Сейчас ничего поджигать не надо. Все осуществляется с помощью электрического заряда, дистанционно. Федосов – взрывник шестого разряда, десятки лет под землей, а начинал еще на «Киевской»-кольцевой.
Последний детонатор проверен, все сосчитано, все концы соединены, чтобы уберечь их от блуждающих токов, все уложено в брезентовую сумку. В руки берется рогатка с проводом и электрическая машинка, генератор импульса. С такой нелегкой ношей взрывник выходит в забой, получив от начальника смены задание на взрыв в левом перегоне шахты № 835.
Иду с взрывниками почти километр по круглому тоннелю, облицованному бетонными плитами, в сторону Пушкинской площади. Под ногами хлюпает вода. Когда-то тут хозяйничало древнее море, оно оставило после себя известняки четвертой категории прочности. Куски белых глыб, груженные в вагонетки, вывозят нам навстречу.
Все, кто есть в забое, покидают его, уступая дорогу взрывникам, для которых тут уже все готово. Два часа проходчики бурили 50 глубоких отверстий. В них свободно проходит метровая деревянная палка. Она-то и помогает просунуть патрон в толщу известняка, отливающего на свету голубоватым цветом. Почти вплотную упирается в известняк укладчик блоков с поднятой железной рукой – эректором. Эта махина защищена железными листами от взрывной волны.
Тихо в забое. Взрывники работают молча. Один изготовляет боевик, заталкивая в патрон детонатор, другой набивает патронами шпуры, пробуренные по всей площади круга. Силы особой для этого не надо, но, взяв в руки боевик, нельзя уронить его, оставить под ногами.
Когда все 50 отверстий заполнены, концы детонаторов, как у лампочек на елке, последовательно соединяют в одну цепь, оставляя свободными всего два конца. Вот тогда слышу команду:
– Пошли!
Из забоя уходят все. Федосов разматывает и тащит за собой длинный провод. В последний раз он дает оглушительный свисток, оповещая о предстоящем взрыве. Все укрываются в безопасной зоне: камни при взрыве летят на 200 метров…
Пора взять в руки взрывную машинку и крутануть ручку. Замигавшая лампочка – знак того, что можно жать на кнопку. В то же мгновение по тоннелю прокатывается ударная волна, и уши закладывает от канонады. Слышу треск мельчайших камешков, пулями пролетающих в вентиляционной трубе. Запахло взрывчаткой, загудела вентиляция, отсасывая пыль и газы. Заряды подрывались не сразу, а один за другим, словно во время артиллерийского салюта...
Когда мы снова подходим к забою, путь к стене преграждает гора больших и малых камней – шестьдесят тонн породы ожидают погрузки. Сюда спешат поезда с порожними вагонетками. Облегчивший сумку взрывник возвращается на склад, он выполнил свою работу. Навстречу ему идут в забой проходчики.
Второе русло Неглинки. — Гуляли мы на плоту от Александровского сада до устья Неглинки, – сказал мне Алексей Прокофьевич Ивлев, старый капитан московских подземных рек. Сказал так и пожалел, потому что слова эти доставили ему много хлопот. Не раз и не два просил его я «погулять на плоту» на моих глазах. Начиная с плохой погоды, кончая техникой безопасности – все было против повторения поездки на плоту со мной. Пришлось убеждать мастера: «На дно Баренцева моря спускался».
Мастер ничего не ответил на это, а велел ждать погоды. Как всякое водное путешествие, поездка по Неглинке зависела от погоды. Мастер запрокидывал голову, смотрел в небо. Его страшил ливень, как летчиков гроза. В проливной дождь уровень подземной реки стремительно поднимается, и тому, кто не успеет быстро выбраться из подземного русла, – крышка.
Ее можно увидеть на мостовой – круглую железную заслонку на пути к подземной реке, текущей по огромным трубам от Марьиной рощи до Большого Каменного моста.
Если вы все же хотите посмотреть эту реку, приходите на Большой Каменный мост. С его высоты увидите, как клубится волной Неглинка, впадающая в Москва-реку через арку, прорубленную в гранитных камнях Кремлевской набережной.
Берега рек одели в каменные одежды, одну из них упрятали под землю. Но не мешают их слиянию. Глядя, как разливается мутными кругами по Москва-реке серая Неглинка, трудно представить, что в далеком прошлом, а точнее, 28 июля 1728 года, было, как гласят документы, «отпущено в Лефортовский императорский дом из Неглинских прудов к столовому кушанию живой рыбы, а именно: стерлядей ушных 6 по 8 вершков, окуней 20, плотиц 20».
В Москве давно забыли о стерляди из Неглинки, ее прудах, нанизанных по руслу там, где сейчас разбит Александровский сад, плотинах и мельницах, долго махавших крыльями над болотистыми берегами. Забыли и о самой реке, давшей название улице Неглинной. Только в дни больших ливней давала о себе знать покоренная река, переполняя трубу, вырываясь бушующими потоками из колодцев, заливая Трубную площадь. Но в любую погоду каждый день о Неглинке думали несколько работников во главе с Ивлевым, которым Москва отдала на попечение реку.
Наступил срок спускаться в реку. Машина, груженная шпалами, ломами, топорами, водолазными костюмами, отправилась к Кремлю и остановилась у входа в Александровский сад, напротив железной решетки. Рядом на асфальте чернела старинная тяжелая плита.
Если круглые колодцы – дверь в подземную реку, то широкая плита – ворота в подземное хозяйство, царство Неглинки. У него свои законы, границы, управители. Один из них поднимает рычагом плиту. И раньше, чем глаза освоились с темнотой подземелья, я услышал шум воды.
Река бурлила и клокотала. Падающий с неба свет плохо освещал быстрые мелкие волны, проваливавшиеся в подземелье – в сторону Александровского сада. Здесь, у решетки, самое неспокойное место Неглинки.
– Уклон 6 сантиметров на 1 метр, – пояснил причину шума воды мастер.
Скорость движения воды никто не мерил. Но брошенная в поток спичка мгновенно скрывается из виду. Вслед за ней должны отправиться две шпалы, доставленные сюда на машине. Шпалы быстро оказываются на асфальте, столь же быстро гвоздями прибивают на них сверху доски. Так у Кремлевской стены сколотили плот, предназначенный для плавания по Неглинке – единственно возможное средство передвижения на бурном участке реки от Александровского сада до впадения в Москва-реку.
Плот из шпал не раз выручал. Идея его пришла в голову Алексею Прокофьевичу, в жизни видевшему плоты только в кино. Но плот – необходимость. Раньше, чтобы обследовать дно реки на крутом участке, обвязывались веревками и так на вожжах преодолевали метр за метром – от колодца до колодца. Но вожжи не спасали, вода валила с ног и не давала подняться, подчас выбрасывая смельчаков в Москва-реку.
Ивлев стал первым, кто «гулял» по Неглинке на плоту. За ним отправились его помощники. Время от времени им приходилось снаряжать подземную экспедицию для проверки старого ложа реки, выложенного плиткой, для ремонта дна…
Сегодня с моим участием состоится прощальный рейс. Наверное, поэтому мастер и пригласил меня стать его свидетелем. Вот-вот построят второе широкое русло Неглинки, чтобы никогда больше не выходила она из берегов. Русло примет воды реки, и ее хозяевам не придется сооружать плот, спускаться для обследований на дно, обвязавшись спасательными веревками.
А пока солнечным светлым днем, когда небо не предвещало ливня, готовился к последнему рейсу плот. Его обвязали веревками и опустили под землю, где бурлила вода. Не успели шпалы коснуться дна, как поток перевернул плот вверх дном. Вчетвером подтягиваем его веревками много раз – вверх и вниз, пока не опускаем правильно. Вот тут-то я понял, что «гулять» по Неглинке опасно.
Но отказаться от затеи постеснялся. Первым ступал по нависшей над потоком стремянке рабочий-плотогон. Ему подали лом, фонарь. Теперь моя очередь. Канаты натянулись струнами, удерживая пляшущий на волнах плот. И хотя дно не глубокое, ногой на него не станешь – вода не даст. Упершись подошвами в округлую стенку трубы, пытаюсь оседлать плот, хватаясь за вбитую в него скобу. Шпалы под тяжестью моего тела погрузились в воду, а ноги повисли по сторонам так, как если бы сел на гимнастического коня. Вперед пробирается и усаживается спиной ко мне плотогон. Все произошло так быстро, что я даже не успел познакомиться с ним, узнать имя.
– Как зовут? – спрашиваю не столько из приличия, сколько из предосторожности. – Кого звать, если плот опрокинется?
– Анатолий, – покрывая шум воды, ответил молодой плотогон и еще громче закричал тем, кто был наверху: – Давай!
Нас обоих держат на веревках. Дорогу вперед освещает лампа фонаря, висящая на груди Анатолия. Луч выхватывает из темноты серую стену трубы и такой же серый поток, состоящий из исконных вод Неглинки, дождя и «условно чистых вод», спускаемых в реку по трубам московскими предприятиями.
– Давай, давай! – еще раз крикнул Анатолий.
Веревки наконец ослабли, и плот понесло. Тотчас пришлось работать ногами, чтобы сохранить равновесие, отталкиваясь то от стенки, то от дна.
Плывем. Дна под ногами нет. И мы свободно несемся, погрузившись по пояс в холодную воду. Поток бьет в спину, как ветер в парус.
Но я недолго радовался и мнил себя плотогоном. Снова обмелела Неглинка. Но поток старался протащить вперед наши буксовавшие шпалы. Они уперлись концом в неровное дно. Плот стал терпеть бедствие. Пришлось бороться с потоком реки ломом и ногами. Точно вздыбленный конь, плот пытался сбросить нас: сначала назад, потом через голову. Вот где пригодилась мне скоба, а Анатолию лом. Выправили наконец плот и снова поплыли.
Впереди показался свет. Он падал сверху из колодца в Александровском саду, открытого на нашем пути. Фонарь выхватил тормозную веревку, выброшенную для нас с земли.
– Можем кончать, – предложил мне Анатолий.
Я принял его предложение, хотя мы прошли всего метров 200. Теперь нужно было схватиться за веревку и удержать плот. Лом и фонарь мешали Анатолию сделать это на быстром ходу. Я успел ухватиться за конец веревки левой рукой, но плот тащило неудержимо вперед.
Пришлось бросить спасительный конец. Плот только того и ждал. Он стал швырять нас по сторонам, сбрасывать через пороги. Река точно мстила людям, заточившим ее в подземелье.