– Жители чего? – спросил Сантьяго, приподнимаясь на локте левой руки, а правой принимая кружку.
– Нашего городка, Санта де ла Пенья. Возле которого ты пристал к берегу. Осторожно, отвар горячий, не обожги язык.
Маленькими глотками он осушил кружку, чувствуя, как от варева его прошибает пот. Допив, Сантьяго опустил голову на подушку, успел вспомнить бедную служанку из Алонги, которую сожгли на костре по ложному обвинению в колдовстве, улыбнулся, подумав о том, что Бог услышал его детскую молитву и воскресил Росенду, и тут же заснул.
Спал он без снов, словно провалившись в глубокую яму, а проснувшись, услышал голос Росенды. Она то ли причитала, то ли рассказывала кому-то историю, и Сантьяго, желая дослушать ее до конца, сделал вид, будто все еще спит.
– Ну зачем, зачем понесло меня в эту проклятую Андалузию? Лучше нашей Мурсии нет ничего на свете! Жила бы себе, дуреха, в де ла Пенья, горя бы не знала. Вышла бы замуж, родила ребеночка, или двух, или трех. Была бы счастлива, как все. Зачем Иисус уготовил мне такие испытания? Наверное, чтобы проверить преданность мою. И я не изменила тебе, Господи, я осталась верной! И чем же ты наградил меня за преданность? Одиноким, пустым домом и дурной славой?! Это и есть твоя благодарность, Господи?
Сантьяго сел. Ему нужно было срочно выйти во двор: отвары Росенды благополучно прошли через его желудок и теперь стояли внизу, стремясь поскорее оказаться на свободе.
– Проснулся? – Росенда поднялась с лавки возле стола и пошла к его постели. Она была безумно хороша, как может быть хороша молодая женщина в глазах неопытного юноши. – Тебе во двор сейчас нужно выйти. Не отвечай, я знаю. Давай помогу подняться.
– Ни за что на свете! – Сантьяго дернул головой. Спустив ноги с лежанки, он резким движением встал. До болезни это было совсем обычное, заурядное движение, но сейчас он почувствовал, что мир пустился в пляс вокруг его головы. Росенда, увидев, как побледнел и зашатался ее гость, обхватила его рукой за плечо и прижала к себе, не давая упасть. Ее грудь щедро вдавилась в бок Сантьяго, но он даже не заметил первого в жизни прикосновения женского тела. Его мысли были заняты только нестерпимым давлением рвущейся наружу жидкости. Потом, ночью, глядя в потолок широко раскрытыми глазами и прислушиваясь к тихому дыханию Росенды, спящей на полу возле печки, он сотню раз возвращался мыслью к этому сладостному моменту. Искал в своем теле следы прикосновения и ничего не мог найти. Тело молчало, оно не было наделено той памятью, какой обладало его воображение.
– Идем, я проведу тебя, – предложила Росенда, обвивая юношу за талию. – Не стесняйся, ты ведь больной. А я, я ведьма…
– Нет! – Он представил, как – наконец-то! – добирается до стены и начинает бурно изливаться, а Росенда видит и слышит… нет!
Он постоял немного, затем решительно высвободился из объятий женщины и осторожными шажками двинулся к двери. Вначале идти было тяжело, тело словно онемело, мир вокруг грозил снова закружиться в неистовом танце.
Добравшись до стола, он оперся об него кулаками и остановился передохнуть, а затем уже легко дошел до двери, распахнул ее ударом ноги и оказался в маленьком дворике, окруженном каменной оградой, покрытой ярко-зеленым мхом…
Когда Сантьяго вернулся в домик, Росенда пригласила его к столу. Простая деревенская пища: черный хлеб, козий сыр, лук, кувшин с вином.
– Ты уже здоров, – сказала она, наливая ему полную кружку, – только обессилен. Тебе нужно есть и спать. И через два дня забудешь о болезни.
– А что это было? – спросил Сантьяго, щедро посыпая хлеб солью.
– Выглядит как нервная лихорадка. Ты, наверное, очень боялся там, в море…
– Нет, совсем не боялся. – Сантьяго откусил хлеб и надломил сыр. – То есть боялся немного, но, в общем…
– Ладно, ладно, герой, – улыбнулась Росенда. – Ешь и спи.
– А с кем ты разговаривала, когда я спал?
– Ни с кем, ко мне никто не ходит. Боятся ведьмы. Лишь когда заболеют, бегут за травами.
– Я слышал, как ты жаловалась на Андалузию.
– А, вот ты о чем. Я иногда разговариваю сама с собой. Бывает, неделю голоса человеческого не слышу, впору рехнуться. Ну а так вроде и поговорила…
– Это правда. В море я тоже сам с собой разговаривал.
– Будь осторожнее. Не повторяй это на берегу. Кто-нибудь услышит, разнесет между добрыми людьми, и запишут тебя в ведьмаки.
– Чем тебе не понравилась Андалузия, Росенда? Я вырос там, очень люблю свой край.
– Край, может, и хорош, только колдунов в нем больше, чем нужно. У меня родственница жила недалеко от Севильи, старая уже была, без детей. Кто в детстве умер, кто на войне с маврами полег, а кто в море ушел и не вернулся. Передала она мне весточку: приезжай ко мне жить, оставлю тебе дом и земли немного. Хотела стареть рядом с родным человеком. Я и перебралась, в час недобрый. Тетушка вскоре померла и оставила меня одну среди чужих. И кто же мог знать, что большая часть жителей той деревни с нечистой силой водилась?! Вот они меня и потоптали. Потом уже я услышала от знающих людей, что все андалузцы немного колдуны.
– Глупости какие! – рассмеялся Сантьяго. – Получается, и твоя тетушка с чертями якшалась?
– Может, и якшалась. Кто теперь узнает? Я ее ни в чем заподозрить не могу. Чего не видела, того не видела. А проживи она подольше…
– Ладно, тогда на меня посмотри, – не мог успокоиться Сантьяго, которому речи Росенды напоминали разговоры Пепиты и Марии-Хуаны. – Урожденный андалузец, вырос в Кадисе, разве похож я на колдуна?
– Ты гранд, а гранды не колдуют. Зачем им колдовать, у них и так все есть, жизнь спокойная, сытая. А когда спать голодным идешь, детей одеть не во что, поневоле к нечистой силе обратишься. Хоть и не пристало католику так себя вести, да нужда заставляет.
– И помогает эта самая сила?
– Кому как. Есть такие, которым очень даже.
– Расскажи мне про ту деревню, – попросил Сантьяго. – Нашу служанку в летнем имении сожгли по ложному обвинению в колдовстве. Ее тоже звали Росендой.
– Да, в Андалузии народ бешеный. Безжалостный, злобный, беспощадный народ. Не то что у нас в Мурсии. Меня бы в твоем любимом краю давно на костер потащили.
– Так расскажешь?
– Делать мне больше нечего, – махнула рукой Росенда. – Иди спать, гранд. Выпей еще кружку вина и ложись. А завтра, если лучше себя почувствуешь, может, и расщедрюсь.
Сантьяго молча подчинился. Встав из-за стола, он снова зашатался то ли от усталости, то ли от вина. Знахарка довела его до лежанки, он благодарно провел рукой по ее волосам, свалился на постель и заснул непроницаемым сном выздоравливающего.
На следующий день ему ощутимо полегчало, день выдался погожим, Росенда вытащила скамейку во двор, и они уселись, опершись спинами о нагретую солнцем деревянную стену дома.
Стояло теплое летнее утро, начинался один из тех редких прозрачнейших дней, когда небо спозаранку становится волшебно-лучезарным и остается таким до самого вечера. Воздух, настоянный на густых запахах бурьяна и прибрежных водорослей, был тих и недвижим. Сизый дымок столбиком поднимался над трубой неказистого домика колдуньи. Легкий утренний туман висел над забором, точно кружевная занавеска.
– Ты обещала, если мне станет лучше… – начал было Сантьяго, но Росенда быстро приложила палец к губам.
– Лучше молчи, не то черти услышат и вмешаются.
– Какие еще черти?
Она не ответила, лишь укоризненно покачала головой.
– Ладно, черти так черти, не будем их дразнить. Но я услышу твой рассказ про андалузскую деревню?
И Росенда честно исполнила свое обещание.
– Несколько лет назад в эту деревню перебралась мосарабка из Кордовы. В Андалузии мосарабов[5] найдешь в любом углу, они-то и тащат эту заразу.
– Какую заразу? – уточнил Сантьяго.
– Колдовство. Настоящему католику откуда про него знать? В молитвеннике про него ничего не сказано, и в Библии тоже. От мавров все это просачивается, через мосарабов. А в Андалузии их видимо-невидимо.
Я эту подлюку один раз видела. Иду с выгона, а она у забора своего стоит, что-то в руке держит и мне показывает. А улыбается сладко-сладко, хоть к ране прикладывай. Я еще подумала, чем я у нее такую ласку заслужила? Ну и я ей в ответ улыбаюсь, дура набитая. Ближе подхожу – Пресвятая Дева! – она гадюку держит. Настоящую рогатую гадюку, одной рукой за хвост, а второй по головке поглаживает, точно кошку. У меня аж волосы от ужаса поднялись, полетела домой без оглядки. Она потом меня долго еще мучила!
– Мучила? – вопросительно поднял брови Сантьяго.
– Еще как! Покоя от нее никакого не было. Она и лягушкой делалась, и мышом, и крысой, и кошкой. Приходила к моему дому и мяукала под окнами. Заядлая, приставучая, сколько слез я из-за нее пролила!
Сантьяго оторопело посмотрел на Росенду.
– Ты не путаешь? Как человек может в мышь превращаться?
– Человек не может, а колдун – запросто. И не только в животных, в насекомых тоже. Я к падре за советом пошла, был в деревне храм небольшой, и падре немолодой уже, но очень бодрый, резвенький такой падре, шустрый… В общем, положил он мне молитвы разные читать в строгом порядке. Уверил – как рукой снимет. Ну, что падре велел, я то и делала. Только без толку.
И вот ведь напасть какая началась: лишь я за молитвы, как они мне мешать принимаются – и пчелы летят, и мухи черные какие-то, и птицы в окно стучать начинают. Стоит мне четки взять – они тут как тут! Ведьма эта проклятая насекомых и птиц на меня напускала.
– Росенда, да почему ты думаешь, будто ведьма их посылала? Может, у тебя в доме мед где пролился или что другое?
Если бы не рассказы Пепиты и Марии-Хуаны, он бы решил, что Росенда сумасшедшая. Но сестры Сидония все его детство без конца рассказывали похожие истории, и Сантьяго привык к ним. Разница заключалась лишь в том, что у сестер речь всегда шла про незнакомого человека, Росенда же рассказывала про себя, и вот это было удивительным.