это нужно делать. Слышал разговоры глупых деревенских служанок, а у них язык что помойное помело, болтают невесть что, непонятно о чем. И самое главное, вдруг кто прознает про это? Случайно, не случайно, мало ли как бывает… Прознает, проболтается, и слух дойдет до святых отцов. Скажи, ты готов угодить на костер ради того, чтобы отомстить Иносенсио?
– Хорошо, – с неожиданной легкостью согласился Пепе. – Оставим эту затею. Только молчок, никому и никогда, договорились?
– Конечно! – воскликнул Педро, донельзя обрадованный тем, что неприятная история так легко и быстро подошла к концу.
– Соскочил наш дружок, – сообщил он Сантьяго во время обеда. – Начисто и бесповоротно.
– Ой ли, – недоверчиво покачал головой Сантьяго. – Плохо ты знаешь этих тихонь. У них под хубоном всегда кираса запрятана.
Прошла неделя. Ясным солнечным утром, когда океан лежал плоско и недвижимо, словно притомившееся животное, ботики вышли из гавани. Отрабатывали бейдевинды, повороты, переброску паруса – приевшиеся, привычные упражнения. Члены экипажей понимали друг друга с полуслова, и учителю оставалось лишь молча наблюдать за слаженной работой.
Ветер дул с берега, и ботики потихоньку забирались все дальше и дальше в океан. Длинная желтая полоса Кадисского мыса с чистым песком и тихим мелодичным плеском прибоя отодвинулась почти к горизонту. Воздух, наполненный запахами йода и солнца, дурманил головы, поверхность океана блестела и переливалась, только иногда ее вспарывали серповидные спинные плавники проносящихся мимо голубых большеглазых тунцов.
Порыв ветра налетел внезапно. На трех ботиках успели заметить быстро приближающуюся полосу ряби и поставили суденышки носом к приближающемуся шквалу. Экипаж, в котором ходил Иносенсио, замешкался и не перекинул парус. Ботик резко накренился, парус ударил по голове Иносенсио и выкинул его за борт.
– Есть! – вскрикнул Пепе, потрясая руками над головой. – Работает! Есть!
На его слова никто не обратил внимания: все были поглощены тем, что происходило с утопающим. Ботики находились на расстоянии нескольких десятков брасов друг от друга, лицо океана снова разгладилось, и все было видно как на ладони.
От удара, но больше от неожиданности, Иносенсио потерял сознание и начал погружаться. Один из ребят бросился в воду, нырнул, схватил утопающего за волосы и вытащил на поверхность. На ботиках немедленно спустили весла и налегли на них что было сил, но третий парень с помощью учителя ловко извлек Иносенсио из воды.
Он быстро пришел в себя, долго рвал, перегнувшись через борт, издавая звуки, походившие на мычание недоеной коровы. Солнце уже перевалило через зенит, ветер переменился, и ботики пошли быстрым ходом в сторону Кадиса.
– Чему ты радовался? – спросил Педро, усевшись возле Пепе таким образом, что учитель оказался с наветренной стороны и не мог слышать их разговора.
– Это работает, – негромко ответил Пепе. – Очень надеюсь на продолжение.
– Значит, ты все-таки…
– Да, как умел, так и провел. И видишь – результаты налицо.
– Ну, парень отделался легким испугом.
– Я очень рассчитываю на продолжение, но смерти его не желаю. Спесь сбить – и хватит.
За обедом Иносенсио ничего не ел. Мутило и пошатывало, но он все-таки сел вместе со всеми за стол, произнес молитву и принялся вяло помешивать кашу.
Первым занятием после обеда было фехтование. Иносенсио взял меч, однако пару искать не стал, а отошел в тень и прислонился к стене. Больше всего ему хотелось, чтобы день поскорее закончился. Он опустил веки и с испугом вспомнил видение, представшее перед его глазами, когда он ушел с головой под воду.
Странное дело, от удара по голове он полностью потерял возможность управлять своим телом, но сознание осталось ясным. Иносенсио чувствовал, как в раскрывшийся рот затекает вода, понимал, что тонет, пытался сжать губы и мощным гребком вырваться обратно на поверхность, но ни один из до сих пор полностью послушных органов уже не повиновался.
Тело повернулось лицом вниз и начало опускаться в голубую бездну. Иносенсио со страхом понял, что это конец, но ничего не мог поделать. Ему никогда в жизни не было так страшно, но этот страх показался ничем, песчинкой, ничтожной ресничкой по сравнению с леденящим душу ужасом, охватившим его в следующее мгновение, когда он различил то, что поднималось навстречу из бездны.
Он не мог его описать, в человеческом языке не существовало таких слов. Иносенсио понял, что через секунду его сердце разорвется на клочки, но тут чьи-то пальцы вцепились ему в волосы и потащили обратно в жизнь.
– Сразимся, утопленник? – бодрый голос Пепе вывел его из полузабытья.
– Отвали, – вяло пробормотал Иносенсио, однако пухлячок, уверовавший в удачу, вел себя с обескураживающей наглостью. Приставив острие деревянного меча к торсу противника, он потребовал:
– Поднимай меч, тухлая наживка для тунцов.
Иносенсио поднял меч, но рука плохо слушалась, паралич, овладевший им после удара по голове, еще не полностью его покинул. Наглость пухлячка бесила, поэтому Иносенсио оторвался от стенки и занял боевую позицию. В то же мгновение он почувствовал, как меч Пепе шлепнул его по щеке, сначала по одной, затем по другой. Он повел руку и отбил меч противника в сторону и тут же ощутил весьма увесистый удар плашмя по ребрам.
Замечательно обученное тело Иносенсио, которое прежде само отбивало такие удары, словно заснуло. Он стоял перед Пепе, нелепо помахивая мечом, безуспешно пытаясь защищаться, а тот, почуяв беззащитность врага, принялся за методичное избиение. Он колотил Иносенсио по голеням и ляжкам, разбил в кровь губы и нос, несколько раз ткнул что было сил в живот, от чего у того перехватило дыхание. Без малейшей жалости Пепе осыпал ударами бока, предплечья, шею и голову.
– Хватит, хватит! – Сантьяго вырвал меч из рук Пепе и оттолкнул его в сторону. – Разве ты не видишь, что он не в себе? Завтра Иносенсио очнется и сведет с тобой счеты.
– Плевать! – с разъедающей голос злостью заорал Пепе. – Верни меч, гад! Где ты был, когда он меня избивал?
Подскочивший сзади Педро обхватил Пепе и крепко прижал к себе.
– Молчи, дурак, – жарко зашептал он ему в самое ухо. – Иносенсио победил тебя в честном бою, а ты продал душу черту. Немедленно прекрати, иначе святые отцы начнут выяснять, что за ерунда тут происходит, и дознаются про черную мессу!
Последние два слова он намеренно произнес чуть громче обычного, Пепе сразу обмяк и перестал вырываться.
Несколько дней в училище только и говорили что про эту схватку. Никому даже в голову не пришло, что Иносенсио был в дурмане, ведь внешне он выглядел как обычно, а случай на океане никто всерьез не воспринимал, ведь такое происходило довольно часто. Тем же вечером Иносенсио попросил отпуск и уехал в имение своего отца, приходить в себя после произошедшего. Когда он вернулся спустя неделю, Пепе уже выбыл из училища.
Целых два дня после отъезда Иносенсио Пепе наслаждался лаврами победителя. К нему стали обращаться уважительным тоном, а презрительные ухмылки с лиц как ветром океанским сдуло. Так уделать лучшего фехтовальщика училища было совсем не просто, поэтому теперь в пару к Пепе на уроках фехтования никто не хотел становиться, и Педро пришлось взять на себя эту роль. Он подыгрывал противнику, пропуская удары, и весьма натурально орал от боли, перемежая крики громогласными проклятиями.
На третий день училище вышло в каботажный рейд на каравелле береговой охраны «Беррио». Это было сравнительно небольшое судно, десяти брасов в длину, но очень хорошо вооруженное. Помимо двух казеннозаряжаемых бомбард, на ее планшире располагались десять вертлюжных пушек, установленных в поворотных шарнирных креплениях. «Беррио» охотилась за контрабандистами и мелкими пиратскими суденышками, для которых огонь ее вертких орудий был смертельным. Однако при виде большого турецкого судна обе мачты каравеллы опушивались полным парусным вооружением, и «Беррио» пускалась наутек под защиту орудий Кадисской крепости.
Это было очень изящное судно, с легким ходом, плавными обводами и высоко поднятой кормовой надстройкой. Cara bella, моя красотка, любовно именовал ее поитальянски падре Игнасио, всегда сопровождавший юношей. Главной целью поездки было умение обращаться с парусами, и кадеты лазили по вантам вместе с матросами. Капитан каравеллы постоянно менял курс, поэтому шкоты скрипели почти без остановки.
В часы так называемого отдыха падре Игнасио мучил юношей астролябией. Свое обещание он сдержал: к середине последнего года обучения кадеты уверенно обращались с инструментом и неплохо ориентировались по звездам в открытом море.
Плавание началось привычно; каравелла отдала швартовы и медленно, на малом парусе потянулась из гавани. Обогнув мыс, капитан велел ставить косой латинский парус на главной мачте. Матросы взялись за шкоты, но парус не шел – одна из веревок застряла в блоке. Пепе ловко вскарабкался по стеньге, перебрался на рею и освободил блок. Парус стремительно взмыл вверх, наполнился ветром, и «Беррио», накренившись, рванулась вперед.
Почему Пепе не удержался на рее, никто не сумел понять. Он был достаточно опытным матросом, не раз и не два ходившим на этой каравелле, и весьма уверенно карабкался по рангоуту. Его никто не просил освобождать блок, он вызвался сам, полностью уверенный в своей безопасности и убежденный в том, что сумеет выполнить эту работу наилучшим образом.
Поперечная рея главной мачты «Беррио» располагалась на высоте пяти брасов и если бы удар пришелся на голову, то Пепе, несомненно, погиб бы на месте. Но он сумел как-то собраться во время падения и упал на бок.
Боль была нестерпимой. Когда падре Игнасио разрезал одежду и стал перевязывать беднягу, он обнаружил, что обломок кости прорвал кожу и торчит из бедра наружу.
– Сломана тазобедренная кость! – горестно вскричал отец Игнасио. – Бедный, бедный Пепе, ему уже не быть офицером.