Длинношеие лебеди чинной цепочкой уплывали вслед оленям, лосям и суури; сверху вниз скользили нечёткие силуэты птиц с расправленными крыльями; вереница крохотных человечков образовывала круг, в центре которого находилась бесформенная фигура с несколькими парами рук и ног; большие и малые треугольники и круги гонялись друг за другом в чехарде насечек и трёхпалых следов. Вёёниемин долгое время рассматривал их, но так и не приблизился к пониманию скрытого смысла этих рисунков. Такие же знаки были и на глыбах по соседству. Эти камни являлись священными! И даже то, что он не понимал заключённой в них Силы, не делало их менее значимыми. «Парящие» камни. Каждому ясно, что это не просто так. Любой поймёт, что здесь заключена Тайко. Он даже сумел открыть некий секрет глыб: оказалось, что они «парили» над землёй, только если человек находится на порядочном расстоянии. Ближние камни, как и тот, возле которого находился Вёёниемин, недвижимо покоились на земле, в то время как те, что виднелись в отдалении — висели в дрожащем воздухе.
Но постижение магической силы камней (он очень быстро осознал свою немочь в этом деле) не — занимало теперь охотника. Знаки на камнях кто-то выбил, и этот кто-то, скорее всего, был человеком. Возможно, ноий мог бы сказать другое, но сам Вёёниемин всегда мог сходу отличить дело рук человеческих от того, что сотворено первобытными силами. И эти фигуры на камнях, по его твёрдому убеждению, были сделаны человеком. Сами же «парящие» камни, безусловно, были творением Высших сил.
То, что так далеко на севере, в совершенно новом, как он считал, мире, были следы присутствия людей, в немалой степени озадачило охотника. Что таило в себе их нахождение здесь? Восторг от первой радости осознания того, что он здесь ни одинок, почти мгновенно сменился настороженностью. Его охватил внутренний озноб. Здесь были люди! Его собственный народ, Маакивак, нуждался в новых землях, а оказалось, что у них уже есть обитатели. Как примут эти люди людей Маакивак? Этот вопрос беспокоил Вёёниемина гораздо сильнее, чем загадка «парящих» камней. Ведь от его разрешения зависело будущее, его будущее, будущее его близких, его народа.
Теперь, после того, как он обнаружил близость чужаков, необходимо было хорошенько всё вокруг разведать, чтобы не оказаться застигнутым врасплох. Он ещё раз осмотрел рисунки, выбитые на глыбе, и начал спускаться с бугра, оскальзываясь на проступающей из-под дерновины мерзлоте.
Он отправился в обход широкой луговины к дальнему языку леса. Меж вздыбленных бугров справа просматривался бескрайний простор Великой воды. По равнине бродили стада. Ничего примечательного. Чем ближе он подходил к деревьям, тем осторожней становились его движения. Когда он подошёл к лесу, то замедлил шаг и стал напряжённо всматриваться в замерший под лиственницами полумрак, ища движение. Но кроме перепархивающих по ветвям птиц ничего не увидел. Это, впрочем, ничего не значило: если не хочешь, чтобы тебя увидели, сиди тихо. Он приложил к тетиве стрелу. Очень осторожно Вёёниемин ступил под сень нависающих ветвей, готовый пустить в ход лук и стрелы. Люди, выбившие на камнях тайные знаки, судя по остаткам жертвоприношений, хотя бы время от времени посещали эти места. И кто знает, не явились ли они сюда сегодня и не наблюдают ли исподтишка за незнакомцем, который покусился на их святыни и оскверняет их своим присутствием.
Но и оказавшись среди деревьев, Вёёниемин никого не увидел. Одна лишь кедровка сорвалась от корней и с заполошным криком помчалась прочь. Проследив глазами за её низким полётом, Вёёниемин натолкнулся взглядом на нечто, заставившее его сердце вздрогнуть.
В некотором отдалении, возле заполненной стоячей водой рытвины, торчали остовы кувасов. Покрывавшие их вязанки сухой травы давно съехали и полусгнившей грудой валялись на земле. Подойдя ближе, Вёёниемин насчитал четыре вполне сносно сохранившихся хижины, которые для дальнейшего использования требовалось лишь вновь покрыть травой или пластами коры, а так же ещё около десятка совсем старых жилищ, шесты которых давно повалились, вросли в лесную подстилку и истлели от времени. Это место явно было посещаемым, о чём свидетельствовала хотя бы хорошо сохранившаяся берестяная утварь, аккуратно расставленная внутри хижин, да свежие, похоже, прошлой осенью срубленные вешала. Наверное, люди останавливались здесь, когда подходила пора оставить жертвы «парящим» камням. А это обычно происходит не менее одного раза в году.
Побродив по опустелому стойбищу, Вёёниемин подобрал приглянувшийся туесок, который мог пригодиться ему в хозяйстве, и отправился на свою стоянку. По дороге он размышлял об увиденном и прикидывал, что ему делать дальше. День приближался к зениту. Ярко светило солнце.
К вечеру он принял решение.
Разложив костёр, он мирно сидел на охапке лапника, в задумчивости перебирая обереги на груди и глядя, как солнце медленно клонится за лес.
Завтра он выступает в обратный путь. Начало пути пугало, ведь он отлично представлял, сколь долог он будет. Но вместе с тем он ощущал внутреннее волнение, радость. Он завершил начатое — дошёл до северного предела Срединного мира, отыскал суури, открыл их новое пристанище. А вместе с этим и его народ обретёт надежду. Огорчало одно — земля оказалась занята. Возможно, что Маакивак удастся ужиться с новыми соседями, ведь не обязательно являться именно к берегам Великой воды, найдётся место и не хуже. Но встречи с людьми, на чьей земле он теперь находился, наверняка избежать не удастся. А вот какой она будет, неясно.
У него более не было причин задерживаться. Начинается осень. А искать чужаков — дело рискованное. У него же цель иная. Он отыскал страну, куда перешло былое изобилие Вёёни. Настало время донести эту весть до соплеменников. А большего от него и не требуется. Если он станет напрасно рисковать и, вместо приветствия от исконных хозяев этих земель, получит стрелу в живот, то его народ окажется в беде. Кто укажет ему верный путь?
Он с нетерпением ждал завтрашнего рассвета, когда поднимется и, закинув за спину походную суму, сможет сделать первый шаг навстречу близким. От переполнявшего его возбуждения он долго не мог уснуть. Солнце давно закатилось за горизонт, небо полыхало оранжевой зорёй, под сводами леса сгустились сумерки, а он всё сидел у костра, поглощённый несущимися вскачь мыслями.
Лоукка, взгромоздившись на завал из поломанных деревьев и ухватившись рукой за обломанный сук, всматривалась вдаль. Едва колышимые слабым ветерком ветви над головой мягко шуршали. Небо за её спиной догорало вечерней зорёй, а на восточной стороне сгущались тени. Туда и был устремлён её тревожный взгляд. Суровое лицо её напряглось, в уголках рта собрались складки, тёмные брови сдвинулись к переносью. Свободной рукой она поглаживала обмотанную ремешком рукоять тонкого ножа.
Далеко на востоке, во всё сгущающемся мраке, мерцала огненная точка. Совсем крохотная, но такая заметная. Не захочешь — увидишь. Огонь цеплял не только глаз, но, как разящий наконечник стрелы, впивался в самые корни души Лоукки. Даже закрыв глаза, от его присутствия не избавишься. А так хотелось бы!
Костёр горел уже вторую ночь. Точнее, горел поздним вечером, как теперь, постепенно тускнея. Очевидно, тот, кто его разводил, отправлялся на покой, и оставленный без присмотра огонь медленно угасал. Огонь таил угрозу. Никто без её ведома не мог находиться вблизи священных камней. Никто из своих. А она туда никого не посылала. Время жертвоприношений ещё не наступило. Это чужой!
От последней мысли ей стало дурно. Она пошатнулась, едва не сверзившись с замшелого ствола. Удержалась. Задышала глубоко.
Зачем он здесь? Для чего явился? А может он не один. А что сотворят над ней, женщиной, несколько взрослых мужчин, если, нарочно или нет, наткнутся на неё? Боясь не выдать себя, она уже второй день не растапливает очага в хижине, чтоб ни дым, ни пламя не открыли чужым её присутствия. Два дня страхов и сомнений. Чего только не передумала она.
До родового стойбища далеко — два полных дня пути, если идти быстро. Но она женщина, к тому же, уже не молода. Да и дочка мала. Быстро не пошагаешь. А если на равнине их заметят, тогда уж точно конец. Вот и решила она отсидеться. Благо, не долго ждать подхода Альто: не сегодня-завтра быть должен. А там и разберёмся.
Всё ещё взволнованная, она спустилась с наваленных друг на друга стволов и по мягкому мшанику побрела через притихший лес. Под ногами потрескивали мелкие веточки и хрустели раздавленные грибы; стало почти совсем темно.
Выйдя на небольшую прогалину промеж расступившихся лиственниц и елей, она оказалась перед приземистой хижиной с низкой земляной кровлей. Дощатая заслонка на входе была отставлена в сторону, открывая чёрный зев жилища. На пороге сидела скорченная под меховым одеялом фигурка. Дочь ещё не спала, дожидаясь возвращения матери. Когда Лоукка подошла, девочка подняла лицо, тускло забелевшее в ночи.
— Снова горит, — отвечая на немой вопрос дочери, сказала Лоукка, останавливаясь рядом.
Она присела на корточки и бережно обняла дочь. Улыбнулась, почувствовав, как та доверчиво прильнула навстречу. Если уж ей, взрослой, страшно, то каково ребёнку? Девочка, ощутив материнскую ласку и тепло, довольно засопела. Некоторое время они так и сидели, крепко обнявшись.
— Поди спать, Ройго, поздно, — прошептала Лоукка в мягкую макушку и начала тормошить прикорнувшую дочь. — Поди, поди.
Девочка забурчала что-то спросонья, снова уронила голову на материнскую грудь, но Лоукка настойчиво продолжала её трясти. Ройго пришлось проснуться. Мать отвела её в хижину и, отыскав на ощупь застланные шкурами нары у дальней стены, уложила на них засыпающую на ходу дочку. Когда ребёнок уснул, Лоукка на цыпочках пробралась к порогу. У стены нащупала копьё и, прихватив его, уселась на входе.
Вот и в эту ночь ей не придётся выспаться.
Солнце в розовой дымке едва показалось над Алматар, а Вёёниемин уже был в дороге.