[262], – говорила московская пророчица Авдотья Тимофеевна в доме Якова Фролова.
Пророчества, наравне с аскетическими требованиями, оказались наиболее устойчивыми элементами христовщины, сохранившимися до XX века.
Глава 4«Богомерзкая противность»: распространенные мифы о христоверах
Читая документы XVIII века, можно заметить, что с самого начала работы следственных комиссий в Москве и Петербурге их действия были связаны с существованием некоторых устойчивых «антисектантских» мифологем (одним из первых примеров следственного конструкта можно считать указ от 7 августа 1734 года, расставивший, как мы видели, своеобразные акценты в интерпретации образа христовщины[263]). Главными следственными конструктами можно считать:
во-первых, представление об обожествлении наставников христоверов («хлыстовские христы и богородицы»);
во-вторых, представление о существовании в общинах христоверов таинства Евхаристии, альтернативного церковному и составлявшего центр собраний («хлыстовское причастие»);
в-третьих, о том, что ночные собрания заканчивались групповым сексом и кровавыми жертвоприношениями рожденных членами общины младенцев.
Цель данной главы состоит в попытке понять, была ли какая-то реальная основа под этими конструктами или перед нами предстает персонифицированный образ «сектантов», своеобразных сатанистов XVIII века, совершающих «черную мессу» и заклание младенцев и девственниц.
Одним из источников подобных мифологем можно считать полемические труды митрополита Тобольского Игнатия Римского-Корсакова и его преемника митрополита Ростовского Димитрия Туптало.
«Хлыстовское причастие»
Один из следственных мифов утверждал существование в христовщине некоего таинства, которое введено было взамен церковного причастия (назовем эту мифологему «хлыстовское причастие»). Обряд этот отождествляли с описанным у Димитрия Ростовского обрядом «подрешетников», якобы кощунственно воспроизводящих литургию. В «Розыске о раскольничьей брынской вере» (со ссылкой на Игнатия Тобольского) описывается, как из подвала выходила девка с решетом на голове и, подобно священнику на Великом Входе, возглашала: «Всех вас да помянет Господь во Царствии Своем»:
В те же времена [что и капитоны – К.С.] в уезде Кинешемских и Решемских, и на Плесе, явишася иные раскольщики, глаголемыя подрешетники, нареченные тако от учителя своего, его же имяху некоего поселянина, прозываемого Подрешетников, иже, последуя ересиарху Капитону, учаше людей не ходити в Церковь Божию, ни отцев духовных имети, ни к благословению иерейскому приходити, и всех таинств церковных чуждатися. Тии сами в домех своих творяху некия церковные службы по чину иерейскому, не освященни бывше, и младенцы крещаху;
причастие же у них бяше некое волшебно не хлеб, но ягоды, изюм глаголемые, чарованием напоенные, их же причащахуся чином сицевым: изберут от между себе едину девку и в подполье избы введше ю, в цветное платье нарядят, та по часе исходит из подполья, носящи на главе своей решето, покрытое чистым платом, в решете же ягоды изюм; а в избе множество собравшихся мужей, жен и детей.
Вышедши убо из подполья девка с решетом, на главе своей носимым, глаголет по подобию иерейскому: «Всех вас да помянет Господь во Царствии Своем всегда, ныне и присно и во веки веков»; они же поклоншеся, отвещавают: «Аминь». Сие же девка оная глаголет трижды, а они трижды «аминь» отвещавают. И по том девка та дает им то богохульное приношение вместо причащения Святых Таин.[264]
Первая часть отрывка похожа на описание одной из общин староверов-беспоповцев, действительно, отрицающих апостольскую приемственность новопоставленного священства, а, значит, и все церковные таинства. Староверы собирались в домах-моленных, проводили службы сами и сами же крестили детей. Димитрий Ростовский, написавший свое сочинение в конце XVII или в самом начале XVIII века (не позднее 1709 года), мог быть знаком с такими общинами.
Упоминание во второй части повествования двух этимологических версий названия «подрешетники» – выраженной прямо («подрешетники» от фамилии основателя Подрешетникова) и подразумеваемой текстом («подрешетники» от «решета») – наводит на мысль о фольклорном осмыслении явления.
Предположение, что в тексте Димитрия Ростовского речь идет о староверах, подтверждается текстом одного из посланий митрополита Сибирского и Тобольского Игнатия, написанного в 1696 году[265], видимо, ранее «Розыска», и послужившего одним из источников последнего. Передавая слова священника на Великом Входе, Игнатий указывает старую формулу: «вовеки веком» вместо исправленного «во веки веков». Немаловажна также концовка фразы о «богохульном приношении вместо причастия Святых Таин», которую Димитрий не воспроизводит: «Егда же того их волхованного общения[266] ягод аще бы кто вкусил, абие тако желательне смерти будет радети, аще самосожжением или удавлением, или утоплением, яко во изступлении от истинного разума».[267]
В повествовании Игнатия, вероятно, воспроизведены полемические легенды о ягодах, обладающих чудесным свойством завлекать попробовавших их в раскольничьи скиты и на гари[268]. Не вполне понятно, почему упомянут именно изюм и почему повествование перенесено в контекст литургии. Вероятно, изюм здесь символически представляет вино причастия – это так называемый «образ-организатор», аллегория, смысл которой в перенесении известных знаков в новое семантическое поле. Ягоды, или изюм, олицетворяют путь к раскольнической вере, подобно тому, как причастие представляет смысл церковной жизни. Видимо, церковному сознанию сложно было представить староверие, альтернативную Церковь, без причастия, поэтому оно создает новый обряд, переосмысляя известные образы. В то же время нужно помнить и о том большом значении, которое придавали колдовству даже в образованных слоях общества – вера в колдовство и порчу делали возможным укоренение подобных легенд в общественном сознании.
В текстах расспросов первой следственной комиссии содержатся рекомендации христоверам «в церковь ходить и Святых Таин причащаться», а указания на альтернативный обряд причастия настолько однообразны, что позволяют говорить о влиянии на показания христоверов формул следственной риторики (необходимо помнить к тому же, что словесное внушение следователей могло подкрепляться избиением плетьми, а в период действия второй комиссии – и настоящими пытками)[269]. Но сама возможность перенести мифологему «причастия» подрешетников на христоверов у чиновников XVIII века была. Христоверы, как и вышеописанные «подрешетники» собирались в домах, иногда в подвалах домов, лидерами их часто становились женщины. Правда, обвинить первых христоверов, среди которых были монахи и иеромонахи, в отрицании священства и церковных обрядов вряд ли можно. Именно поэтому возникает дополнительный мотив – обвинение их в притворном соблюдении церковных обрядов[270].
«Свальный грех» и заклание младенцев на радениях
Другой распространенный следственный миф предполагал, что на ночных собраниях христоверов устраивались оргии, заканчивавшиеся групповым сексом («свальным грехом») и закланием рожденных внебрачных детей членов общины (здесь очевидна типологическая параллель с так называемым «кровавым наветом»). Большинство произведений русских классиков, обращающихся к сюжетам, связанным с христоверами, воспроизводят атмосферу очарования и одновременно опасности, которая поджидает любого, кто встретится с ними[271].
В бумагах XIX века, относящихся к христовщине, сохранился документ о «комиссии, учрежденной для исследования открывшейся в Москве квакерской секты», в котором было сказано:
Сия комиссия открыла, что в разных городах, особенно в Москве, в девичьих монастырях собираются всякого звания мужчины и женщины, выбирали Великого жреца или жрицу, и по принятии от их руки благословения, приведя священные слова «Вселюся в них и похожду», начинали попарно кружиться и плясать. Одни из них, как будто получа в себя особенное вдохновение, начинали проповедовать и предрекать; порицали брак законный и женатых сочленов побуждали на развод; от праводействующего лица брали в образ Святого Приобщения кусок хлеба и запивали квасом или водою, и сие называли родиться или креститься Духом, считали лучше крещения водою, и вопияли, что уже народился антихрист. После кружения и упоения беззаконным образом четались.
Вступающего в их сословие приводили к присяге и страшным образом заклинали, чтобы он предание их считал наисвященнейшим и никому не открывал их Тайны, поучали его, чтобы он носил на себе личину строгой христианской набожности, духовным показывал смирение и пред отцом святым простосердечие многогрешное[272].
Наличие определенных установок следствия, которые переносятся на тексты показаний, в общем, не удивительно. Более странным представляется некритическое отношение следующего поколения историков к протоколам допросов. Например, Н. В. Реутский, которого, впрочем, еще В. В. Нечаев обвинял в небрежной работе с источниками[273], в своем труде «Люди Божии и скопцы» пересказывает текст показаний московского купца Ивана Фёдорова Чуркина, который «первого же рожденного… от жены ребенка мужеского пола… окрестил по хлыстовскому обряду и, воздав ему божественное поклонение, тут же собственноручно заколол его. На высушенном сердце и крови невинной жертвы они приготовили хлебы, и Чуркин стал собирать в своем доме хлыстовские сборища»