Их дочери, старшая, краснолицая, словно зрелая слива, Ольгонза и худосочная, статью походившая на отца Тониа, представляли собой законченный продукт воспитания католических школ. Глаза девушек были всегда скромно опущены, дабы не смотреть в лицо собеседнику из боязни показаться нескромными, говорили они тихо, что должно было свидетельствовать о богобоязненности, а одевались в платья серых и черных тонов, скрывающие фигуру.
Сантьяго не усмотрел в них ни малейших женских достоинств; если их мать была желчна, однако красива, девушек не красило даже очарование молодости. Их трудно было записать в дурнушки, но по сравнению с яркой женственностью Росенды они выглядели бесформенными деревяшками. Да, Сантьяго теперь знал, что могут скрывать покровы из ткани, и его глаз сам собой пытался определить линии тела под складками одежды.
Сантьяго представили почтенному дядюшке Кристобалю, отставному вояке, потерявшему три пальца левой руки в битвах с маврами. На его блестящем черепе осталось совсем немного жестких седых волос, зато над глазами нависали густые, в палец толщиной брови. Он прихрамывал на разрубленную ногу и часто вытирал платком лысину, сморщенную, точно осенний лист на дереве.
– Гранд де Мена, – повторил он после того, как Ленсио представил ему нового гостя. – Да, да, гранд де Мена… – дядюшка словно пытался что-то припомнить, но, потерпев неудачу, как видно, одну из многих, смиренно извлек из кармана большой платок и в очередной раз провел им по совершенно сухой лысине.
Помимо юношей, на ужин были приглашены уважаемые в городе персоны: алькальд, жена префекта, сам он не сумел почтить своим присутствием досточтимого дона Алэрико из-за бесчисленных служебных забот, и падре, настоятель главного собора Санта де ла Пенья. Почтенные особы здоровались с новым гостем весьма церемонно, но на их лицах читалось нетерпение поскорее перейти к более близкому знакомству. Еще бы, сонную тишину Санта де ла Пенья нечасто нарушали настоящие гранды, к тому же пережившие столь необычные приключения.
Алькальд, мужчина средних лет, однако сохранивший юношескую порывистость, принадлежал к числу людей, стремящихся во что бы то ни стало занять самую лучшую должность. Его самомнение не знало границ, и всякий раз, когда речь заходила о делах, связанных с капитанским мундиром, который он носил будто император корону, алькальд всем своим видом выражал недовольство тем, что до сих пор не назначен по меньшей мере командующим армией объединенных королевств Кастилии и Леона. Напустив на себя вид мудреца, он безапелляционно изрекал откровенные глупости, то и дело выражая желание быть переведенным в Вальядолид, где в ставке командующего мог бы оказать своими советами бесценные услуги армии.
Ни разу не побывав при дворе, алькальд пыжился выглядеть настоящим придворным, что, по его мнению, должно было выражаться в изысканности речи. Однако, не получив ни должного воспитания, ни соответствующего образования, он изъяснялся грубыми казарменными оборотами, манерно изломанными и покореженными. Кроме прочих недостатков алькальд обладал дурной привычкой поминутно поглаживать золотые пуговицы мундира.
«Неужели, – подумал Сантьяго, – этому пустому хвастуну, смешному самовлюбленному человеку, король и королева доверили защищать и хранить целый город?!»
Жена префекта, женщина миловидная, добродушно укладывающая три своих подбородка на высокий воротник, больше всего на свете любила поговорить о своих связях в столице. Поскольку ее саму эта тема занимала полностью и бесповоротно, она искренне верила, будто и окружающие мечтают посудачить о Вальядолиде.
Встав между Сантьяго и столом, жена префекта не переставая расспрашивала гостя о фасонах платьев, принятых в этом году при дворе королевы Изабеллы. При этом с улыбкой причастности и понимания она сыпала именами портних, у которых во время последнего визита заказывала себе мантилью или юбку со множеством оборок; фамильярно упоминала имена баронесс и графинь, давая понять, что состоит с ними на короткой ноге. Робкие попытки Сантьяго объяснить словоохотливой даме, что он никогда не бывал в столице и ничего не понимает в фасонах женских платьев, ни к чему не привели. Жена префекта продолжала стрекотать без умолку, правда, не без остроумия, по ходу рассказа давая смешные характеристики портнихам и придворным дамам.
Спас Сантьяго сеньор настоятель – толстый полнокровный человек, далеко не почтенного возраста, но уже с багровым лицом, испещренным синими прожилками. Ленсио подвел его к гостю, и жене префекта волей-неволей пришлось умолкнуть. Гораздо позже, когда юноши возвращались домой после ужина, Ленсио объяснил Сантьяго, что жена префекта была в столице всего один раз перед замужеством, поэтому новости о фасонах несколько залежалые, а близкие знакомства со светскими львицами относятся к разряду провинциальных россказней. За каждым представителем высшего круга Санта де ла Пенья числились те или иные странности, снисходительно ему прощаемые обществом.
– Какое впечатление произвел на уважаемого гранда де Мена наш городок? – спросил падре, прищуривая левый глаз, словно прицеливаясь в гостя из аркебузы.
– Я еще не успел составить своего мнения, – учтиво произнес Сантьяго, – но после безмолвных морских просторов Санта де ла Пенья кажется мне прекрасным.
– Да-да, – важно проговорил падре. – Красив наш городок. И не только красив, но и богат! Знаете ли вы, что самый лучший лук в объединенных королевствах выращивается в окрестностях Санта де ла Пенья? Поэтому у нас проживает пара десятков богатых семей, щедро жертвующих на храм.
– О-о! – в тон ему подхватил Ленсио. – Когда через ворота Вальядолида проходит обоз, везущий лук из Санта де ла Пенья, на рынках столицы начинается паника! Торговцы не понимают, откуда это на них свалилось, мечутся как угорелые, цены стремительно катятся вниз, в общем – паника.
– Да-да, – солидно произнес не уловивший издевки падре. – Правда, за последние годы наш край изрядно пострадал от засухи, но дайте срок… всего один урожайный сезон и о луке из Санта де ла Пенья снова заговорят по всей Испании!
От волнения его лицо раскраснелось еще больше, казалось, еще чуть-чуть, и падре выскочит из собственной шкуры. Покончив с луком, он перешел на религиозные темы и говорил бы до самой ночи, если б не раздался мелодичный звон колокольчика, означающий начало ужина.
Гости перешли в гостиную и расселись за длинным столом, уставленным разнообразной снедью. Дон Алэрико попросил наполнить бокалы и произнес длинную здравицу выпускникам Навигацкого училища. Сантьяго слушал высокопарные обороты хозяина с немалой долей смущения, зато Ленсио горделиво улыбался и левой рукой подкручивал усы. После того как все принялись за еду, дядюшка Кристобаль, хранивший до сих пор молчание, вдруг подал голос.
– Вспомнил, гранд! Вспомнил! Я служил с твоим отцом!
Он бросил в тарелку недоеденную куриную ножку, вытащил платок и тщательно обтер лысину. Взоры всех присутствующих устремились на него, и за столом воцарилась тишина.
– Да, лихой был рубака, – продолжил дядюшка Кристобаль, явно наслаждаясь вниманием общества. – И большой любитель выпить. Бывало, мы так набирались в таверне, что Мигель шагу не мог ступить! Приходилось просить какую-нибудь покладистую служанку приютить его до утра в своей каморке. Хе-хе-хе!
– Что вы такое говорите?! – багровея, вскричал падре. – Увольте нас от пикантных подробностей армейской жизни, почтенный дон Кристобаль. Вспомните – за столом присутствуют невинные девушки!
– Вы путаете, – решительно воспротивился Сантьяго. – Мой отец вообще не пьет и терпеть не может фехтование.
– Я путаю?! Ха-ха! Да знаешь ли ты, сколько бочонков вина я осушил вместе с твоим отцом? Когда мы брали Картамо…
– Вы ошибаетесь, мой отец никогда не принимал участия в штурме Картамо!
– Еще как принимал! Он-то первым и полез на крепостную стену, за что ему всадили меч под правое ребро! Нас было четверо друзей, Родриго Понсе Леон, маркиз Вильена, дон Алонсо Агиляр, твой отец и я, дон Кристобаль Кабра. Алонсо приставил лестницу, маркиз уже положил руку на перекладину, но тут Мигель отодвинул его плечом и птицей взлетел до самого верха! А потом…
– Уважаемый дон Кристобаль, – Сантьяго пытался говорить спокойно, но его голос все-таки немного дрожал от волнения. – Мой отец никогда, вы слышите, никогда не принимал участия в военных действиях, и на его теле нет ни одного шрама, тем более от столь серьезной раны, о которой вы изволили нам поведать. Я уверен, вы ошибаетесь!
– Ошибаюсь, перепутал… – обескураженно пробормотал дядюшка Кристобаль, извлекая только что упрятанный платок. – Ну, может, есть еще один гранд де Мена. Кто разберет эту знать, женятся на близких родственниках, чтоб земли не делить, носят одинаковые имена, – огорченно бормотал он, потирая платком лысину. Ему явно хотелось порассказать о былых днях, о боях и пожарищах, но резкая отповедь гранда изрядно его обескуражила.
– С тех пор как Иисус почтил меня должностью духовного наставника Санта де ла Пенья, – вступил в разговор падре, успевший расправиться с двумя кусками курицы и теперь жаждавший поспособствовать пищеварению с помощью разговора, – немало знатных особ посетило наш городок. К сожалению, должен отметить, что большинство заражены одной и той же болезнью нашего века – прискорбным вольнодумством. Где уважение к сединам, где почтение перед старшими?! Как может юноша ваших лет, тем более гранд, представитель благородной семьи, так разговаривать с пожилым человеком?!
Сантьяго хотел было ответить, но сидевший рядом Ленсио сжал его локоть и прошептал на ухо:
– Не обращай внимания! Падре оседлал любимого конька. Он кормит жвачкой своих нравоучений любого, кого сумеет зацепить.
Страсть к обличительным речам была одной из тех маленьких слабостей, которую представители высшего общества Санта де ла Пенья прощали своему падре. За воскресную проповедь он не выговаривался, увы, прихожане не могли столь долго сидеть в храме, сколько ему бы хотелось, поэтому жар обличения клокотал в нем, точно магма в огнедышащем вулкане. Горячая кровь ударяла в голову склонного к апоплексии священнослужителя, и он искал способ избавиться от снедающего его разум жара.