Вечор поздно из лесочка
Я коров домой гнала.
Лишь спустилась к ручеечку
Возле нашего села,
Вижу: барин едет с поля,
Две собачки впереди.
Два лакея позади.
Лишь со мной он поравнялся,
Бросил взор свой на меня:
«Здравствуй, милая красотка,
Из какого ты села?»
«Вашей милости крестьянка», —
Отвечала ему я.
«Не тебя ли, моя радость,
Егор за сына просил?
Он тебя совсем не стоит,
Не к тому ты рождена.
Ты родилася крестьянкой,
Завтра будешь госпожа!»
Есть разные варианты этой старинной народной песни, приписываемой Прасковье Жемчуговой. Все могло быть так, как в песне. Но вышло иначе. Прежде чем стать госпожой, невестой богатейшего жениха империи, дочь горбатого деревенского кузнеца прошла школу, основанную графом. Она научилась под руководством лучших педагогов петь и танцевать, актерскому мастерству, итальянскому и французскому, светским манерам. В 11 лет сыграла роль служанки, еще через год – главную роль. Девочка стала примой театра и возлюбленной графа, забывшего прежние ночные хождения по спальням актрис. Связь с крепостной, «une de esdaves» – одной из его рабынь, как говорили в высшем свете, превратилась в смысл существования, цель жизни.
Ради возлюбленной граф покинул Кусково, чтобы никто из ее деревенских знакомых не мог попрекнуть крепостным прошлым. Николай Шереметев построил в Останкино по последнему слову архитектуры и техники новый театр, где заблистала звезда Параши. Талантом, умом и женским обаянием она очаровала не только графа, но и многих современников, включая Павла I, друга детства Шереметева. Император и митрополит Московский Платон поддержали графа, решившего пренебречь сословными предрассудками и жениться на крепостной актрисе. Графиней она стала, по его словам, «после двадцатилетней привычки друг к другу», в 33 года. Значит, «привыкать» к будущей жене тридцатилетний Николай Петрович начал, когда ей исполнилось 13 лет. После венчания семья переехала в Петербург. Там Прасковья Шереметева недолго прожила и умерла через двадцать дней после рождения сына Дмитрия, унаследовавшего Кусково, Останкино, владения в Москве. Граф умер вдовцом, пережив любимую на шесть лет.
Согласно просьбе покойной жены он воздвиг у Сухаревой башни Странноприимный дом, украшающий поныне Москву у обезглавленной Сухаревской площади, где снесена Сухарева башня. В начале ХIХ века это была бесплатная больница и приют на сто мест для неимущих и увечных. Одна из лучших лечебниц России содержалась вплоть до 1917 года на средства Шереметевых. По заказу графа придворный архитектор Джакомо Кваренги воздвиг дворец с двойной парадной колоннадой. За ней в центре подковообразного в плане здания была церковь Троицы. (По определению «Церковноисторического словаря», Троица Единосущная и Нераздельная: Бог – Отец, Бог – Сын и Бог – Дух Святой, три лица, соединенные в едином существе Божьем. Учение о Троице является одним из главных догматов христианства, установленных Никейским собором в 325 году.)
Странноприимный дом – это памятник графу Шереметеву, Прасковье Жемчуговой-Шереметевой, их любви, презревшей предрассудки света.
На Никольской существовал еще один музыкальный театр графа, который, как пишут, соперничал с Петровским (будущим Большим) театром, поражал иностранцев игрой, декорациями и техникой. Антрепренер Меддокс, плативший в казну налог со сборов, жаловался царю на Шереметева, что тот отнимает у него зрителей. (Крепостных театров в Москве тогда насчитывалось свыше 50!)
В холода в городском театре играла та же труппа, которая летом выступала в подмосковной усадьбе. Артисты на зимние квартиры переезжали на Никольскую, где хватало места всем, настолько велико простиралось владение Шереметевых. В их руки перешло после женитьбы Петра Шереметева соседнее владение князей Черкасских, о чем напоминает название Большого Черкасского переулка.
В графской усадьбе жили артисты, художники, музыканты. Их роднило крепостное состояние. Судьбой всех распоряжался граф, и не всегда жизнь талантливых людей складывалась хорошо при всех достоинствах Шереметевых. Они отменили телесные наказания, давали крепостным высшее образование, возможность совершенствоваться за границей. Но не давали свободы. Так поступил Николай Шереметев со Степаном Дегтяревым, оперным певцом, артистом, дирижером и композитором, выступавшим под фамилией Дегтяревского. Учиться музыке граф отправил его в Италию, назначил главным дирижером оркестра, хормейстером театра и певческой капеллы, доверил обучение певцов и музыкантов. И повелевал письменно своей канцелярии: «У учителя концертов Степана Дегтярева за давание им посторонним людям концертов вычесть из жалования пять рублей и отдать певчему Чапову за объявление об оном». В год платил крепостному маэстро 177 рублей 70 копеек, тогда как приглашенным из-за границы музыкантам – на порядок больше, по 1225—1800 рублей! Слава к Дегтяреву пришла после исполнения написанной им первой русской оратории «Минин и Пожарский, или Освобождение Москвы». Успех был столь велик, что пришлось выступление повторить. Газеты тогда писали: «Рукоплескания… сопровождали каждую пиэсу оратории». Оркестром и хором в 200 человек управлял композитор, так и не получивший вольной. О ней не помянул в завещании покойный граф. Дегтярев умер в бедности в Шереметевском Странноприимном доме (ныне – Институт скорой помощи имени Склифосовского).
Музейный портрет Жемчуговой в красной шали написал Николай Аргунов. В историю русского искусства вошли шесть художников и архитекторов Аргуновых, родившихся в неволе. Их работы выставлены во дворцах Кусково и Останкино, где они выполняли многие заказы. На этом основании при советской власти усадьба в Останкино называлась «музеем творчества крепостных». Хотя, конечно, это большое преувеличение, поскольку ни Кампорези, ни другие известные в Европе мастера, сотворившие ансамбль мирового класса, не родились крепостными.
Ивана Аргунова граф назначил управляющим, доверил ему хранение драгоценностей, но времени на искусство не оставлял. Его сын, архитектор Павел Аргунов, руководил строительством в Останкино. В отношении его осталось такое повеление: «…Покуда не отделается вся в покоях моих работа, в скатертной стола Аргунову не иметь». Ему приходилось исполнять обязанности надсмотрщика в саду, следить за «гуляльщиками», чтобы они «фруктов, вишень, смородины и малины не рвали». Николай Аргунов и его брат Яков получили вольную спустя годы после смерти графа.
Грандиозный театр для Параши чуть было не возник на Никольской. Вот как пишет об этом Игорь Грабарь:
«Перед тем как приступить к постройке Останкинского дворца, Николай Шереметев задумал строить в Москве огромный дворец-музей на месте одного из своих домов, носившего название „Китайского“, по Китай-городу, или „Никольского“, по Никольской улице. Затеянный как своего рода „дворец искусств“, он, по мысли создателя, должен был явиться собранием лучших произведений живописи, скульптуры и декоративного искусства. Великолепные залы предназначались для концертов, а в специально построенном театре должны были даваться спектакли».
Эта идея сменилась другим проектом, который реализовался в Останкино. А на Никольской театр возник спустя двести лет. Но прежде чем это произошло, случилось много событий и эпизодов, связанных с другими славными людьми. Соседом графа одно время был автор «Бедной Лизы» Николай Карамзин. Полжизни, самые лучшие годы прожил великий историк, писатель, журналист, поэт в Москве, где так плохо чтят память о нем. В городе нет монумента, нет ни одной мемориальной доски в его честь. Засыпан «Лизин пруд» у Симонова монастыря, сломаны дома, где он жил. Именем Карамзина названа улица в Ясенево, тогда как дачу в черте современного города он снимал в Свиблово. Почти все сочинения и многие дела, прославившие его имя, связаны с Москвой. В ней Карамзин учился, дважды женился, издавал журналы и альманахи, где напечатал «Бедную Лизу», оплаканную не только автором, но и современниками. Восемь томов (из двенадцати) «Истории государства Российского» написаны в период жизни в Москве. «Записка о московских достопримечательностях» считается первым московским культурно-историческим путеводителем.. В «Путешествии вокруг Москвы» проложен первый маршрут по родному краю. (Под впечатлением прочитанного спустя века я три года «путешествовал» пешком вокруг Москвы и написал книгу о всех московских окраинах.)
«Бедную Лизу» Карамзина изучают школьники. Не все знают его стихи о другой Лизе, написанные до рождения Пушкина. Эта девушка отказала богатому барину, «полному генералу», отдала руку и сердце «суженому»:
Лизе суженый сказал:
«Чином я не генерал
И богатства не имею,
Но любить тебя умею.
Лиза! Будь навек моя!»
Тут прекрасная вздохнула,
На любезного взглянула
И сказала: «Я твоя!»
На Никольской Карамзин поселился летом 1800 года перед женитьбой. Молодая любимая жена скончалась год спустя после рождения дочери. Несчастный шел пешком за гробом из Свиблово до Москвы. Став вдовцом, сменил квартиру. Дом тот сломали, когда рушили стоявшие рядом церкви и стены Китай-города. Пустырь в самом конце улицы недавно заполнил торговый центр «Наутилус».
Неизвестно, где именно на Никольской обитал гениальный артист Мочалов. И он, как Жемчугова, – сын крепостных. Его отец, Степан Мочалов, получивший вольную, приводил в «изумление и восхищение» знатока и критика театра Сергея Аксакова, автора «Семейной хроники» и «Детских годов Багрова-внука». Трудно назвать всех знаменитых современников, которые оставили восторженные отзывы об игре его сына в Малом театре. Природа наделила Петра Мочалова великолепной внешностью, темпераментом и чудным голосом, завораживавшим, гипнотизировавшим, возбуждавшим публику. Им сыграны в великих трагедиях Шекспира заглавные роли – Отелло, короля Лира, Ричарда III, Ромео. Но, по словам Белинского, «торжеством его таланта был Гамлет», где мочаловский «гений разделил с Шекспиром славу создания Гамлета». Мочалов играл в сочиненной им драме «Черкешенка», занимался теорией театра и писал лирические стихи.