– Это молодой господин, пропустите его! – вскричал старик, и молодец, тут же убрав руку с меча, почтительно склонил голову и сделал шаг в сторону, освобождая проход.
– Сеньор гранд распорядился, – пояснил Хуан-Антонио, сопровождая Сантьяго в его комнату. – Всю жизнь прожили без охраны, и вот на тебе. – Он сокрушенно вздохнул.
– Мать уже легла? – спросил Сантьяго, заранее зная ответ.
– Нет, сеньора Тереза дожидается вашего возвращения. Просила сообщить, как только вы вернетесь.
– Передай, что я иду по следу.
Он понимал, что мать ждет большего, но большее ожидало его завтра, и он решил пока ограничиться этим сообщением.
Оказавшись вместе с Педро на территории порта, он невольно замедлил шаги. Под лучами еще не успевшего высоко подняться солнца порт выглядел по-особенному заманчиво. Гладь залива, усмиренная Кадисским мысом, лежала ровно, точно гигантское серебряное зеркало. Со стоявших у причалов каравелл и каракк струились ароматы утренней стряпни, запах только что пойманной рыбы доносился от рыбачьих баркасов, вернувшихся в порт после ночной ловли, остро пахло смолой, которую разогревали в больших черных котлах прямо на пирсах, возле кораблей, нуждавшихся в ремонте. Стучали топоры плотников, кричали разносчики свежих булочек и другой снеди, скрежетали колеса возов, телег и подвод, увозивших выгруженные товары, надрывались ослы, ржали лошади, ревели быки.
Обходя пахучие лепешки и кучки, оставленные животными, друзья пробирались через пеструю, громко орущую толпу. Кадис жил портом, главный источник заработка его обитателей находился здесь, поэтому вся припортовая территория была активно обжита и повсеместно использована.
Первый ряд домов «веселого квартала» имел довольно представительный вид. Грязь, темнота и скученность начинались внутри, стоило немного пройти по одной из улочек. Лавка Перейры Гонсалеса располагалась на первом этаже трехэтажного дома, выкрашенного в желтый. Некоторое подобие роскоши ему придавали деревянные колонны, и хоть краска с них давно облезла, явив миру темно-коричневое дерево, общий вид дома внушал уважение.
На фасаде красовалась вывеска: «Перейра – все для рейса».
– Ишь, какой острослов, – иронически хмыкнул Сантьяго.
– Отец говорит, что Гонсалес остер не только на слово, – ответил Педро. – Мы всегда расплачиваемся с ним, не сходя с места. По слухам, в которых немало достоверного, злостных должников у Гонсалеса не бывает. Если покупатель не рассчитывается вовремя, его находят на улице раздетым и располосованным чем-то куда более острым, чем язык.
– Так он опасный человек! – воскликнул Сантьяго.
– Он очень опасный. Но на всякую птичку есть свой силок.
– А какой силок есть у падре Бартоломео?
– Как, ты не знаешь? – Педро остановился перед входом в лавку.
– Нет.
– Любимый тобою святой отец входит в трибунал святой инквизиции Кадиса. Стоит ему сказать одно слово, и сеньора Гонсалеса поволокут на пытку, где он во всем сознается. И в том, в чем виноват, и в том, о чем понятия не имел.
– Падре Бартоломео инквизитор? – широко раскрыл глаза Сантьяго.
– Ты что, свалился с колокольни собора? Кто в Кадисе об этом не знает?
Сантьяго замер, не в силах двинуться с места. Как его домашний духовник, олицетворение доброты и святости, велит палачу вздергивать людей на дыбу, а потом посылает их на костер? Невозможно, немыслимо!
– Ты что, остолбенел? – дернул его за рукав Педро. – Вспомнил, как признался падре на исповеди в ереси?
– Оставь свои шутки, Педро. Давай займемся сеньором Гонсалесом.
Сантьяго отряхнул рукав самого скромного из всех своих платьев, словно сбрасывая невидимую грязь, и двинулся в лавку. Она занимала весь первый этаж, представляла собой на первый взгляд беспорядочное нагромождение шкафов и подвесных полок, набитых всяческим морским снаряжением. Квадранты, астролябии, песочные и солнечные часы, компасы, буссоли, траверсы, толстые фолианты, свернутые в трубку карты, ящички, шкатулки, мешочки, тщательно схваченные у горла ленточками разных цветов.
Правая часть лавки была пуста, в ней вплотную к большому окну стоял внушительных размеров стол с распяленной на его поверхности недорисованной картой. Баночки с красками и кисти в медном стакане предусмотрительно располагались на другом конце столешницы. Мужчина средних лет, с плотной шевелюрой, крупным, слегка горбатым носом и решительно выдвинутым вперед подбородком, сидел, склонившись перед картой, и осторожно водил по ней тонкой кисточкой. Ни на звяканье колокольчика над дверью, ни на самих вошедших он не обратил ни малейшего внимания.
– Это Гонсалес? – шепотом спросил Сантьяго. – У него вполне благородная внешность.
– Я не знаю, кто этот картограф, но он точно не Перейра, – тихо отозвался Педро.
– Дорогой сеньор Сидония, – раздался скрипучий голос из глубины лавки, и навстречу гостям выполз невзрачного вида человек, напоминавший огромного паука. Нос крючком, узкие, мутновато-зеленые глазки, морщинистое личико с красной прорезью рта, тонкие руки, похожие на паучьи лапы.
«Действительно малосимпатичный молодец», – припомнил Сантьяго вчерашний разговор.
– Что привело вас на порог моего дома, уважаемый сеньор Педро, – между тем продолжал паук, боком приближаясь к посетителям, – и чем я могу вам помочь?
«Однако его трудно назвать неразговорчивым», – подумал Сантьяго.
– Моего друга гранда де Мена направил к вам падре Бартоломео, – ответил Педро, – а я вызвался показать дорогу.
– Разумеется, разумеется, – проскрипел паук, – молодому человеку столь благородного происхождения нечего делать в нашем квартале. Позвольте представиться, меня зовут Перейра Гонсалес, я владелец этой лавки, – он сделал рукой широкий жест, – и все, что благородный гранд видит перед собой, полностью к его услугам.
– Я бы хотел переговорить с вами наедине, – сказал Сантьяго, многозначительно переводя взгляд на картографа.
– О, этот сеньор безобиднейший, надежнейший человек и мой старый друг, – ответил Гонсалес. – Вы можете без всякой опаски положиться на его честность и еще больше на его молчание. А как поживает святой отец Бартоломео?
– Хвала Всевышнему, – сухо ответил Сантьяго. Многословность паука начинала его раздражать, ему показалось, будто он вьет из слов тончайшую паутину, предназначенную для уловления залетевшей в его лапы жертвы.
– Исчез мой младший брат, Фердинанд. Возвращался из школы, зашел в лавку купить сластей и пропал. Падре Бартоломео – духовник нашей семьи, Фердинанд вырос у него на руках, и он весьма обеспокоен его судьбой.
– Разумеется, разумеется, – пробормотал Гонсалес. – А сколько лет мальчику и как он выглядит?
– Ему недавно минуло пятнадцать, среднего роста, темные вьющиеся волосы, коричневые глаза.
– Ну, так выглядит большинство мальчиков Кадиса, – ответил Гонсалес. – Есть какие-нибудь особые приметы? Родинки, шрамы, бородавки…
– Ничего, – Сантьяго отрицательно покачал головой.
– Понятно. А в какой лавке это произошло?
– Недалеко от черного угла, хозяина зовут Гервасио.
– Гервасио! – воскликнул Гонсалес. – Как же, как же, мой старый знакомый. От меня он ничего не утаит, все расскажет подчистую!
– Боюсь, к исчезновению Фердинанда он не имеет никакого отношения.
– Ну, это мы выясним, – хмыкнул Гонсалес. – Просьба святого отца для меня все равно что приказ самого Всевышнего. Я немедленно примусь за розыски. Отправляйтесь домой, уважаемый сеньор гранд, и в течение недели я постараюсь раздобыть интересующие вас сведения…
– В течение недели? – вскричал Сантьяго. – А нельзя ли поскорее?!
– Можно, – проскрипел Гонсалес. – Разумеется, можно, но дополнительные усилия потребуют дополнительных расходов.
Сантьяго вытащил туго набитый кошелек и положил на стол.
– Я надеюсь, этого хватит?
Гонсалес ловко подцепил кошелек, развязал горловину, высыпал на ладонь несколько золотых монет и, близоруко прищурившись, поднес к лицу.
– Да, несомненно хватит. Вы очень щедры, милостивый сеньор гранд, и я постараюсь оправдать ваши ожидания. Ждите моего посланника. А святому отцу Бартоломео передавайте мой нижайший поклон. Пусть его молитвы продолжают защищать нас от бед и напастей.
Гонсалес благочестиво вознес руки к небу, однако на его устах, если так можно было назвать узкую розовую полоску в нижней части лица, играла саркастическая улыбка.
– Вы знаете, как меня отыскать? – Сантьяго задал ему тот же вопрос, который уже задавал Аделберто.
– Кто в Кадисе не знает особняк гранда де Мена? – с деланым удивлением воскликнул Гонсалес. – Поверьте, я приложу все усилия, дабы в течение самого ближайшего времени передать вам добрую весть.
Отойдя от лавки, Сантьяго спросил товарища:
– Как ты мог назвать этого хитрого болтуна неразговорчивым? Слова струятся из него как вода из дырявого бурдюка.
– С моим отцом он ведет себя иным образом, – ответил Педро. – Поверь, сегодня я его просто не узнаю, будто другой человек. Наверное, титул гранда в сочетании с именем падре произвел на него сильное воздействие.
Сантьяго обедал дома. Несмотря на чрезвычайные обстоятельства, в порядке проведения трапезы все осталось по-прежнему, как и в лицах на портретах предков, неизменно взирающих на мир с холодным прищуром надменного великолепия. Высокие окна были прикрыты плотными портьерами из вишневого дамаста, длинный стол драпировала коричневая скатерть, на которой перед каждым сотрапезником, теперь уже всего тремя, красовалась хрустящая белая салфетка.
Отец в одежде темных тонов, соответствующей мрачному настроению, бесшумно отодвинул портьеру и вошел в столовую. Приблизившись к жене, занимавшей место справа от его кресла, он почтительно склонился и негромко произнес:
– Сеньора, я рад видеть, что вы пребываете в добром здравии.
«Хорошее расположение духа он не упомянул, – подумал Сантьяго. – Еще бы, эти слова показались бы матери кощунством».
Осторожно, стараясь не привлекать внимания, он окинул взглядом ее лицо, отметил покрасневшие веки и красные, даже сквозь толстый слой пудры, крылья носа. Видимо, сеньора Тереза плакала не переставая.