В ответ из-под кровати донеслось какое-то странное мычание.
– Ферди, это ты? – Сантьяго подошел к кровати и на всякий случай выставил перед собой обнаженный меч.
Раздался шорох, опять мычание, из-под кровати показалась нога в хорошо знакомом щегольском сапожке, и через мгновение Ферди с залитым слезами лицом бросился в объятия Сантьяго с такой стремительностью, что тот едва успел отвести в сторону меч.
– Не плачь, все уже в порядке, ты свободен, – юноша попытался успокоить брата, похлопывая его левой рукой по содрогающейся от рыданий спине, но Ферди зарыдал еще сильнее и снова замычал. Сердце Сантьяго сжалось от дурного предчувствия.
– Ты в порядке? – спросил он, отстраняя Фердинанда. Тот отрицательно затряс головой и, широко раскрыв рот, показал кровоточащий обрубок языка.
– Боже мой! – закричал Сантьяго. – Что они с тобой сделали, Боже мой?
Объяснения не требовались: проклятые содомиты заметали следы и делали это самым безжалостным и бесчеловечным образом.
Ярость, охватившая Сантьяго, была столь горяча, что он еле сумел вдохнуть, затем отстранил брата и кинулся, как полоумный, из каюты. Выскочив на палубу, он застал конец сражения, увидел у стены надстройки капитана каракки с остатками команды и, ничего не соображая от бешенства, бросился прямо на них, размахивая мечом.
Разграбив «Санта-Нинья», пираты вернулись на свой корабль, обрубили канаты абордажных крюков и предоставили останкам каракки свободно дрейфовать по воле волн. Грозное предупреждение Каетано оказалось неверным – раненых никто не стал добивать, так же как и уцелевших.
Собравшись на палубе, моряки начали соображать, как выбираться из положения. Спасти горящее во многих местах судно не представлялось возможным, шлюпки были уничтожены ядрами и обломками шпангоута. Надо было срочно убираться подальше от пылающего корабля, который скоро должен был превратиться в сплошной костер.
Испанцы попытались соорудить из подручных средств плот, надежда спастись заставляла их работать быстро и ловко, и дело уже пошло на лад, как раздался ужасающий взрыв – огонь добрался до пороховой камеры.
Услышав грохот взрыва, Сантьяго выскочил из каюты и с радостью наблюдал, как пылающие останки испанской каракки погружаются в морскую пучину. Ему было не жаль погибших моряков, он считал их соучастниками преступления, достойными своей участи.
О том, как жить дальше, было страшно даже думать. В таком состоянии он не мог показать Ферди матери, а жажда мести не удовлетворилась гибелью «Санта-Нинья». Если бы в его силах было уничтожить всех содомитов Испании, всех, кто их покрывал и поддерживал, всех, кто не исполнил своего долга и вовремя не выжег огнем эту скверну, всех, кто…
Список получался слишком длинным, но он без малейших сомнений лично прошелся бы по нему с мечом в руке от начала до конца. Но разве это в силах человеческих, только Бог может справиться с такой задачей. Почему же Он молчит, почему терпит этот Содом на земле якобы святой католической Испании?! И что ему, Сантьяго, делать дальше, как жить с неизбывной болью в душе?
Когда возбуждение боя сошло и «Слава Аллаха» направилась в сторону Кадиса, капитан пиратского корабля затеял с Сантьяго разговор. Измученный Ферди заснул на кушетке, а мужчины сидели за столом, уставленным бутылками ароматной мальвазии. Сантьяго пил ее, точно воду, надеясь погасить пылающее сердце, но вино не помогало, от него слабели ноги и мутилась голова, но обида и боль оставались на прежних местах.
– Ты молодец, – сказал Барбаросса, наливая Сантьяго полный кубок. – Мне нужны такие ребята. Оставайся у меня в команде. Хочешь должность третьего помощника?
– Нет, – резко ответил Сантьяго, которому подобная мысль даже не приходила в голову.
– Как же ты теперь вернешься?
– Да так и вернусь. Никто не знает, что я ходил на твоем судне воевать с испанским кораблем, – свидетели на дне.
– Да я не об этом, – горько усмехнулся Барбаросса. – Душой как вернешься?
– Моя душа умерла, – произнес Сантьяго. – Мир, в котором я жил, перевернулся! Я больше никому не верю. Ни светской власти, ни духовной. Вруны, убийцы, фальсификаторы. Пропади они все пропадом! – Он залпом осушил кубок.
– Быстро ты дошел до понимания жизни, – улыбнулся Барбаросса. – А я прозрел только после тридцати.
– И в чем же состоит твое прозрение?
– Хочу уплыть отсюда за три моря. Не видеть ни турок, ни испанцев, ни русских, ни ливонцев. И те и другие и третьи притеснители, предатели, убийцы. Хочу начать новую жизнь на новом месте, в стране Офир.
– Барбаросса, тебе ли это говорить! – Вино наконец подействовало, и Сантьяго потерял представление о страхе и учтивости. – Ты беспощадный разбойник и жестокий убийца, залитый кровью невинных жертв с головы до пяток. О какой новой жизни ты можешь мечтать?
– Это вовсе не так, – ответил Барбаросса, осушая свой кубок. – Я убиваю только убийц, кого небо уже приговорило к смерти.
– А экипажи кораблей?
– Тех, кто погибает в бою, не называют невинными жертвами. А пленных я не убиваю: продаю в рабство или отпускаю дрейфовать на остатках кораблей куда глаза глядят.
– Но это же почти убийство!
– За почти не судят. Но к делу, Сантьяго, к делу. Я помог тебе спасти брата, а теперь ты помоги мне. Услуга за услугу.
– Говори, чего ты хочешь.
– Мне нужна карта в страну Офир. Она где-то в Кадисе, но я не могу ее заполучить. А ты наверняка сможешь, если постараешься.
– Карта, – прошептал Сантьяго, – мне кажется, я знаю, у кого она.
– И я, кажется, знаю, – ответил Барбаросса.
– Так кто же мешает тебе раздобыть ее?
– Я не могу взять ее силой. Силой не открывают ворота в рай. А я ищу рай на земле. Там, за морем, лежит страна Офир. Оттуда мудрый царь Соломон привозил золото. Сказочная страна, плодовые деревья, реки, полные сладкой воды, вечное лето, голубое море, желтый песок. Свободные, честные люди, двенадцать затерянных колен Израиля, живущие по справедливым законам. Я хочу жить и умереть в этой стране.
– Откуда ты такое взял, Барбаросса? – воскликнул изумленный Сантьяго. – Как это могло прийти в голову турку?
– Я не турок, я славянин из Новгорода по имени Афанасий. Тайну про эту страну мне открыл на смертном одре великий праведник монах Федул. И заклял вернуться к вере первоначальной. Не искаженной, не дописанной.
– Какая разница, турок или славянин, – пожал плечами Сантьяго. – Еще иудеем назовись! Дикие племена, не знающие или не принявшие истинного Бога. А католичество и есть та самая первоначальная вера, которую…
Он осекся, поймал себя на мысли, что не верит собственным словам. Это говорил не он, а его учителя в Навигацком, а сейчас он бездумно повторял их слова. Но Барбаросса, похоже, пропустил их мимо ушей.
– Помоги мне, – повторил он. – Ты уже понимаешь, о чем я толкую. Ты пришел к пониманию куда быстрее меня. Помоги!
– Я? Да чем же я могу тебе помочь, Барбаросса?
– Многим. Твой отец нам помогает, и ты помоги!
– Я уже понял… что отец помогает. Вот об этом хотел бы с тобой подробнее поговорить.
– Откуда ты знаешь?
– По голубю. Голубя с такой меткой на кольце я видел на крыше у отца.
– А ты глазастый. Я заметил, как ты подскочил, но не понял почему. Не до того было. И не только глазастый, но и сообразительный. Да, он помогает нам. И это он попросил меня захватить «Санта-Нинья». Вначале я решил, будто он и тебя послал, а потом понял, что действуешь самостоятельно.
– Кто еще знает про тебя и отца?
– Никто. Его имя мне сообщили в Стамбуле по очень большому секрету. И не военные власти и вообще не власти.
– Кто же?
– Раввин стамбульской общины.
– При чем тут раввин? Какое отношение мой отец имеет к евреям?
– Не знаю, – пожал плечами Барбаросса. – Какое-то имеет. По его наводке я переправляю в Стамбул еврейские семьи. Богатые, разумеется, тех, кто может хорошо заплатить. Моя команда бесплатно не работает. Твой отец, думаю, тоже неплохо зарабатывает на этом.
– Зачем они бегут в Турцию? – удивился Сантьяго.
– Наш великодушный и щедрый султан, – с кривой усмешкой произнес Барбаросса, – пригласил всех евреев Испании стать его подданными, вот они потихоньку и спасаются от прелестей твоей первоначальной веры и святости добродетельной инквизиции. Не забудь, что своей жизнью ты обязан своему отцу.
– Я это хорошо помню, – с такой же кривой усмешкой произнес Сантьяго.
– Да не об этом речь, дурень! Ты спас свою жизнь, когда назвал его имя во время нашего поединка на «Гвипуско». Иначе лежать болтливому петушку на дне моря.
– Ты хочешь сказать, – серьезно произнес Сантьяго, – что мой отец – шпион султана?
– Нет. Он ни разу не передавал мне никаких военных сведений. Его сообщения – где и когда встречать очередных беглецов, и указания, какие торговые корабли не трогать.
– Понятно, – прошептал Сантьяго. – Я подозревал, что его успех в торговых делах связан именно с этим. Что же касается карты, я знаю, у кого то, что ты ищешь. Только этот человек вряд ли ее отдаст. Он сам мечтает о стране Офир, которую называет Индией, и собирает с помощью моего отца деньги на экспедицию.
– Если у меня будет карта, я попробую убедить чиновников султана снарядить экспедицию, – произнес Барбаросса.
– Чтобы они привезли туда ислам, – заметил Сантьяго. – Этот Кристобаль Колон не просто картограф, он мечтатель, фантазер, уверяет, будто на открытых им землях установит новый порядок, без инквизиции, без преследований, свободное общество для свободных людей.
Сам того не замечая, он в точности повторил слова отца.
– Я никогда ничего похожего не слышал, – удивился Барбаросса. – Звучит заманчиво, но разве святые отцы такое позволят?
– Поэтому первое требование, которое Колон предъявляет августейшей чете, – продолжил Сантьяго, – и именно из-за которого экспедиция откладывается, его назначение. Он требует еще до выхода экспедиции из порта назначить его вице-королем вновь открытых земель, с наследованием титула и прав его детьми. То есть вершить суд и закон так, как он того пожелает.