бного лакомства своего, все ложно, и обманно на Духа Святого все лгали, а они бормотали и лепетали, и сами что не знают»; духовным членам комиссии было предписано проследить впечатление, какое имел произвести на собранных колодников этот торжественный обряд «удовлетворения» (Д. 3. Л. 92–93). К присяге приведены были Шишков, Андреян Петров, Яков Фролов и Дмитрий Ефимов (Д. 3. Л. 104–105, Д. 36. Л. 195); содержание присяги, в основе тождественное с формой, изложенной в указах, несколько изменялось сообразно с родом вины лица, которое должно было произносить ее (см. Д. 3. Л. 94–95), и эффект оправдал до известной степени расчет Синода: многие по примеру учителей предали ересь анафеме (все ли собранные – неизвестно), из упорствовавших повинились против уговоров не менее 16 человек.
Другая отличительная черта деятельности комиссии – это крайняя суровость светского суда. В 1747 году розыски проводятся «едва не по вся дни», и комиссия находит необходимым постоянное присутствие при ней двух заплечных мастеров, которых и требует настоятельно из Сыскного приказа (Д. 91. Л. 53).
Неудивительно, что деятельность комиссии производила удручающее впечатление на общество, особенно в низших слоях, тем более, что аресты производились весьма неразборчиво и в руки ее легко могли попасть люди, неприкосновенные к делу. Полковник Ушаков, производивший аресты по указыванью Федора и Федосьи Яковлевых, в феврале 1745 года захватил по ошибке в Ивановском монастыре старицу Александру Данилову, которая была освобождена из комиссии только год спустя (Д. 7); Иван Каин арестовал одного крестьянского мальчика единственно с целью получить от отца выкуп за него (Д. 21).
По оговору беглого солдата Пшонкина безвинно держаны были два крестьянина (Д. 2, указ № 20), по оговору крестьянина Григорья Петрова – 27 человек алатырских крестьян (Д. 2, указ № 82). Таинственность, какою окружены были все действия комиссии (освобождаемые из нее обязывались подписками держать в строжайшем секрете то, о чем их спрашивали), еще более способствовали распространению в народе чувства страха и томительного беспокойства. Явившийся добровольно в Синод оговорной купец Фёдоров признавался в своем доношении, что бежал из Москвы, увидав у своей квартиры присланную из комиссии военную команду «затем, что слышал прежде народный от той комиссии везде страх, – многих в Москве и из уездов обывателей, иных и безвинно по напрасным от воров оговорам, нечаянно во оную комиссию забирают, что и ему, Фёдорову, не попасть в нечаянное и безвинное какое истязание» (Д. 2, указ № 25).
На людей, имевших несчастье попасть в руки комиссии, ее образ действий мог иметь только деморализующее влияние. Почти все колодники спешили отречься от заблуждения и изъявить покорность церкви; упорствовавших было очень немного, – насколько известно, решились отстаивать свою веру только капитан Смурыгин в Тайной канцелярии (Д. 68. Л. 9–10), Андрей Плотников при увещании в Синоде (Д. 100. Л. 494), Клим Анофриев в застенке комиссии (на виске покаялся, Д. 6. Л. 390–392) и старица переяславского княж-Андреева монастыря Максимилла Максимова при увещании в комиссии же (Д. 78. Экстракт. Л. 660). Но и обращение к церкви, по всей вероятности, было сознательным и искренним только в редких случаях. Самая успешность увещаний, результатом которых почти всегда было немедленное покаяние подсудимого, служит лучшим доказательством их бесплодности в религиозном и нравственном отношениях: зная значение этих увещаний в судебной процедуре, видя в священнике, если не такого же палача, какой был светский судья, то его ближайшего помощника, колодник спешил каяться, как спешил виниться и оговаривать других перед повытчиком и асессором, в надежде облегчить тем свою участь, избежать истязаний. Вообще, искренних признаний нельзя было ожидать от людей, смотревших на своих судей как на гонителей. Более мужественные, как Андреян Петров и Григорий Артамонов, старались даже избегать дачи показаний, притворяясь на допросах немыми; Григорий Артамонов, особенно твердо выдерживавший эту роль с «презельных» двух розысков ничего не говорил и стал показывать только с третьей пытки (Д. 80. Л. 832–835). Негодование и ожесточение против судей выражалось, впрочем, иногда и более активно. Смурыгин осаждал комиссию устными и письменными жалобами на медлительность следствия и неуместную суровость процедуры. 9 сентября 1748 года он говорил присутствующим: «Аще бы касалось до него какое дело, то б чрез такое продолжение можно б-де ему объявить, а то и доныне не объявляют, а доказательства-де и свидетельства на него и доныне нет, и содержится он, Смурыгин, под караулом, признавает яко напрасно» (Д. 68). В записке, поданной комиссии 30 сентября того же года, он энергично осуждал приемы судей: «Он, Андреян, на меня и на себя показал напрасно (о заклании младенцев в секте), убоясь розысков, за немощь плоти своей; да и не дивно: аще сами Святые Отцы наши, убоясь таких же мук, каковы ныне здесь бывают, и самого спасителя нашего отпирались, а ему, Андреяну, не дивно» (Там же). Андреян Петров при расспросе объявил за собою слово и дело и требовал, чтобы его переслали в Тайную канцелярию; комиссия, однако, сама допросила его под пыткой (4 марта 1748 года) и узнала, что «слово и дело кричал он в такой силе: нас-де спрашивают в комиссии об убийстве (разумея, вероятно, допрос о найденном во дворе его зарытом под печью трупе), а сами убивают людей: караульный солдат сказывал ему, Андреяну, в 1747 году, что при расспросе в комиссии был засечен до смерти взятый мужик» (Д. 68. Л. 180–184). Весьма вероятно, что заявление Андреяна имело некоторое фактическое основание: 26 сентября 1747 года, спустя неделю после расспроса под плетьми, умер колодник крестьянин Тихон Яковлев (см. Д. 88). Особенно ненавистным должен был представляться подсудимым асессор Грин[ь]ков. Мы уже видели, что он плохо уживался и с товарищами своими по присутствию, которые постоянно жаловались на его сварливый и буйный нрав. Но это был человек, по-видимому, не свободный и от упрека в пристрастности: в октябре 1748 года, вследствие заявленного колодником Еремеем Хреновым подозрения на Грин[ь]кова, асессор Радилов отказался присутствовать вместе с последним при розысках по делам, касавшихся Хренова (см. Д. 66. Л. 58–62); Андреян Петров перед присутствием 5 февраля 1748 года решился заявить, что данное им несколько дней назад показание было совершенно искажено в письменной передаче по указаниям Грин[ь]кова (Д. 67. Л. 142). О жестокости Грин[ь]кова дают понятие приговоры его, занесенные в поданные Синоду экстракты: во всех случаях, где он расходился во мнениях с товарищем своим Радиловым, предлагаемые им меры наказания были выше, причем иногда мотивом приговора было лишь подозрение («немалое сумнение»), которое Радилов не решался признать основательным. Во мнениях о княжне Дарье Хованской, крестьянах Антоне Иванове, Фекле Григорьевой, Афимье Бочаровой (Д. 100, экстракт 1), Андрее Андрееве, Егоре Иванове, Мавре Григорьевой, сыне Барашевского мещанина Петра Васильева Осипова и старице Никитского монастыря Евдокии Григорьевой (Д. 100, экстракт 2), не были допущены Грин[ь] ковым смягчающие вину обстоятельства, указанные Радиловым; но по подозрению, при недостаточных уликах нашел он возможным осудить старицу Ивановского монастыря Дорофею Антонову (Д. 100, экстракт 1), крестьянку Татьяну Тимофееву и купца Ивана Кононова (Д. 100, экстракт 3), при отсутствии каких-либо изобличающих показаний – служительницу княжны Хованской Аксинью Петрову (Д. 100, экстракт 1). В задержании колодники утрачивали и те добрые качества, которые по преимуществу воспитывались в них сектантской моралью. Вопреки известным заповедям: «Вина и пива не пить, где песни поют, не слушать, где драки случаются, тут не стоять и не браниться», содержавшиеся в Спасской улице колодники предавались разгулу: «От колодников и караульных солдат, – жаловался комиссии в 1747 году священник церкви Спаса во Спасской, – происходят обывателям немалые обиды, и колодникам солдаты приносят вино, и бывают те колодники пьяны и в пьянстве своем чинят великие крики и шум, а солдатство пляски чинят и песни поют» (Д. 91. Л. 58). Не лучше товарищей своих по заключению оказался и лжеучитель Варлаам Шишков, в пьяном виде покушавшийся бежать в декабре 1740 года (Д. 95. Л. 1).
К концу 1748 года следствие по важнейшим делам было закончено, и комиссия приступила к постановлению приговоров, которые в форме «мнений» предлагались на утверждение Синоду в экстрактах; те же экстракты сообщались Сенату «во известие». В 1748 году 13 декабря были представлены 3 экстракта о 114 чел. (2 особые экстракта о Сергее Осипове и Иване Чуркине), в 1749 году: 20 января – один экстракт о 70 чел., 15 марта – один же о 61 чел., 21 июня – два о 73 чел., 2 августа – один о 44 чел., 22 сентября – один о 24 чел., 10 октября – пять о 20 чел. (четыре особые экстракта об Андреяне Петрове, Варлааме Шишкове, купце Буркове и строителе Санаксарской пустыни Иоасафе), 1 декабря – один о 9 чел.; в 1750 году: 7 февраля – два о 14 чел., 30 июля – один о 4 чел., 30 августа – один о 12 чел.; в 1751 году 13 июля – один о 14 чел.; сверх того было передано в епархиальные суды следствие о содержавшихся в комиссии колодниках: 20 января 1748 года – о 4 чел., 25 июля 1749 года – о 8 чел. (Д. 2. Указ № 47, Д. 100. Л. 110–111, 666). Из этих экстрактов не сохранились: экстракты о С. Осипове, И. Чуркине, Андреяне Петрове, В. Шишкове, Буркове и Иоасафе, экстракт от 7 февраля 1750 года о 3 чел., от 30 июля того же года о 4 чел. и экстракты по делам, переданным в епархиальные суды. В сохранившихся экстрактах поименовано 446 человек.
Духовные члены комиссии не нашли возможным ни одного из подсудимых подвергнуть церковной каре, т. е. клятве и отлучению от церкви, определение рода и меры наказания предоставлялось поэтому светскому суду, с которым духовные присутствующие и сходились во мнениях в большинстве случаев; немногим осужденным сверх уголовного наказания было назначено церковное покаяние в виде «крестообразного лежания» в церкви в течение года. Светские судьи постановляли приговоры на основании Соборного Уложения 1 гл. 1 пункта, 10 гл. 232 п., 21 гл. пп. 9, 10, 38, 63 (о наказании воров и разбойников), указа 16 августа 7163–1655 года об отпущении вин самоявившимся татям и разбойникам, 87 новоуказной статьи 177 года [так в тексте. –