Они не разговаривали. Просто сидели и отдыхали, готовясь к новому бою. Но в обоюдном молчании каждый чувствовал поддержку другого.
Следующий бой был куда как более ожесточённым. Юхти опять напали с двух сторон. Стрелы из-за стремительности натиска не помогли: Алмори едва успел поднять лук и сразу бросил его, видя, что времени даже на то, чтобы приладить стрелу к тетиве, у него попросту нет. Копьём он сразил наповал одну образину и вынужден был оставить и его — каменный наконечник, натолкнувшись на кость, обломился. Пришлось вновь сражаться топором. Сзади до него доносилось хриплое дыхание брата. Оба бились на пределе сил. А юхти, чуя запах собственной крови, наседали всё плотнее и плотнее, уже не обращая внимания на раны. Видимо, своим напором они решили сломить стойкость сопротивлявшихся жертв.
Извернувшаяся тварь, чудом уклонившись от топора, со свистом пронёсшегося над самой её головой, ухватила Алмори за штанину и сильно тряхнула его, отчего охотник едва не упал. Он тут же со всей силы ударил юхти топором по подставленной шее и отпихнул безвольно забившееся в конвульсиях тело. Свободной рукой нащупал на поясе костяной, с пластинчатыми вкладышами, нож и полоснул им по морде взметнувшегося в прыжке следующего юхти, размашистым взмахом топора отпугнул третьего.
Атхо было куда тяжелее. Он едва успевал уклоняться от выпадов напиравших на него четырёх юхти. Кого-то успевал подколоть, кого-то огреть древком, но, в основном, он старался лишь отпугнуть своих противников, понимая, что ему, раненому, не совладать с ними в более тесной схватке. Все надежды (впрочем, весьма призрачные) он возлагал на брата: сумеет Алмори справиться со своими юхти — значит, они останутся живы. В себя же не верил вовсе — чувствовал, что сочащиеся кровью раны уже отняли у него половину привычных сил и быстроты. Ему необходимо было не победить своих противников, а только лишь продержаться, прикрыть братью спину. Каждый взмах копьём, каждый отскок от лязгающих в опасной близи челюстей, давался ему с невероятным трудом. Он быстро терял силы и понимал, что долго ему не выстоять. Вот он в очередной раз отступил на шаг, избегая клыков, и ощутил лёгкое головокружение. Всего лишь на миг, потеряв собранность, он тут же пропустил новый выпад юхти: тварь вцепилась в рукав на раненой руке и сильно рванула его на себя. Атхо не устоял и осел на одно колено, успев выставить впереди себя копьё, на которое тут же напоролось следующее чудовище. С визгом юхти отпрыгнул назад, внося сумятицу в общий ход схватки. Юхти отхлынули, боязливо поджимая короткие хвосты, что дало возможность Атхо снова встать на ноги.
Его брат, меж тем, уложил ещё одного юхти. Но на этом его успехи окончились. Вложившись в удар, метя перерубить хребет споткнувшемуся у него под ногами юхти, он промахнулся и, потеряв опору, начал падать. Топор выскользнул у него из пальцев и полетел за спины скалящихся юхти. Выставив ногу, Алмори остановил падение, но в его одежду со всех сторон тут же вцепились клыки сразу четырёх юхти. Он бил их ножом, но это мало помогало — густая шерсть не давала возможности нанести им существенные ранения. Обвешаный юхти, Алмори заметался из стороны в сторону, одновременно взывая к хёнки и проклиная врагов. А потом боль пронзила его: один из юхти, перебирая зубами, добрался, наконец, до его плоти и вгрызся в бок. Алмори закричал.
Услышав его вопль, Атхо развернулся и кинулся на выручку. Позабыв про боль и слабость, он ураганом обрушился на юхти, облепивших брата. Он бил им в спины копьём, пинал их, давил коленом. На него самого сзади насели те юхти, которых он оставил за спиной. Но он не замечал их укусов, нацеленный лишь на спасение брата. Его грызли, пытались свалить, но он упорно стоял на ногах. Неимоверными усилиями ему удалось сбросить с брата двух тварей, но оставшиеся продолжали тянуть Алмори к земле. Его самого сильно толкнули, и он полетел к ногам брата. И сразу сверху на него насели тяжёлые туши. Он замахал руками и ногами, колотя по тянущимся к нему пастям, но понял, что это последние мгновения его жизни, что его борьба лишь немного оттягивает неизбежную развязку. Рядом кричал брат, но Атхо уже не мог его видеть: перед глазами мелькали только клыки, горящие ледяным сиянием глаза и пятнистые бока юхти.
Вот теперь, похоже, всё действительно было кончено…
И тут лес вдруг наполнился неведомым гулом. По земле побежала дрожь. С нижних ветвей стал осыпаться снег. Казалось, гудел, ревел и дрожал весь воздух, словно сам Средний мир начал рушиться, будто Тайко, теряя упорядоченность и лад, начала прорываться наружу, круша и ломая и воздух, и землю, и всё сущее в них и на них.
И юхти, и люди замерли, разжав смертельную хватку и высвобождая друг друга. Перед лицом того неведомого, что на них надвигалось, их схватка не имела ни значения, ни смысла. Юхти первыми уловили направление, откуда исходил шум. Они задрали головы кверху, повернули свои уродливые морды в противоположную от реки сторону. Их куцые уши встали торчком. Медленно поднимавшиеся с земли охотники тоже оборотили лица к источнику звуков.
А оттуда уже доносился треск ломаемого сухостоя. Снег с деревьев посыпался гуще и затмил всё видимое пространство со стороны накатывающей какофонии звуков. И юхти дрогнули.
Вздыбив шерсть на загривках, припадая на передние лапы, они попятились прочь. Охотники, распахнув глаза, замерли на месте, точно приросши ко вспаханной во время борьбы с юхти земле. А то, что надвигалось к ним, было теперь совсем рядом. Сквозь взвихрённые клубы снега начали проступать огромные неясные тени, а гул стал просто неимоверным.
Атхо и Алмори посмотрели друг на друга, немо прощаясь, готовые к чему угодно, но только не к продолжению жизни.
Белая пелена оседала. Расплывчатые тени начали приобретать формы, проступил передний ряд древесных стволов. Шум удвоился. Алмори и Атхо ниже пригнулись к земле.
А тени подплывали всё ближе и ближе. Ещё мгновение, и они достигнут прогалины и двух обмерших, ни живых ни мёртвых людей. Ближний еловый подлесок задрожал, застонал и… На окутанную потёмками полянку один за одним начали выходить трубящие поднятыми вверх хоботами суури…
Каукиварри, похрамывая, шёл впереди. Ногам легко и приятно было ступать по влажной земле. Тропа сделалась заметно шире, что свидетельствовало о близости человеческого жилья: теперь по ней смогли бы пройти бок обок двое. Тут и там можно было увидеть множество отпечатков обутых и босых ног. В сторону реки то и дело отходили ответвления тропы. Промеж еловых стволов и стеблей пучки проглядывали утоптанные площадки и стоящие на них кувасы — временные пристанища рыболовов. Пойкко заглядывал на некоторые стоянки и с любопытством осматривал развешанные сети и иную снасть. Потом догонял исавори, и они неспешно шли дальше.
На тропе и вдоль неё попадались брошенные за ненадобностью кусочки кожи, изношенные до дыр пэйги или обломки скребков и каменных наконечников. Иногда они проходили мимо прятавшихся в траве низкорослых куванпылов — маленькие болванчики выглядывали из пышной зелени и, не мигая, всматривались в путников пустыми провалами глазниц. В таких местах Каукиварри с внуком замедляли шаги и шептали приличествующие слова почтения к охранителям Сууто. Отныне можно было без опаски следовать через лес: владения Л’ёкко закончились, началась земля, уже несколько поколений принадлежащая Сууто. Здесь за каждым кустом и деревом, за каждой животной тварью надзирали бессмертные души предков, навеки привязав людей к бурой лесной земле, сделав их с нею единым целым.
Сбегав по узкой тропке к крутому берегу реки, Пойкко вернулся с известием, что видел проходившую вверх по течению лодку. Находившиеся в ней люди его не заметили, а мальчик окликать их не стал. Дед кивнул.
— Скоро стойбище, — уверенно сказал он. — Теперь обязательно набредём на кого-нибудь.
Чем ближе они подходили к стойбищу, тем сильнее повсюду чувствовалось присутствие человека. От основной тропы расходились уже не узкие тропки, а широкие рукава. На развилках, чтобы не сбиться с пути, Каукиварри и его внуку приходилось всматриваться в сделанные из воткнутых в землю палочек знаки-указатели. На деревьях с раздвоенной вершиной висели, покачиваясь на плетёных шнурах, берестяные туеса для подношений, которыми женщины пытались выпросить у Праматери сыновей[26].
Кое-где, по большей части со стороны реки, попадались места поминовения умерших — торчащие ивовые прутья с подвязанными к ним полосками бересты с нанесёнными на них письменами или каплями жертвенной крови, — места гибели рыбаков и охотников. При желании, развернув и осмотрев берестяные полоски, можно было узнать и то, как погиб человек. Но ни Пойкко, ни Каукиварри делать этого не собирались из опасения обидеть умершего, да ещё и принадлежащего к чужому роду. На повороте, где тропа огибала группу кряжистых кедров, они слегка задержались. Каждый проходящий здесь должен был оставить подношение — прямо у корней одного из кедров было воткнуто множество шестов, унизанных свернувшимися полосками бересты. Это были дары проходящих хозяевам местности. Каукиварри развязал заплечный мешок и достал из него пару заранее заготовленных белых лент с нанесёнными на них знаками. Они закрепили их на шесте, который показался посвободнее, заранее поблагодарили духов и побрели дальше.
Первыми, кого они встретили, оказались собаки. Путники отдыхали, выбрав для этого ствол поваленного бурей дерева у самой тропы. Замшелый ствол был мягок и удобен. Каукиварри облокотился на толстый, в руку, сук и с наслаждением вытянул ноги. Левая, раненая, нудно саднила. Он задрал штанину, развязал обмотки, осмотрел и обработал рану. Но только успел вновь наложить повязку из вываренной ивовой коры, что выдал ему из своих запасов Тыйхи, как на них набежала свора разномастных собак Сууто. Они выскочили из-за поворота и сбились в кучу, ломая чинную цепочку: было видно, что неожиданная встреча обескуражила их. Затем, узрев, что особой опасности нет, собаки раздвинулись, пригнули головы и, грозно порыкивая, начали надвигаться на незнакомцев. Пойкко поднялся с бревна и цикнул на них. Собаки, скаля клыки, встретили его движение громким лаем. Пойкко замахнулся на них копьём исавори, но лишь ещё больше раззадорил свору.