присоединится к жене. «Так что продолжим путь втроём», – шутит датчанка, поглаживая живот. Луиза говорит, что чувствует себя значительно лучше, да и выглядит она неплохо: глаза блестят, на щеках румянец, голова начала обрастать нежным пушком младенческих волос. Только сейчас замечаю, что к её рюкзаку прикреплён брелок с фотографией годовалого малыша. «Внук?» – спрашиваю. «Да, это мой Джерри!» – с гордостью сообщает сияющая бабушка. Тут все принимаются доставать фотографии, открывать файлы на мобильниках, чтобы показать любимых детей и внуков. Десятки детских мордашек разных возрастов и национальностей заполняют пространство комнаты. Смешные, милые, вихрастые, с бантиками и косичками, в очках, брекетах и панамках, озадаченные и смеющиеся, сосредоточенные и удивлённые – кажется, в общем гомоне слышатся и их голоса.

Но вскоре все звуки стихают. Монашка, пожелав спокойной ночи, выключает свет. В комнате воцаряется тьма и тишина, нарушаемая лишь мерным дыханием и шумом ветра за окном. Я прислушиваюсь к себе: нога не болит, усталости непомерной нет, сыта, согрета – и этого довольно, чтобы ощутить простое бесхитростное счастье путника, обретшего кров над головой.

Леонский калейдоскоп

…Солнечный луч робко целует меня в щёку, скользит по виску, путается в ресницах. Рыжий свет проникает сквозь кожу, щекочет сомкнутые веки и, убедившись, что я уже не сплю, с озорством мальчугана с зеркальцем переключается на соседку. Залитое солнцем утро обещает ясный день и новые яркие впечатления.

Я спускаюсь по лестнице – Карлос уже ждёт меня на террасе, сидя перед чашкой кофе. Его вид приводит меня в замешательство: светлый костюм, рубашка, классические туфли. Рюкзака не видно. Заметив меня, он берёт в автомате ещё одну порцию кофе и загадочно молчит, пока я силюсь понять причину перемены стиля. Наконец его терпение кончается, и он первым прерывает молчание.

– Элена, хотела бы ты увидеть, как учатся испанские студенты? – спрашивает элегантный профессор. – Мне вчера звонили из университета: коллега заболел, просят подменить его на тестировании. Почему бы не помочь, раз уж я всё равно в Леоне.

– Ах вот в чём дело! А то я приняла тебя за твоего двойника, – улыбаюсь я. – И часто тебе приходится так резко менять планы?

– Довольно часто. Но меня это только радует, – признаётся Карлос. – К тому же я подумал, что тебе было бы интересно посмотреть один из старейших университетов Испании. А ещё у меня есть для тебя маленький сюрприз!

– Заинтриговал! Конечно же, интересно! Только мне не в чем идти. У меня нет с собой классического гардероба.

– А зачем? Тебе же не нужно принимать экзамен, – резонно замечает мой друг, – так что подойдут и джинсы! Тебе хватит десяти минут? Рюкзак оставишь у стойки, я договорился. Всё, жду. Времени в обрез.

Мелкой рысью возвращаюсь в спальню, натягиваю джинсы, чистую рубаху, переобуваюсь в сандалии, закалываю волосы, собираю лёгкую сумку с самым необходимым. Отдаю рюкзак госпитальеру и, поражаясь собственной пунктуальности, точно в условленное время возвращаюсь на террасу.

– Молодец, – говорит Карлос, глядя на часы.

Мы садимся в такси и едем по запутанным леонским улицам. Я с трудом привыкаю к стремительной смене декораций: сумка вместо рюкзака, такси вместо пешего хода, респектабельный профессор вместо пропылённого пилигрима.

Машина останавливается в кленовой аллее напротив главного входа в университет. Остролистные ветви рассекают солнечный свет на десятки оттенков зелени. Студенты группами сидят на ступенях и газоне, некоторые из них здороваются с Карлосом, девушки с дерзким любопытством разглядывают меня. Профессор открывает передо мной массивную дверь – мы оказываемся в просторном, залитом светом фойе, от которого в разные стороны разбегаются рукава коридоров. В их лабиринтах кипит обычная студенческая жизнь: книги, смартфоны, плейеры, влюблённые парочки, розовые волосы, очки, татуировки, флирт, смех… Испанские студенты ничем не отличаются от своих российских сверстников.

– Мне сюда, – говорит Карлос, останавливаясь возле аудитории, – а твой сюрприз ждёт тебя в библиотеке, по коридору налево. Я за тобой зайду, как закончу.

Профессор-пилигрим скрывается за дверью, а за ним, как в водоворот, устремляется весёлая студенческая братия. Что для них какие-то два часа тестов по сравнению с празднованием сдачи экзамена, которое продлится с вечера и до самого утра! А я, робко ступая по скользкому как лёд паркету, разыскиваю местное книгохранилище. Вот и оно!

В библиотеке тихо, как в склепе. Мёртвая тишина, нарушаемая лишь клацаньем клавиш и сухим шелестом страниц. Оглохшая от безмолвия, я не сразу замечаю библиотекаршу и её приглашающие жесты. Женщина настойчиво зовёт меня куда-то за стеллажи. Подчиняясь призыву, вхожу в тайную комнату, вроде небольшого конференц-зала, в которой сидят три пунцовые от смущения девушки.

– Буэнос диас! – озадаченно приветствую я собравшихся, не вполне понимая, кто эти люди и зачем меня сюда позвали.

– Добрый день, Елена! – отвечают они на чистом русском языке и сдержанно улыбаются.

– Вы не удивляйтесь! – говорит библиотекарь, видя моё смятение. – Мы сами удивлены не меньше вашего. Это Маша, Даша и Саша, – она обводит рукой сидящих напротив девушек, – студентки, приехали по обмену из Воронежа. А я – Маргарита. Профессор Гонсалес предупредил, что к нам придёт любознательная русская путешественница и будет задавать кучу вопросов! – Женщина улыбается, и я понимаю, что это и есть сюрприз от Карлоса, – так что не стесняйтесь, спрашивайте! Мы готовы!

– Да уж, профессор удивил! – Я никак не могу прийти в себя. – Неожиданно и очень приятно встретить земляков там, где вовсе не ждёшь! И много ли здесь русских?

– Вообще-то Леон – побратим Воронежа, а Леонский университет связан с Воронежским уже больше двадцати лет, – отвечает Маша. – Так что русские, точнее россияне, здесь есть всегда. Не так чтобы очень много, но постоянно.

– Сюда по обмену приезжают не только студенты, но и преподаватели, – добавляет Даша.

– Кстати, испанцы с удовольствием учат русский язык, – вступает Саша.

Девушки отбрасывают прочь смущение и начинают наперебой говорить о своей жизни в Леоне – так, что я еле успеваю вертеть головой и вставлять свои вопросы.

– По городу мы передвигаемся на велосипедах. Студентам выдают их бесплатно.

– Преподаватели очень внимательны, всегда интересуются, нравится ли их предмет, есть ли сложности, нужно ли помочь.

– Все обращаются друг к другу на «ты», ведут себя на равных.

– Большинство испанских студентов – сони и лодыри, на утренние занятия почти никто не ходит.

– Ещё бы! Если всю ночь висеть в клубах – какие уж тут утренние занятия! У них через день фиеста!

– Это точно!

– В библиотеке можно взять не только книги, но и нетбуки, и ридеры.

– А ещё здесь отличный Wi-Fi!

– И языковые курсы!

– Здесь много ребят из других стран, мы все общаемся, гуляем, вместе путешествуем. Побывали уже в Мадриде, Севилье, Кордове…

– Леон – это студенческий город. Много молодёжи.

– Мы снимаем квартиру на троих.

– У нас замечательная хозяйка, мы были у неё в гостях в Тробахо. Она угощала нас национальными блюдами!

– Мне больше всего понравился тапас с креветками!

– А мне суп с мидиями!

– Муж нашей хозяйки рассказывал нам о Пути Сантьяго, он тоже его прошёл.

– У него есть настоящий меч, который достался ему от предков. Правда, какой-то весь кривой и закопчённый.

– Испанские парни слишком мачо!

– Зато они красивые и смелые!

– И не жадные! Мы с Алонсо обошли все кафешки на Умедо!

– Так ты всё-таки встречаешься с Алонсо? Вот тихуша!

– Ой, уже двенадцать! – подпрыгивает тихуша, глядя на часы. – Нам пора!

И девчонки срываются с места, бросая уже в дверях:

– До свидания! Буэн Камино!

Студентки выпархивают из комнаты на солнечные леонские улицы, оставляя за собой шлейф беззаботной юности. А мы с Маргаритой говорим ещё некоторое время о детях, о мужчинах, о женской доле, о поворотах судьбы, забрасывающих людей в чужие города и страны… пока не появляется Карлос и не забирает меня с собой.

– Спасибо за сюрприз! Он удался! – Я встаю на цыпочки и целую его в щёку.

* * *

Оказавшись вновь на залитой солнцем улице, мы возвращаемся в пределы крепостной стены, чтобы полюбоваться Домом Света – собором Санта-Мария де Леон (Catedral Santa Maria de Leon). Карлос настаивает на немедленной экскурсии, так как теперешнее освещение позволит сполна насладиться чудесными витражами, давшими собору второе имя. Есть ещё и третье: его называют «храмом без стен» из-за огромной площади цветных «окон», в разы превышающей общепринятые каноны архитектуры того времени. Тысячи квадратных метров витражей! – но цифры не производят такого впечатления, как потоки многоцветно окрашенного света, льющегося из сотен окон и окошек.

Войдя через западные ворота, мы погружаемся в пульсирующий океан драгоценных камней, в хрустальное буйство красок. Золотистый янтарь и лимонный цитрин, пронзительная бирюза и сапфировая синь, пурпурный рубин и винные зёрна граната, оранжевый сердолик и прозрачная зелень изумруда, фиолетовый аметист и нежно-розовый кварц… – все оттенки небесной палитры пропущены через изящное решето стеклянных сот. Белая рубашка Карлоса превращается в пёструю карнавальную блузу. Лица и руки людей покрывает цветной узор, скользящий невесомым шёлком с одного на другого. Не представляю, каким художественным чутьём надо было обладать, чтобы предвосхитить этот искрящийся танец леонского солнца сквозь цветное стекло.

Сюжеты витражей так же многообразны, как и их палитра: библейские мотивы, лики святых, растительные орнаменты, фантастические животные, геральдические символы и жанровые сценки: соколиная охота, сбор винограда, рыцари на коне. На окне-розетке изображены пилигримы, стоящие у гробницы Святого Иакова. Мы с Карлосом садимся на укромную скамейку в уголке нефа и целиком растворяемся в игре света и звуках органа.

Здесь, среди старинных витражей, мне почему-то вспоминается игрушка моего детства под названием «калейдоскоп». Вращая полую трубку, в глазок можно было наблюдать подвижные узоры из цветных стёклышек. Леденцовые картинки покоряли своей причудливой оригинальностью – я не могу припомнить ни одного случая повтора. Вот и сейчас рукотворная красота цветных стеклянных картинок приводит меня в трепет, как в детстве. Удивительно, насколько Леонский собор выбивается из общей церковной галереи Испании с присущей ей угрюмой темнотой и назидательной мрачностью, как извечный укор человеческой греховности. Здесь же – ошеломительная яркость цвета и половодье света, изгоняющие мрак и уныние, утверждающие радость бытия.

Насладившись игрой красок изнутри, осматриваем Дом Света снаружи. Высокие стрельчатые стены из золотистого песчаника хрупки, как песочное печенье. Я разделяю тревогу Карлоса, увидев забранных в сетку горгулий, укреплённых тросами грифонов и химер. Непрочный материал стареет и крошится под весом многотонных витражей. Башни Колокольная и Часовая хоть и выглядят внушительно, но, уступая времени и природе, нуждаются в укреплении. Реставрации ждут отдельные витражи и фрески собора. Всё-таки как непрочна материя: некогда величественные творения зодчих со временем могут превратиться в пыль, если не приложить усилия для их сохранения. Не меньшее значение имеет сохранность в веках таких эфемерных понятий, как традиции, сакральные знания, духовный опыт.

На стыке зодчества и духовных традиций рождаются особые памятники – такие, как лабиринт пилигрима с выемками-отпечатками рук тысяч паломников, прошедших Путь Сантьяго за сотни лет. Я тоже прикладываю к слепку свою ладонь и с удивлением отмечаю, что потемневший металл на ощупь тёплый и даже как будто мягкий. Быть может, так – через материю – передаётся тепло и поддержка пилигримов всех времён и народов?.. А может, он просто разогрелся на солнце…

Искусство странствий

…Что толкает человека в путь? Дремлющий инстинкт покорения пространства? Жажда новых впечатлений? Мечта воспарить над суетой? Желание убежать от себя? Или себя найти? Быть может, это попытка обрести свободу? Разгадать магическую тайну бытия? Отыскать ускользающий смысл жизни?.. Любой, кто отправляется в путешествие, не даст чёткого, однозначного ответа, но по себе точно знаю: это работает. Душа, заключённая в глухой телесный панцирь, ярче всего проявляет себя вдали от дома. Её голос проще услышать, а желания легче понять.

Странствия «куда глаза глядят» издревле были универсальным способом познания мира, источником обретения мудрости и просветления. Достаточно вспомнить детские сказки, древние легенды разных народов и многочисленные литературные примеры. Реальные истории из жизни лишь подтверждают проверенную веками истину. В путешествиях странник покорно подчиняется велению внутреннего голоса и, мирясь с неудобствами и тяготами походной жизни, держит путь в своё «прекрасное далёко». А оттуда – издалека – совершенно иными глазами смотрит на свою жизнь, ведь, как известно, «великое видится на расстоянии». Действительно, есть вещи, которые можно понять, только находясь вдали, за пределами обыденности, используя так называемый эффект бинокля – оптического прибора, абсолютно бесполезного в быту, но так необходимого в пути. Иногда требуется очутиться в другом полушарии, за тысячи километров от дома, чтобы разглядеть то, что находится у тебя под носом.

Вспомните героя Коэльо – пастуха Сантьяго. Ему потребовалось пройти тысячи дорог, разгадать множество знаков, добраться до египетских пирамид, чтобы понять, что клад – цель его поисков – находится под старым деревом возле его дома. Мудрый Алхимик на его юношеское возмущение замечает: «… Ты не увидел бы пирамид. А ведь они такие красивые, правда?»[81]

В этом смысле с тех пор мало что изменилось. Несмотря на технический прогресс и достижения цивилизации, потребность прикоснуться к «высшим сферам», обрести мистический опыт, познать запредельность, наконец, просто найти себя и своё истинное предназначение – по-прежнему очень сильна. И она властно зовёт человека в путь.

Куда? Зачем?.. Внятно ответить на эти вопросы непросто даже себе! Кто-то отправляется за просветлением в Индию, кто-то уединяется на греческом острове, кто-то забирается в тропические джунгли Амазонки или теряется в высокогорном монастыре Тибета. Священный Байкал и седой Иерусалим, таинственные замки Европы и легендарный Мачу-Пикчу, загадочный Аркаим и суровый Стоунхендж… Перечень мистических уголков планеты, влекущих к себе пытливых странников, велик.

А вот зачем? Пожалуй, можно понять заточённого цивилизацией человека, оказавшегося один на один с самим собой. Современный мир поделил человечество на «своих» и «чужих», сделал людей разобщёнными, замкнутыми на своих проблемах, закупоренными в собственных мирках, часто одинокими. Жизнь в мегаполисах оторвала людей от их корней: духовных, природных, родовых. Цивилизация всё чаще оборачивается к человеку тёмной стороной, делая его уязвимым и беззащитным перед общеэкономическими, социальными, политическими и экологическими проблемами. Но внутреннее знание, интуитивная мудрость ведут его к смелому поступку. И вот этот человек, до мозга костей рациональный, нашпигованный важной информацией, обременённый связями и обязательствами, отягощённый неподъёмным багажом знаний и опыта, вдруг отказывается от всего этого и предоставляет возможность Случаю управлять собой. Он – привыкший изо дня в день жить строго по плану – вдруг лишается необходимости сверять свои действия с намеченным графиком. Он – приученный анализировать и принимать правильные решения – добровольно отдаёт себя течению жизни. Затем, чтобы ослабить «мёртвую хватку» материального мира, снизить «потенциал важности» глобальных проблем, чтобы уточнить собственную «картину мира», чтобы разобраться в себе и лучше понять других, чтобы найти выход из сложных ситуаций и жизненных тупиков…

Есть на свете места, где перестают действовать обыденные понятия и физические законы. Где грань между возможным и невозможным, реальным и иллюзорным, прошлым и будущим становится прозрачной и зыбкой. Энергия Земли, выходящая на поверхность по каким-то своим геолого-мистическим законам, сливается с энергией космоса, впитывает закодированную информацию прошлых и будущих цивилизаций и окутывает ею каждого, кто сюда попадает. Здесь происходят необъяснимые процессы и непостижимые явления. Их упорно исследуют неутомимые учёные, пытаясь всё объяснить и разложить по полочкам (не всегда, правда, успешно). Именно такие места и маршруты являются мощным магнитом, притягивающим сотни и тысячи путешественников, каждый из которых выбирает свой, не похожий ни на один другой, путь. Любопытно: сколько бы людей ни побывали в одном и том же сакральном месте, ни прошли одним и тем же маршрутом – у каждого из них останется в сердце его личное, неповторимое и уникальное впечатление, свой опыт. При условии, конечно, что он готов его получить, не рассчитывая особо на гидов и туроператоров. Как не вспомнить в этой связи строки испанского поэта Антонио Мачадо: «Путешественник, путей не существует, лишь идущие прокладывают их…»

Вот и Путь Сантьяго, несмотря на кажущуюся предопределённость и очевидность, вопреки выверенному маршруту и развитой инфраструктуре, остаётся своей собственной дорогой для каждого, кто по нему идёт. Потому что имеет не только горизонтально-земное направление, а ещё и вертикальную составляющую – устремлённость вверх, вслед за движением души, не ведающей гравитации.

Чем ещё интересно путешествие «в никуда»? У некоторых людей оно сопровождается творческим импульсом, обострением художественного, поэтического восприятия мира, сонастройкой с энергиями Вселенной и открытием «канала вдохновения». Например, школьный учитель Джон, англичанин, живший и работавший на греческом острове Спеце, любил в одиночку исследовать заветные уголки Эллады. Как-то, путешествуя по Дельфам, он забрался на вершину горы Парнас. Открывшийся перед ним вид ошеломил его. «Это был один из тех моментов, ради которых стоит жить. Они – вознаграждение за месяцы, проведённые в пустыне, за годы пребывания в темноте. Вырваться из времени, раствориться в природе, почувствовать, что ты по-настоящему существуешь, богоподобный настолько, насколько это способен вообразить смертный…»[82] – это строки из дневника Джона, написанные им на вершине Парнаса. Именно здесь он впервые осознал свой путь и понял, что станет писателем, а следующей вершиной, которую ему предстоит покорить, будет Парнас фигуральный, литературный. Спустя шесть лет мир узнал имя одного из величайших английских писателей – Джона Фаулза.

Часто именно в путешествиях человек получает счастливую возможность стать цельным, стать «настоящим», стать собой, освободившись от давления социума, от ожиданий окружающих. Порой в процессе странствий полностью меняется его судьба, ибо в пути он находит то, что невозможно отыскать в будничной суете. Страсть к путешествиям подарила миру плеяду гениальных имён, раскрыла новые грани блестящих талантов…

* * *

…Пробило три пополудни. Респектабельный профессор снова стал пилигримом, сумочка – рюкзаком, карета – тыквой, а принцесса – Золушкой… Но дорога по-прежнему остаётся дорогой… В каждом городке завязываю свои «узелки» на память.

Вирген дель Камино – ультрасовременная церковь Девы Пути, построенная скромным студентом, будущим монахом-теологом Франсиско Коэльо. Двенадцать апостолов из позеленевшего металла. Стилизованная фигура святого Иакова с посохом. Ракушка, отполированная до медного сияния руками пилигримов.

Валверде де ла Вирген – крохотный прудик, а в нём – невесть откуда взявшаяся глазастая рыбина с тёмной спиной – одна, не считая голосистых лягушек. Жестяной пилигрим указывает рукой на оплетённый виноградом вход в бодегу, намекая: «Ответ там!»

Вильядангос дель Парамо – ветхая часовня с колоколом без языка и коммунальным гнездовьем аистов. Церковь Сантьяго с полярными образами святого Иакова на алтаре: воинственный Матаморос и мирный паломник. Присыпанные сахарной пудрой кексы с рыцарским крестом – изобретение местных маркетологов-кулинаров.

Сан-Мартин дель Камино – три альберга на десять домов. Розовое вино и свежий хлеб с хрустящей корочкой на зелёной траве – идея для натюрморта Даниэлы и наша скромная трапеза…

Дорога упирается в длинный арочный мост, несоразмерный в сравнении с мелкой речушкой под ним.

– Хоспитал Пуэнте де Орбиго, – читаю я вслух надпись на указателе.

– Ты, конечно, знаешь историю Дон-Кихота? – спрашивает Карлос, стаскивая рюкзак и усаживаясь на парапет. – Помнишь, какие подвиги совершал он во имя своей Прекрасной Дамы – Дульсинеи Тобосской?

– Конечно. Сервантеса у нас проходят ещё в школе. – Я сажусь рядом с Карлосом.

– Так вот, у этого сюжета есть реальные исторические корни. Такое и вправду происходило. Вот здесь. – Профессор стучит ладонью по жёлтым, нагретым камням. – Прототипа Дон-Кихота звали Суэро де Киньонес, он был леонским рыцарем ордена Святого Иакова. Суэро был молод, храбр, силён и богат. Однако это не помогло ему завоевать любовь неприступной красавицы Леонор Тобарес. Что делают в таком случае отвергнутые рыцари?

– Как что? Борются с ветряными мельницами, – отвечаю я не колеблясь, – и вызывают на дуэли всех, кто усомнится в том, что его дама – прекраснейшая на свете.

– Правильно. Так и сделал Суэро. Он решил прославиться подвигом, который растопит ледяное сердце Леонор. Для этого нужен был благородный повод: ну, не станешь же и впрямь сражаться с ветряными мельницами? И предлог нашёлся. Это был XV век, Путь Сантьяго уже стал паломническим маршрутом, но на дорогах лютовали разбойники. Рыцари же, вместо того чтобы защищать пилигримов, часто отвлекались на выяснения отношений между собой: кто из них храбрее и сильнее? Суэро задумал раз и навсегда прекратить распри, доказав заодно, что самый храбрый и сильный – он и есть!

– Как это по-мужски! – не выдерживаю я. – Именем женщины прикрывать собственное тщеславие.

– Элена, ты ничего не понимаешь! – сердится Карлос. – Его цель была благородна: объединить рыцарей для охраны Камино. Но для того, чтобы стать лидером, надо своё первенство вначале доказать, а в те времена это делалось с помощью оружия!

– Извини, Карлос. Но я всё равно не понимаю, как связаны между собой любовь к женщине и первенство среди рыцарей.

– Дослушай! – требует профессор, теряя терпение. – Суэро объявил о том, что занимает мост через Орбиго, на котором мы сейчас стоим, и что намерен сразиться с любым, кто захочет его перейти. Иначе говоря, попасть в город можно было, только поучаствовав в турнире или же без боя признав рыцаря Суэро де Киньонеса самым сильным и храбрым во всей округе.

– Как же он оповестил других рыцарей об этом? Ведь тогда не было ни радио, ни газет.

– Очень просто. Пилигримы проходили по этому мосту свободно в обе стороны. Они и распространяли его воззвание не хуже любого массмедиа.

– И долго Суэро пришлось ждать первых соперников, принявших его вызов?

– Не очень – меньше месяца. 10 июля 1434 года начались турниры. Они продолжались тридцать дней. За это время произошло более семисот боев. Было преломлено около трёхсот копий. Помимо рыцарей, прибывших сюда со всей Европы, в сражениях принимали участие… разбойники. В итоге никому так и не удалось победить Суэро. Все, кто в честном бою потерпел поражение, давали клятву, что отныне их копья будут направлены только на защиту пилигримов. В этом и заключается подвиг Суэро де Киньонеса.

– Что же было потом? – Мне не терпится узнать продолжение романтической истории.

– Потом все рыцари сначала дружно пировали, а затем отправились в Путь святого Иакова. В соборе Сантьяго-де-Компостела до сих пор хранится золотое ожерелье, принесённое в дар рыцарем Суэро.

– Да, но я не это имела в виду! Что стало с Леонор Тобарес? Чем закончилась их история? Она приняла предложение руки и сердца?

– Об этом история умалчивает, – уклончиво ответил Карлос.

– Вот тебе и раз! О самом интересном история умалчивает. Если бы летопись писала женщина, она бы не забыла дописать концовку. Потому как из-за чего весь сыр-бор разгорелся? Из-за любви. А чем всё закончилось? Подвигами и пирами. А дама вроде как ни при чём!

– Элена, не забывай, что во время всех сражений вокруг шеи Суэро была обмотана железная цепь в знак покорности желаниям возлюбленной.

– Ну и что? Лучше бы он помог ей благоустроить замок, вырыл бы пруд, разбил бы сад…

– Но тогда про него никто бы не вспомнил! – искренне недоумевает профессор. – И её имя осталось бы в забвении. В истории остаются не те, кто роет пруды, сажает сады или благоустраивает замки, а те, кто совершает что-то особенное, чего не делал до них никто другой! Понимаешь? – Карлос так горячится, что мне ничего не остаётся, как согласиться с ним.

– Тебе видней. Ты же историк, профессор. К тому же мужчина.

Привал окончен. Мы встаём и медленно шагаем вдоль знаменитого моста, который после упомянутых событий стал называться Проходом Чести. Девятнадцать арочных пролётов над обмелевшим руслом. На мемориальной колонне выбиты имена десяти рыцарей: Суэро де Киньонеса и девяти его сотоварищей. Пока идём, я додумываю свою концовку истории.

…До Леонор Тобарес дошли слухи о подвигах отвергнутого ею рыцаря. Окинув взором своё окружение, она поняла, что другого такого храбреца и героя ей не найти, и отправила гонца с кружевным платочком, символизирующим её благосклонность. Суэро де Киньонес тотчас примчался на боевом коне и, встав на колено, предложил Леонор руку и сердце повторно, не забыв и про кольцо на бархатной подушечке. Красавица не стала больше ломаться и ответила согласием. Они обвенчались. После свадьбы Суэро поставил копьё в угол у камина, туда же сложил доспехи и принялся за благоустройство замка и прилегающей территории. Вскоре замок засверкал, парк зашелестел листвой и расцвёл прекрасными цветами, а рыцарь Суэро больше никогда не уходил на войну. Потому что ему не нужно было уже ничего никому доказывать. Занавес…

Марагатос – «люди в чёрном»

Семнадцать километров до Асторги идём молча, в быстром темпе, согреваясь после промозглой ночи в Хоспитал Пуэнте де Орбиго. Никак не могу привыкнуть к колебаниям температуры и непостоянству погоды. Ветер разгоняет тучи на глазах, но ясное небо обманчиво: ледяные потоки со свистом вырываются из ущелий на перевале Крусейро де Санто Торибио. Как только начинаем спуск в долину, вихри стихают, уступая место раскалённой, настоянной на горных травах и болотных испарениях жаре. И вскоре начинаешь скучать по ветру и прохладе раннего утра.

В разгар пекла, среди безлюдных просторов и безветренных пустошей открывается картина столь же странная, сколь и неожиданная. Её можно было бы принять за мираж, если бы дело происходило в более привычных для миражей географических широтах. Старый заброшенный амбар возле дороги. Звуки ситара[83], сладкоголосые мелодии бхаджан[84], благовония сандала и амбры струятся над испанскими холмами. На циновке, скрестив босые ноги, сидит человек, одетый в оранжевые шаровары и рубаху-пенджаби. На груди – связка амулетов, в руках – чётки. Длинные русые волосы собраны в хвост, на загорелом лице – безмятежная улыбка Будды. Переливчатая музыка ветра, хрустальный звон колокольчиков дополняют восточный антураж.

Неподалёку стоит передвижной буфет: в тени полотняного зонтика разложены фрукты, печенье, орешки, расставлены пакеты с соками, термосы с чаем и кофе, бутылки с водой. Каждому проходящему пилигриму загадочный человек предлагает подкрепиться и передохнуть в тени.

– Кто это? Ты знаешь? – спрашиваю я Карлоса.

– Это Маркос, волонтёр Пути, – отвечает мой спутник. – Давай-ка я вас познакомлю!

Мы здороваемся и присаживаемся рядом с Маркосом на циновку. В наших руках оказывается по щедрому ломтю божественно холодного арбуза.

– Маркос, ты буддист или индуист? – интересуюсь я, заметив мраморную, украшенную маковым ожерельем статуэтку Ганеши[85].

– Моя религия – любовь! – сообщает молодой человек и показывает татуировку с сердечком.

– All you need is love, – подхватывает Карлос.

– И конечно, ты бывал в Индии?

– Трижды!

Далее мы выясняем, что путешествовали почти в одно и то же время, по одним и тем же маршрутам, жили в одних и тех же ашрамах[86] и знакомы с одними и теми же людьми. (К этому моменту я уже не удивляюсь совпадениям и воспринимаю их как знаки судьбы.)

Маркос рассказывает, что родом из Барселоны, что третий год с апреля по сентябрь живёт здесь, ночуя на ковре под звёздным небом или в гамаке внутри амбара, если идёт дождь. Это его сева[87] или послушание – кому как привычнее. Раз в три дня он пешком ходит в Асторгу, закупает провиант и с гружёной тележкой возвращается сюда.

– Далеко ли до Асторги?

– Семь километров.

Перекус пилигримов происходит по системе donativo – платят, кто может и сколько может. Сбоку у буфета – ящичек для сбора пожертвований.

– Я никогда не задумываюсь, в прибыли я или в убытке. Если надо – добавляю свои деньги, если хватает – трачу те, что внесли пилигримы.

– А что делаешь с октября по март?

– Работаю реставратором. Восстанавливаю памятники старины. Но иногда приходится реставрировать и человеческие души. – Лицо Маркоса делается задумчивым.

– Это ведь намного сложнее, правда?

– Не только сложнее, но и опасней. Душа – она ведь хрупкая, к тому же живая, в отличие от памятников…

Он отвлекается, чтобы проставить штампы в креденсиали группе пилигримов. На печати – алый оттиск сердца и надпись: «Миром правит любовь».

– У тебя есть семья, Маркос?

– Своей пока нет, но у меня есть девушка, её зовут Камала, она из Ченная. Мы скоро поженимся.

– Она переедет жить сюда, в Испанию?

– Пока не знаем: она в Испанию или я в Индию, главное – мы будем вместе!

Отдохнув и утолив жажду, мы благодарим Маркоса и кидаем монетки в ящичек сбоку буфета. Я беру с собой зелёное яблоко погрызть в дороге. После такой встречи рюкзак кажется вдвое легче, а дорога – короче.

Волонтёры – такая же примета Пути Сантьяго, как и жёлтые стрелки. Особенно часто их можно встретить на участках дороги, удалённых от привычной инфраструктуры. Они отличаются от зарабатывающих на пилигримах коммерсантов системой оплаты – это, как правило, добровольные, не фиксированные пожертвования. Могут угостить-помочь и бесплатно. Согласитесь, довольно редкое явление в наши дни, когда «монетизация» коснулась даже отношений между друзьями и родственниками. Однако наивно было бы полагать, что служение пилигримам, бескорыстная забота о паломниках – повсеместное и массовое явление. Случаются и ситуации «наоборот»: милая с виду старушка, угостив пилигрима лепёшкой или стаканом молока, может выставить счёт – нескромный и рыночно не обоснованный, а если тот не оплатит целиком запрашиваемую сумму – осыплет ругательствами и угрозами небесных кар.

К сожалению, Путь Сантьяго, как и многие другие сакральные путешествия, превращён сегодня в оригинальный и весьма прибыльный туристический продукт. Мистика и духовность нынче в моде, а спрос, как известно, рождает предложение. Вот и появляются разного рода «коммерсанты», готовые наживаться на человеческой доверчивости, наивной вере в чудо. Впрочем, ложка дёгтя лишь подчёркивает истинный вкус и аромат душистого мёда искренних человеческих проявлений, которых здесь, несомненно, гораздо больше.

* * *

Асторга, куда мы взбираемся по крутой булыжной дороге, – город на холме, выросший среди болот и рек два тысячелетия назад. К его основанию приложили руку всё те же римские легионеры. Они и выбрали стратегическое положение крепости в междуречье Херги и Туэрто, на неприступной возвышенности, откуда вся долина просматривается на сотни километров вокруг. В 14 году до н. э. город назывался Астурика Августа (Asturica Augusta). Если Лас-Медулас был для римлян золотоносной жилой, то Асторга – серебряным источником. Рудники возле местечка Хихон дали название «Серебряному пути», пролегающему через Мериду и Севилью, откуда на кораблях серебро отправлялось в Рим. Упоминание об Астурике встречается у Плиния Старшего в «Естественных историях», он называет её «великолепным городом». Великолепие частично сохранилось и до наших дней: фрагменты крепостной стены, остатки Больших и Малых терм – многофункциональных бань с парильнями и фригидариями[88], канализационная система, исправно функционирующая и поныне, Римский музей, возведённый рядом с руинами бывшего форума, несколько уцелевших особняков с атриумами и античной мозаикой.

В середине VIII века Асторга, так же как и Леон, была покинута местными жителями, став буферной зоной между владениями мавров и христиан. Повторное заселение города началось только в конце IX века в процессе Реконкисты. Завоевание Асторги в 1810 году Наполеоном положило начало «французскому» этапу развития города. Здесь, как и на других «смешанных землях», где соединялись кровь и традиции мавров и христиан, можно наблюдать живую эклектику обычаев, религиозных обрядов, архитектурных форм и художественных стилей.

В ожидании Карлоса рассматриваю очередной памятник пилигриму у входа в муниципальный альберг, где мы остановились сегодня. Никак не могу понять: как можно совершать паломничество с чемоданом в руках? Вдобавок неся его за спиной и держа за ненадёжную скобу ручки, которая вот-вот обломится? Да и плащ у пилигрима какой-то очень уж фасонистый, не похож ни на дождевик, ни на средневековую пелерину. Лицо интеллигентное, задумчивое, борода как у Хемингуэя. У скульптуры есть название: «Куда идёшь?» Понурая фигура с нелепым чемоданом больше напоминает выставленного из дома изменника. Наверное, и такие пилигримы есть – иначе не было бы и памятника.

Мои размышления прерывает чёрный, похожий на ворона старик. Он появляется рядом так бесшумно, что я вздрагиваю от неожиданности. Чёрные мешковатые штаны, чёрный кафтан с широким расшитым поясом и серебряными побрякушками, чёрные короткие сапоги, на голове – чёрная шляпа с чёрным пером, под ней – чёрные глаза и седая окладистая борода. Отвесив затейливый церемониальный поклон, странный персонаж в чёрном начинает что-то говорить каркающим птичьим голосом, указывая рукой вдоль улицы. Из всей его речи улавливаю лишь слово «пилигрим». «Да-да, пилигрим, – киваю я и добавляю виновато: – No comprendo!»[89] На моё счастье, появляется Карлос, и старик-ворон снова повторяет свою скрипучую речь, обращаясь теперь к нему. Профессор уважительно кивает, вставляя короткие вопросы.

– Элена, этот человек тоже волонтёр. Он проводит экскурсии для пилигримов, – поясняет Карлос. – Зовут его Хосе-Умберто. Он предлагает совершить небольшую прогулку по Асторге и готов рассказать нам о своём родном городе.

– А почему он так странно одет? – спрашиваю я, поглядывая из-за плеча друга на траур незнакомца.

– Так это же национальный костюм! – объясняет профессор. – В этих краях проживает народ марагато[90] – потомки первых осевших здесь берберов. Большие любители чёрного цвета!

Я облегчённо вздыхаю, и мы отправляемся гулять по столице Марагатерии.

Первое, что привлекает моё внимание на главной городской площади, – две фигуры на звоннице ратуши: мужчина и женщина. Мужчина одет точно в такой же костюм, как и Хосе-Умберто. Женщина – в похожем тёмном одеянии, оживлённом лишь ярким платком, белым передником и таким же, как у партнёра, расшитым серебряными украшениями поясом. Когда витые стрелки курантов останавливаются на двух, механические фигуры приходят в движение, исполняя то ли танец, то ли поклон. Бом-бом! – и марагато замирают друг против друга ровно на час. Аналогичную чёрную пару мы встречаем на фасадах зданий, на мозаичном панно, в витринах и сувенирных лавках. Хосе-Умберто говорит, что во время праздников так одеваются почти все горожане – у каждого есть дома национальный костюм, доставшийся от далёких предков и бережно хранимый для потомков.

Движемся дальше. Кафедральный собор Асторги, носящий по традиции имя Девы Марии, представляет собой вольную фантазию архитектурных форм и стилей, характерную для многих испанских храмов на «смешанных землях». Строился и достраивался он в несколько заходов: возведённый в XV веке на романском фундаменте готический собор – в XVI веке дополнился ренессансным южным порталом и капеллами, в XVII–XVIII – обзавёлся башней и фасадом в стиле барокко, в XIX – увенчался фигуркой марагато Педро Мато – храброго погонщика скота, по легенде помогавшего осаждённому Наполеоном городу. Внутри собора – такое же пышное разнообразие форм и сюжетов: короли, пророки, ангелы, апостолы, священные животные и сложные цветочные орнаменты… от строгой готики до вычурного барокко. Главная реликвия соборного музея – частица Креста, на котором был распят Христос, в инкрустированном драгоценными камнями ковчеге. Скромная на вид щепочка едва заметна в бархатном зеве роскошного реликвария. Так же и учение Христа зачастую теряется в пышном блеске обрядов, сложных ритуалах и церковных формальностях.

Обходим собор с южной стороны. Хосе показывает на квадратные ниши в стене часовни. Что это? Старинные почтовые ящики? Насесты для голубей? Оказывается, углубления существуют ровно столько, сколько пересекающий город Путь Сантьяго, а предназначены они для паломников – чтобы те могли оставить пищу и подаяние нищим Асторги.

– Оставляют ли сейчас пилигримы здесь что-нибудь? – спрашиваю я.

Вместо ответа Хосе подводит нас ближе, и я вижу насыпанные в нишах горстки монет, румяные яблоки, свёртки с хлебом и даже… почти новые спортивные ботинки.

Рядом с собором – епископский дворец Гауди. Светло-серый гранит резко контрастирует с терракотовым фоном остальных строений. Вызывающе-выразительный облик замка написан характерным и неподражаемым архитектурным почерком автора. История его строительства так же драматична, как и всё, чего бы ни касалась рука гениального каталонца. Долгие согласования с Королевской академией изящных искусств, пререкания с церковным советом, курирующим проект, упрёки в чрезмерных расходах, наконец, уход в отставку после смерти заказчика, друга, земляка и покровителя – епископа Асторги Жоана Грау-ди-Вальеспиноса. Более двадцати лет ушло на завершение строительства. К счастью, епископский дворец Асторги не постигла печальная участь Саграда Фамилия в Барселоне. Но некоторые задумки Гауди так и остались нереализованными. Например, фигуры ангелов, которые автор планировал разместить на крыше дворца, довольствуются скромным местом в парке. Тем не менее детище Гауди невозможно спутать ни с чем другим: конусные арки, наклонные опоры, кукольные башенки, непропорциональные печные трубы… Словно искажённая реальность отражает необъяснимые и неуправляемые фокусы подсознания гения.

Любопытная деталь: в епископском дворце так никогда и не жили епископы. Сегодня в нём расположен Музей дорог, бо́льшая часть которого посвящена Пути Сантьяго. Но нам не хочется тратить солнечный день на блуждание в музейных потёмках. По этой же причине мы отказываемся и от Музея шоколада. Вместо этого располагаемся на террасе кафе «Гауди», что напротив дворца, и заказываем по чашке фирменного горячего шоколада, а к нему – сдобные булочки мантекадас с карамельной корочкой – гордость Асторги. Это наша маленькая благодарность Хосе-Умберто за чудесную прогулку и сказочную атмосферу давно ушедших эпох. Польщённый старик достаёт из рукава тросточку-флейту и наигрывает старую берберскую мелодию, которую выдували его предки, гоняя мулов от пастбища к пастбищу. Потом степенно встаёт, с достоинством отвешивает витиеватый поклон, как и в начале знакомства, и растворяется среди людского потока в терракотовых лабиринтах Асторги…

Фонсебадонский крест

…Муриас, Санта-Каталина, Эль Ганзо, Рабанал… Всё выше, и выше, и выше… Восхождение к железному кресту Фонсебадона – одной из культовых точек Пути – не так изнурительно, как переход через Пиренеи, и не так таинственно, как шествие по отрогам Сьерра-де-Анкарес в Галисии. Ещё один знаковый перевал, ещё одни Ворота Прощения. Но прежде чем увидеть сам крест, необходимо пройти по заброшенной деревне с дюжиной разрушенных домов, стены которых продолжают отчаянную борьбу за выживание.

Помимо пасторальных городков и пряничных домиков, в Испании полно развалин, ветхих лачуг и вымерших деревень. Причина не в упадке сельского хозяйства или экологических катаклизмах, а элементарно в опасной убыли населения. Европа вымирает тревожащими темпами, Испания не исключение. В домах попросту некому жить. Сгнившие ставни, замшелые стены, голые остовы балконов, чёрные дыры проваленных крыш… Заросли одичалых роз и покрытые паутиной башни обращают нас к сюжету сказки, имеющей у народов Европы разные названия, но суть её в одном – летаргический сон красавицы-принцессы. Она – пленница злых чар и остановившегося времени.

Время в Фонсебадоне и впрямь замерло ещё несколько веков назад, лишь в одном доме теплится жизнь. Протиснувшись сквозь узкий проход, заставленный древками копий и знамён, входим в тамплиерское кафе. Только мы появляемся на пороге, раздаётся удар гонга – так хозяин приветствует каждого вошедшего пилигрима. На стенах – рыцарские доспехи, гербы, штандарты с красными крестами, фотографии замков и журнальные вырезки. На одном из снимков изображён встречающий нас госпитальер в белом рыцарском плаще с крестом среди таких же, как и он, костюмированных людей. Подпись: «Понферрада, 2007». Как и во многих других заброшенных и малообитаемых местах, в этом кафе работают волонтёры, разделяя вместе с пилигримами тяготы и неудобства походной жизни. Одно из таких неудобств – «удобства» на улице, точно как в родных российских деревнях: дырка в дощатом полу и стойкий хлорный запах. О родине напоминает и старая худая собака, вышедшая, словно тень, из развалин. Она доверчиво берёт из рук кусок хлеба и, помахивая метёлкой хвоста, уходит прочь. Российский флажок гордо реет в шеренге знамён у одряхлевшей стены.

Фонсебадонский крест (Cruz de Ferro) – странное сооружение на вершине горы Ираго, соединяющее в себе языческие черты и символы христианства. Из груды камней возносится десятиметровая стела, возведённая Юлием Цезарем в честь бога Меркурия. Вверху столб венчает скромный железный крест, давший название всему сооружению. Рукотворная груда – результат «разгрузки» паломников, несущих камушки и булыжники от самого дома, то есть со всего мира. Сюда, к подножию креста, складывают «камни грехов» самые выносливые пилигримы – те, кто нёс их с самого начала Пути. Здесь снимают бремя с души самые непробиваемые, прощают обидчиков самые злопамятные, оставляют лишний багаж, от которого не решались освободиться раньше, самые жадные и бережливые. Столб отдалённо напоминает пёструю рождественскую ёлку: весь увешан записками, флажками, цветными ленточками, дорогими вещицами, фотографиями, монетками, талисманами… Вместо Деда Мороза – очередной позирующий перед камерой пилигрим с красным от ледяного ветра носом.

Спуск с горы в долину Эль-Бьерсо похож на возвращение потрёпанного штормом парусника в мягкую уютную колыбель лагуны. Манхарин, Эль Асебо, Риего де Амброс, Молинасека… Безлюдные, окутанные солёным туманом деревни сливаются в петляющий маршрут, очерченный лишь бакенами дорожных столбиков. Маяки жёлтых стрелок указывают правильный курс. Карлос идёт уверенно, как шкипер, знающий наизусть рельеф дна. Я же с готовностью исполняю роль юнги, услужливо подающего шкиперу то подзорную трубу, то курительную трубку. Периодически мы бросаем якорь в крошечных тавернах, где подкрепляемся глотком рома и солониной (чашкой кофе и сэндвичем), и снова ловим попутный ветер. Вскоре парусник бросает якорь в гавани Понферрады, и мы шаткой походкой моряков ступаем на землю…

Кельты, римляне, вестготы обозначили своё присутствие на этой земле, оставив после себя многочисленные крепости, храмы и монастыри. Самый знаменитый среди них – замок тамплиеров в Понферраде (Castillo de Ponferrada). Его архитектурная гармония, ритмичная соразмерность – лишь безупречная форма, скрывающая под собой полную драматизма историю ордена рыцарей-храмовников. Отголоски её до сих пор волнуют умы и сердца людей, деля их на два полярных лагеря. Одни наделяют тамплиеров нимбом мучеников, пострадавших за свои передовые взгляды, романтическим ореолом недооценённых героев, другие – демонизируют «зарвавшихся монахов», погрязших в страстях и пороках.

Не так давно католический мир взбудоражило известие о том, что испанские наследники ордена рыцарей Храма Христова (тамплиеров) подали в суд на папу римского Бенедикта XVI. Суть иска – требование пересмотреть и признать несправедливым решение его дальнего предшественника – папы Климента V – в отношении ордена. Печально известная «чёрная пятница» 13 октября 1307 года положила начало преследованию рыцарей-тамплиеров, обвинённых в ереси, физическому истреблению его магистров и конфискации имущества ордена. В 1312 году эдиктом папы орден тамплиеров был официально упразднён, просуществовав чуть менее двух веков.

Научные дискуссии и околонаучные споры, фантастические гипотезы и художественные вымыслы, противоречивые факты и бесспорные доказательства всегда окружали орден рыцарей-храмовников плотным кольцом легенд, слухов, официальных версий и частных догадок. На мой взгляд, интерес к тамплиерам вызван прежде всего их парадоксальной способностью соединять несоединимое, совмещать (но не смешивать!) земное и небесное.

Во времена, когда главной мечтой знати было обогащение и расширение владений, рыцари ордена тамплиеров провозгласили своей миссией защиту паломников и стяжание мудрости. Крест и меч, религиозное служение и воинская доблесть совмещались в них, наделяя добродетель силой, а силу – добродетелью. Несметные богатства ордена не мешали его рыцарям оставаться образцом кристальной честности: и короли, и вельможи, и отцы церкви доверяли им свои сокровища. Занимаясь активной финансовой деятельностью – орден ссужал деньги и ввёл в обиход чеки и векселя, заложив таким образом основы безналичного расчёта, – тамплиеры тратили колоссальные средства на благотворительность, поддержку нищих, больных и обездоленных. Рыцари-храмовники развивали инфраструктуру своих стран: строили дороги, мосты, странноприимные дома и придорожные церкви. Вдобавок обеспечивали безопасность передвижения по трактам, не взимая за это никаких дорожных пошлин, что по тем временам было большой редкостью.

А главное – они пытались примирить враждующие религии: христианство, иудаизм и ислам, объединив их под знаменем единобожия. Тамплиеры мечтали создать общество нового типа на основе смешения кровей, рас и религий. Даже в строительстве своих храмов они использовали архитектурные детали всех трёх религий: круглые иудейские купола, восьмиугольные стены мусульманских мечетей и традиционные нефы христианских соборов.

Сейчас в мире набирают силу идея надрелигиозного объединения людей, появляются храмы всех религий, но тогда это был прямой вызов католической церкви, рьяно борющейся с малейшими проявлениями религиозных вольностей. Экономическое могущество тамплиеров не давало покоя европейским монархам, многие из которых сами были крупными должниками ордена. Нет ничего проще списания долгов посредством физического устранения кредитора. Так и поступил король Франции Филипп IV Красивый, уговорив папу Климента V объявить тамплиеров еретиками и отобрать у них имущество. Ватикан, напуганный свободой трактовки веры и религиозной лояльностью ордена, недолго думая, согласился с французским королём. Вместе они совершили страшную и жестокую историческую несправедливость, подкосившую доверие к католической церкви и приведшую к угасанию династии французских монархов.

Что касается Испании, здесь тамплиеры встретили не только понимание и сочувствие со стороны местного населения, но и деятельную защиту. Жители Понферрады с оружием в руках выходили на оборону рыцарского замка, возле которого мы сейчас находимся. Несмотря на окончание «легальной» деятельности ордена храмовников, все его члены смогли беспрепятственно скрыться и избежать горькой участи своих французских братьев. Португалии и вовсе удалось сохранить орден от нападок инквизиции, отделавшись лишь переименованием его в орден Христа. Сюда, на север Пиренейского полуострова, стекались рыцари-беженцы из других стран Европы. Прошло время, и бывшие тамплиеры пополнили собой ряды других рыцарских орденов, таких как орден святого Иакова и орден госпитальеров (святого Иоанна).

Испанская ассоциация суверенного храма Христова – не единственная наследница ордена тамплиеров: в других странах Европы существует по меньшей мере пять аналогичных организаций, и все они готовы подписаться под выдвинутым иском. Поэтому те, кто считает это происшествие забавным курьёзом, рекламной шумихой или реакцией на всколыхнувший общественность роман Дэна Брауна «Код да Винчи», ошибаются. Дело гораздо серьёзнее. Речь идёт о кредите доверия католической церкви, об оплате ею своих «исторических счетов», о возможном банкротстве Ватикана, не столько финансовом, сколько фигуральном.

Ночь тамплиеров

В голове моей ещё скачут кони, звенят мечи, трубят трубы и гремят удары копья о латы… а снаружи уже прорываются урбанистические шумы современного города.

– Эй, Элена! Ты где? – Голос Карлоса возвращает меня в реальность.

– Ты что-то спросил? – Я поворачиваю голову и встречаю насмешливый взгляд профессора.

– Смотри сюда! – Он указывает на большую афишу, из которой следует, что сегодняшним вечером в городе ожидается грандиозный праздник.

– Ух ты! И что здесь будет?

– То, что происходит каждое первое полнолуние июля. Ночь тамплиеров. Это никак нельзя пропустить!

Остаток дня тянется медленно и сонно. Мы бесцельно слоняемся от железного моста Pons Ferrata через реку Сил к центральной площади и обратно. Часы на башне лениво отбивают каждые полчаса. Кажется, стрелки одряхлевшего механизма застревают в смоле и требуются недюжинные усилия старых пружин и шестерёнок, чтобы передвинуть время хотя бы на один зубец вперёд.

Базилика Богоматери каменного дуба (Basílica de La Encina) напоминает об истории статуи Девы Марии, привезённой сюда в 450 году из Иерусалима. Во времена халифата реликвия была спрятана от мусульман в дупле старого дуба, а после Реконкисты найдена местными тамплиерами.

На площади Рыцарей в брызгах фонтана скачет железный всадник – Великий магистр ордена тамплиеров Фрей Гвидо де Гарда. Именно он девять веков назад принимал от короля Леона Фернандо II в дар крепость и присягал на верность жителям Понферрады.

Вернувшись к главным воротам, встречаем знакомых пилигримов. Многие из них специально ждали эту ночь, чтобы не пропустить зрелища. Среди возбуждённой толпы вижу и усатого француза вместе с супругой. Его усы претерпевали в дороге разные метаморфозы: я видела их пыльными и поникшими, спутанными от грязи и пота, мокрыми от дождя, распушёнными ветром… Но сегодня они представляют собой эталон красоты и лоска в мире усов: шелковистые, холёные, тщательно постриженные. Да и сам их обладатель – мсье Пьер Бернард – сегодня совсем не похож на утомлённого дорогой пилигрима, скорее – на достопочтимого рыцаря в отставке.

…Смеркается. Башни замка мрачно чернеют на фоне лилового неба. В окнах-бойницах мерцает свет, словно залы освещены пламенем факелов. Толпа прибывает, напирая на непрочное верёвочное заграждение. Когда граница между ночным небом и тёмными зубцами замка почти стирается, сотни прожекторов разом вспарывают темноту. Вместе с залпом света раздаётся восхищённый вздох тысяч людей и замирает. В наступившем безмолвии слышится – сначала совсем тихо, но с каждой минутой всё громче и громче – давно забытый цивилизацией звук – цоканье лошадиных копыт по булыжной мостовой. Звук нарастает, обогащаясь новыми оттенками и обертонами: храпом взмыленных коней, позвякиванием сбруи, короткими командами всадников. Взору предстаёт необычайное зрелище: отряд конных рыцарей-тамплиеров в шеренгу по двое движется по улице к замку. Белые плащи с красными крестами на плечах у всадников, такие же попоны на спинах лошадей. Развёрнутые знамёна, факелы в руках, блеск кольчуг и бряцание мечей. Сошедшие с закатного неба картины Средневековья завораживают.

У ворот конницу встречает процессия в длинных накидках. Магистр ордена Фрей Гвидо де Гарда снова присягает на верность городу и обращается к собравшимся: «Я, Фрей Гвидо де Гарда, Магистр крепости Понферрада, обещаю всем жителям города, что каждый год здесь будут снова и снова вспоминать исторические события, предшествующие этому празднику и ставшие легендой, которая будет жить до тех пор, пока время не сотрёт линию горизонта…»

Всеобщее ликование. Люди верят словам Великого магистра, ибо твёрже слова нет! Ведь тогда, в те далёкие смутные времена, Понферрада так ни разу и не была покорена маврами. Кавалькада рыцарей скрывается за воротами замка, небо раскалывается от грохота петард. Праздник выплёскивается на городские улицы, где уже накрыты столы с вяленым мясом, берсианскими пирожками, иберийской ветчиной и местным, конечно же, «самым лучшим в Испании» вином «менсия»[91].

Что в это время происходит внутри замка? Возможно, участники реконструкции снимают театральные костюмы, складывают музейные флаги и мечи, распрягают коней, чтобы вернуть их в конюшни… Или… Или орден тамплиеров всё ещё жив? И кто-то сейчас, в это самое мгновение, принимает под сводами замка посвящение в рыцари, пройдя суровые проверки и испытания? Сохранились ли в наше время рыцарские традиции, проводятся ли древние ритуалы? И нужны ли рыцари сегодня?

Вопросы могут показаться наивными. Но романтический образ «благородного рыцаря на белом коне», переживший смену веков, по-прежнему занимает воображение юных девушек и зрелых дам. Тоска по благородству, по красивым, достойным поступкам мужчин неизбывна, как и извечное женское стремление припасть к сильному плечу, спрятаться за широкой спиной, опереться на твёрдую руку. Какой бы сильной и независимой ни была женщина, каких бы высот в бизнесе и карьере ни достигла, она подсознательно ищет мужчину, который сильнее. Но не для того, чтобы тот подавил её, а для того, чтобы позволил ей быть слабой…

Если взглянуть шире – рыцарские идеалы, благородные устремления, категории чести, увы, незаметно покидают мир бизнеса и политики. В современном обществе уже давно наблюдается перманентный кризис, не только экономический, но и нравственный. Выражения «ничего личного – только бизнес», «победителей не судят» стали оправданием беспринципных поступков, сделок с совестью. «Волчьи законы» переместились из области тактической – схватка в поединке до победного конца – в область стратегическую – для победы все средства хороши. Наличие денег и власти автоматически ставят их обладателя в особый ряд «избранных», для которых действуют другие правила. У рыцарей всё было по-другому. Богатство никогда не превращало их в заложников золотого тельца. Слово, данное рыцарем, имело вес и гарантии, недоступные большинству нынешних бизнесменов и политиков. Независимость и могущество храмовников не выливалось в пренебрежение к простому люду. Вот почему их любили и уважали и низы, и верхи – и бедняки, и знать. Много ли таких рыцарей сегодня?..

Замок тамплиеров купается в ярких всполохах праздничного салюта. Но Карлос уже тянет меня за рукав, потому что пора в альберг, ведь завтра нам придётся встать чуть свет, чтобы навсегда покинуть этот рыцарский город, где и поныне живут легенды, озаряя жизнь людей отблесками недостижимых идеалов.

Все дни, что идём до границы с Галисией, воспоминания о тамплиерском празднике, грёзы о романтике рыцарских времён постепенно вытесняются простыми и будничными впечатлениями дороги.

Возле Какабелоса начинается территория инжира, черешни и грецкого ореха. Этого изобилия достаточно, чтобы продержаться на природных запасах и паломнику, и странствующему рыцарю. Фруктово-ореховый стол идеально сочетается с местным вином «менсия». О традициях виноделия Эль-Бьерсо напоминает старинный пресс для отжима винограда, выставленный напоказ под деревянным навесом. Водяная мельница на реке Куа продолжает вращать лопастями, но больше для антуража, нежели для практической надобности. Графитовые пластинчатые крыши из местного сланца похожи на рыбью чешую. Это отличительный знак долины Эль-Бьерсо, как и руины «переходящих» замков. Один из них, называемый «сарацинским», хмурится на неприступной горе, обветшалый и забытый, ненужный сегодня никому – разве что дотошному историку или эксцентричному любителю развалин. Некоторые из крепостей, скромные по размерам и расположенные в более доступных местах, переходят в частные руки, что обещает им ещё пару-тройку веков жизни.

В «городе франков» – Виллафранко-дель-Бьерсо – в Средние века селились французские рыцари-беженцы и пилигримы, пожелавшие по завершении Пути остаться в Испании. Последние Врата Прощения в церкви Святого Иакова даруют умирающим паломникам последний шанс получить отпущение грехов. Альберг под чешуйчатой крышей, через стенку от кладбища холоден, как склеп, в любое время дня и ночи. Леденящую близость смерти не скрашивают ни аутентичная сельская утварь, заботливо развешанная по стенам, ни увесистый свиной окорок под потолком кухни, ни колючие шерстяные одеяла. Всё равно холодно и страшно.

Река Валкарсе несколько раз пересекает дорогу к Галисии, неистово вгрызаясь в твердь Сьерра-де-Анкарес. Мы вместе с ней спускаемся всё ниже и ниже в узкую долину, оставляя высоко вверху гигантскую петлю автомагистрали, громыхающую оттуда как небесные литавры. Приютившись в Вега-де-Валкарсе в частном пансионе над руслом реки, слышим ровный и мощный рокот воды, протекающей прямо под полом. А начало настоящей грозы на слух пропускаем – только видим крупные глицериновые капли, замолотившие вдруг по стеклу. Шум реки, перекрываемый раскатами грома, грохотом струй по водостоку и далёким гулом заоблачного шоссе, действует как снотворное. Сон глубок и безмятежен до самого утра.

Часть 6. Галисия