— А, Сарвиемин! — старик заключил охотника в объятия.
Тот расплылся в улыбке и его маленькие глаза превратились в две щелочки. Каукиварри нашарил рукой стоящего позади внука и торопливо подтянул его, остановив перед собой. — Принимай гостя! — подмигнул он Сарвиемину.
Охотник Сууто шагнул вплотную к растерявшемуся и смущённому мальчику и положил тяжёлую, точно медвежья лапа, руку ему на плечо. Отороченное бархатистой, ровно подрезанной бородой лицо его вдруг стало серьёзным, и он обратился к Пойкко как к взрослому, торжественно:
— Мира тебе, сын моей сестры! — сказал он, заглянул племяннику в глаза, а потом снова расплылся в улыбке. — Ну, ладно, пойдёмте. Мы уже давно вас поджидаем.
Он широким мановением руки пригласил их следовать за собой и стал протискиваться сквозь сомкнутые плечи сородичей. Пойкко и исавори тронулись за ним. Неожиданно, Пойкко почувствовал сильный тычок под зад и налетел на идущего впереди деда. Он оторопело попятился, когда исавори резко повернулся к нему с насупленным лицом. А позади раздался звонкий смешок Итки.
В жилище Сарвиемина им отвели место на общих полатях в мужской половине. Хозяйка — жена Сарвиемина — была приветлива и прямо с дороги накормила гостей обильным угощением. Каукиварри после трапезы немного поболтал с хозяином, а потом повалился на мягкое ложе и заснул. Пойкко во все глаза следил за дядей, с которым ему предстояло прожить эту осень. И Сарвиемин, и его миниатюрная супруга оказывали ему всяческое внимание, стараясь предупредить всякое его желание. Во время еды женщина всё подкладывала в его деревянную миску отборные куски свежедобытой сохатины, а Сарвиемин всячески старался вовлечь его в разговор. А вот их дети, напротив, встретили Пойкко настороженно. Сын Сарвиемина, Нопи[28], мальчишка чуть помладше Пойкко, был холоден и сдержан, а дочь, белокурая Ламиен[29], только высокомерно хмыкала и поводила вздёрнутым носиком, когда Пойкко боязливо поглядывал на неё. После еды взрослые отправили детей прогуляться, и Пойкко пошёл с ними, но Нопи с сестрой, словно бы его и не было, быстренько ускользнули, оставив его одного.
Пойкко, задетый их явным пренебрежением, глотая обиду, отправился на берег и уселся над самой водой, обхватив руками колени и опустив на них голову. Размышляя о случившемся, он невидящими глазами смотрел на суету большого стойбища и на молчаливую полосу тёмного леса на противоположном берегу.
Из задумчивости его вывело появление Итки, который вышел из-за ближайшей землянки. Новый знакомец, видимо, намеревался пойти к лодкам, лежащим на белом песчаном пляже, но, заприметив Пойкко, свернул в его сторону. Пойкко только с досадой незаметно сплюнул на землю и поднял голову, чтобы Итки видел, что его появление замечено и ему не удастся выкинуть какую-нибудь новую шутку. Но Итки на этот раз был настроен миролюбиво и попытался просто заговорить с Пойкко, однако тот лишь отмахнулся. Тогда Итки присел на корточки неподалёку и стал развлекать себя метанием свалянных травяных комочков в воду. Он всё посматривал исподтишка на мрачного Пойкко, но тот никак не реагировал. В конце концов, Итки ушёл. А Пойкко ещё долго сидел над рекой, прежде чем, окликнутый дядей, не поворотил назад в землянку.
Вечер так же не принёс облегчения. Когда для Пойкко застелили постель, выяснилось, что ему отвели место Нопи. Сын Сарвиемина обиженно засопел. Собрав свои вещи — маленькие лук и колчан, свёрток с праздничной одеждой, вторую пару пейги и старую суму с какими-то гремящими мелочами, — он на глазах у всех перенёс их к передней стенке жилища, затем скомкал постель, которую мать разостлала на новом месте, и тоже перетащил её ко входу.
Каукиварри удивлённо наблюдал за ним, в то время как Сарвиемин и его жена, залившиеся краской, потупили глаза и замерли. Заняв место у входа, Нопи унизил себя, но вместе с тем выказал своё презрение гостям. По телу Сарвиемина прошла дрожь. Заметив, что хозяин вот-вот сорвётся и наверняка жестоко накажет строптивца, Каукиварри положил руку ему на плечо. Сарвиемин сдержался и сокрушенно покачал головой. В нависшей под сводами землянки зловещей тишине старик дождался, пока Нопи заново расстелил постель, а потом громко сказал:
— Каждый волен быть тем, кем ему захочется. Назвавшись жабой, полезай в болото.
От его слов ледяное спокойствие Ламиен, в котором она пребывала в течение всего ужина, лопнуло, и девчушка прыснула в рукав. В нагретом дымном воздухе сразу стало как-то легче дышать. Лицо Сарвиемина разгладилось. Хозяйка вышла из оцепенения и вернулась к прерванным хлопотам, убирая остатки вечернего угощения и грязную посуду. Нопи презрительно отвернулся и улёгся, с головой накрывшись одеялом.
А Каукиварри, словно ничего и не произошло, навалился на Сарвиемина с распросами о летнем лове на реке, о празднике Середины лета и о множестве других житейских мелочей. И постепенно под низкий кров жилища Сарвиемина вернулось пропавшее было благодушие и воцарился покой.
Влажные снежные хлопья безмолвно опускались на землю. Закутанные в пушистую кухту, деревья плотной стеной обступали крохотную прогалину, немо взирая с высоты на кособокую хижину, курящуюся бледным дымком и осыпанную белым пухом. Дым невесомо струился вверх и растворялся в светлом мареве над лесными вершинами. Ни звука, ни ветерка.
Прислонившись спиной к стенке куваса, бросив под себя охапку лапника, у входа сидел Атхо, подставляя осунувшееся, болезненное лицо под сыплющиеся снежинки. Снег опускался ему на лоб и скулы, таял и освежал залубеневшую, горящую лихорадочным огнём кожу. Вялой рукой оттопырив ворот и распустив вязки меховой безрукавки, он давал холодному воздуху вольно проникать под взопревшие одежды, освежая исходящее испариной тело. Здесь, снаружи, дышалось гораздо легче, чем в душной тесноте их хижины.
Он всматривался сквозь тесную череду тёмно-серых стволов и ветвей напротив, где виделось слабое шевеление. Там, не желая прерывать сладкую дрёму, словно покрытые лохмами побуревшей умятой травы огромные болотные кочки, переминались с ноги на ногу запорошенные снегопадом суури. Они тёмными глыбами выделялись на фоне окружающей белизны, притягивая к себе взгляд охотника. Их было трое — две крупных самки и один детёныш, совсем ещё маленький, появившийся на свет ранней весной. Большие, точно стволы деревьев, лихо закрученные желтоватые, в сравнении со свежевыпавшим снегом, клыки взрослых суури расходящимися дугами торчали в разные стороны. Эти-то вот клыки да толстенные ноги суури заставили убраться куда подальше кровожадных юхти позапрошлой ночью. А иначе б несдобровать.
Суури были спокойны. Хотя он мог видеть только троих из них, он знал, что там, за теснящимися елями и лиственницами находятся остальные — десятка полтора или около того.
Вчерашний день прошёл как во сне. Даже вспомнить нечего. С утра до ночи провалялись в наспех построенном накануне, прямо после боя, кувасе. Не было сил даже подняться, чтобы растопить снег для питья. Ничего не ели, ни о чём не разговаривали. Лежали, растянувшись на лапнике, горячечными глазами вперившись в низкий свод хижины. Заваленный вход не выпускал тепло — так и вовсе замёрзли бы. Свежие раны начали подсыхать и сделались до крайности болезненными: повернёшься на бок — лопнут, растворятся коросты, снова засочится горячая кровь. Потому и не подымались.
Временами впадали в нездоровое забытье — чудились насмехающиеся клыкастые морды юхти, снова и снова возвращая братьев в пыл ожесточённого сражения. Тогда терялась всякая связь былого и происходящего. В холодном поту пробуждался Атхо от видений и долго не мог понять, где он, жив ли или уже попал в мир усопших. Судорожно шарил глазами по стенам и кровле куваса, боясь обнаружить себя в могильной яме. А потом приходило успокоение: какая уж тут яма? Здесь и похоронить-то их некому — значит, живы. И душа невольно наполнялась радостью, простым чувством благодарности к Старику-создателю, который всё ещё даёт возможность жить дальше.
Атхо с упоением вдыхал влажный воздух и вновь закрывал глаза: израненному телу требовался покой. Несколько неглубоких укусов в разные части тела и ссадины от когтей уже не беспокоили, а вот изодранная кожа на голове да крепко схваченная юхти левая рука болели изрядно. Поутру пришлось даже гной выдавливать из раненого предплечья — едва сдержался, чтобы не закричать, а из глаз брызнули слёза. Брату, похоже, досталось и того шибче. Рваная рана на боку выглядела страшно: лишённая кожи трепещущая плоть и проглядывающее ребро. Ещё он получил глубокий укус у основания шеи, обильно хлынувшую кровь из которого Атхо насилу сумел остановить, залепив пульсирующие дыры клейкой пастой из жира и трав, что он носил с собой как раз для таких случаев. Весь прошлый день его била крупная дрожь. Временами, впадая в забытье, он сдавленно стонал, и Атхо, сам едва живой, приподымал голову и с тревогой вглядывался в облитое испариной лицо брата.
Ныне Атхо проснулся на рассвете и сразу почувствовал себя лучше. Настолько, что, несмотря на тяжесть в руках и ногах, сумел подняться и добраться до ложа Алмори. С некоторым затаённым содроганием он склонился над братом и с облегчением понял, что тот безмятежно спит. Дыхание Алмори было ровным. Атхо нащупал его руку — кожа была прохладной, жар отступил. И тогда Атхо почувствовал глубокое облегчение, душу будто бы освежил ветер. Значит, им с братом ещё не приспело время покидать этот мир, значит, всё — их поход, их труд, битва с юхти — всё это было не напрасно, не просто так. Силы начали возвращаться к ним обоим, нечистая сила изошла из ран. Теперь нужно только время, чтобы они могли хотя бы идти, не отставая от суури. Ещё день-другой.
Но станут ли ждать суури?
Он наблюдал, как медленно просыпаются большие звери. Сначала зашевелился детёныш. Заворочался, затоптался на месте, вытянул хобот и провёл его кончиком по тёмно-бурому боку ближней самки. От этого движения снег, скопившийся на его спине, рассыпался белой взвесью. Зашевелилась самка; с неё на землю с лёгким шелестом съехал целый сугроб. За стеной укрытого пышным покровом леса задвигалось, завздыхало пробудившееся стадо. Оттуда доносилось нетерпеливое хрюканье проголодавшихся малышей суури и тяжёлое сопение самок. Передние суури встрепенулись, тронулись дружно, пошли, пробивая мелкий подрост, к стаду. Их массивные тела ритмично заколыхались в такт грузному шагу. Детёныш с недовольным хныканьем засеменил следом.