Конечно, никакого захвата на самом деле не было. Просто сессия нового Ленсовета приняла решение предоставить народному депутату СССР Николаю Иванову время в прямом эфире, а телевизионное начальство, поверившее в припрятанные в мифических тайниках документы, перепугалось, что придется отвечать перед Москвой. И, хотя депутация Ленсовета, сопровождавшая Иванова на студию, не выкручивала начальству рук и вообще вела себя сравнительно мирно, миф о захвате телевидения был подхвачен средствами массовой информации.
Несколько часов народный депутат говорил с городом, демонстрировал фрагменты из следственных телесъемок, грозил московским аппаратчикам и повторял вещи, многократно фигурировавшие в печати и давно уже всем известные. До глубокой ночи ничто не мешало ему говорить напрямую. Увы, телевидение не митинг: утром вместе с недосыпом город ощутил и разочарование. Вчерашний кумир оказался поверженным. Причем — собственными же руками.
Итак, политическая ничья?
Да, но с одной оговоркой. Выданные следователями векселя оказались оплаченными из кармана избирателей. И я говорю, конечно, не о тех часах эфирного времени, которые тоже чего-то стоят. Я говорю о неизбежном падении интереса к политике в стране, где долгие десятилетия никакой политики вовсе не было, о волне гражданской апатии после подобных парламентских ничьих.
Извлечем же уроки из этого трагифарса.
„Дело Гдляна и Иванова“ показало, что Система может торпедировать любые попытки разоблачить преступления против народа и государства. Нам продемонстрировали механизм, сводящий к нулю крупнейшие уголовные дела.
В октябре 1990 года телевидение сообщило, что бывший властитель Азербайджана Гейдар Алиев вернулся к политической деятельности и избран народным депутатом Азербайджана и Нахичеванской автономной республики. Чем может обернуться такая реанимация политического мертвеца, покажет время.
Пока писалась эта глава, Алиев и впрямь восстал из политического праха и собрал 95 процентов голосов избирателей в Нахичевани. Теперь его прочат в Президенты Азербайджана. И, судя по статьям, которые день ото дня даже в центральной прессе становились все более почтительными к этому брежневскому сподвижнику, судя по тону интервьюеров и их вопросам к Гейдару Алиевичу, такой исход событий весьма вероятен. Алиев заигрывает с Народным фронтом республики и заявляет о своей жесткой позиции в карабахском вопросе. Завтра это может обернуться тотальной войной в Закавказье. И это будет ценой за нерешительность Союза и его Президента. Это будет ценой за то, что в свое время деятельность самого Алиева и его соратников не была расследована и суд над алиевщиной не состоялся.
„Дело Гдляна и Иванова“ на этом фоне выглядит второстепенным и заурядным. Оно и возникло потому, что следователи выступили с разоблачениями Системы. Пусть во многом непрофессиональными и недоказанными.
Проанализировав обвинения, предъявленные Иванову и Гдляну, убеждаешься, что примененные ими методы расследования — обычные, рутинные методы советской следственной системы. А нарушения — всего лишь обычная практика сотен и тысяч наших следователей.
Я юрист, многие мои ученики стали частью правоохранительных органов нашего государства. И я не раз слышал от них: так, как работали Гдлян и Иванов, и сегодня работают все следователи Союза.
Нарушения Закона узаконены Системой. А если так, то „дело Гдляна и Иванова“ вскрыло глубину падения советской правоохранительной системы, ее „зияющие высоты“, ее нравственный и правовой крах.
И не в том дело, что в прокуратуре и судах работают бесчестные и корыстные люди. Напротив, там трудятся множество людей добросовестных и глубоко порядочных. Таких большинство. Но вся Система, весь механизм правоохранительных органов, действовавший как некий репрессивный придаток к партийной машине идеологического подавления, привели к „привычному вывиху“ Закона, к „телефонному праву“ и человеческому бесправию всех: и подследственных, и следователей, и подсудимых, и самих судей.
Если дело возбуждается по решению партийных органов, если секретарь обкома может „предугадать“ приговор или, напротив, своей властью закрыть дело, если номенклатурные работники вообще оказываются неподсудны, вся правоохранительная система превращается в систему неправовой защиты коррумпированных слоев населения. Именно такая „охрана права“ и превращает эти слои в преступные. И это самый печальный вывод из „дела Гдляна и Иванова“.
Куда все-таки ушли миллиарды, истраченные страной на закупку несуществующего хлопка и изготовление несуществующих тканей? „Хлопковое“ дело так и не дало на это исчерпывающего ответа. Да, осуждены вчерашние партийные ханы, найдены и выпотрошены какие-то из принадлежащих им тайников с золотом, но все это лишь отдельные метастазы, мелкие или средние эпизоды поразившей всю страну коррупции.
Раковая опухоль, очаг социальной болезни сохранены и заботливо укрыты подальше от народных глаз. Преступлением века можно было бы назвать узбекское „хлопковое“ дело, когда бы подобное не происходило по всей стране и в других сферах нашего „народного хозяйства“.
В этом одна из причин, почему мы, богатейшая страна, дошли до нищеты и грани хозяйственного разорения.
И это главный вывод из „дела Гдляна и Иванова“.
Увы, многое ли изменилось?
Куда канули депутатские требования создать парламентскую комиссию по деятельности концерна АНТ? Правительство и Прокуратура СССР заверили, что расследуют и разберутся во всем. И вновь молчание. Преступные махинации есть, а преступников нет.
А выводы нашей комиссии по тбилисскому делу? Как они, скрепленные решением Съезда народных депутатов, реализуются и претворяются в жизнь? Да никак. Никто не привлечен к ответственности, хотя в докладе комиссии названы имена всех виновных в трагедии 9 апреля. Даже самое простое решение II Съезда — демонстрация по телевидению фильма, снятого операторами КГБ в ту смертную и кровавую ночь перед Домом правительства, — тоже спущено на мягких тормозах, словно ни решения, ни самой бойни не было.
И это, и многое другое доказывает: сил и энергии реформаторов, возглавивших в 1985 году перестройку, было явно недостаточно, чтобы разрушить преступную общественную систему, которая умеет гасить любой порыв, любую попытку своего реформирования.
Да, „революция сверху“ дала стране гласность, а потом и почти всамделишную свободу слова, отмену цензуры и 6-й статьи Конституции, ликвидацию монополии КПСС и многое другое. Мы стали цивилизованно вести себя во внешней политике. Горбачев и его единомышленники сумели помочь освобождению из-под власти лагерного социализма народов Восточной Европы, вырастить и в своей стране первые ростки парламентаризма.
Но переход к рынку стал той чертой, за которую тоталитарная система отступить не может. И она стоит на этом рубеже насмерть.
И как пойдут события — покажут ближайшие месяцы.
Шестой год страна изнемогает от противоборства с агонизирующей тоталитарной системой — системой социализма с нечеловеческим лицом. Шестой год мы живы лишь борьбой и ожиданием. И если вчера мы узнаём об отставке Генерального прокурора СССР Сухарева, той самой отставке, которую и я с группой народных депутатов требовал еще год назад, разве становится на душе легче от этой, еще одной микропобеды, от этого, еще одного, весьма локального сражения, выигранного ценой таких усилий?
Прокурора Сухарева забудут еще скорей, чем его оппонентов-следователей. Он уйдет в политическое небытие вслед за Лигачевым, Чебриковым, Романовым и другими.
Однако теперь мы знаем: политические мертвецы способны к самовоскрешению. Околевающий дракон в предсмертных судорогах может отравить и уничтожить вокруг себя все живое.
ПОПРАВКА ДЕПУТАТА САХАРОВА6
Товарищ, верь!..
Борьба за отмену или изменение 6-й статьи союзной Конституции стала основной для 1989 года.
6-я статья конституционно закрепляла руководящую роль КПСС в жизни нашего общества. Впервые вопрос об отмене идеологической и политической монополии компартии возник в дни выборов народных депутатов СССР. Уже тогда, весной 1989-го, многие кандидаты говорили о необходимости перехода к многопартийной системе, о политической демонополизации и отмене 6-й статьи в ее брежневском виде.
Такое требование содержалось и в моей программе, и это сразу же вызвало неудовольствие партийного аппарата. Мне объявили войну и вели ее до самого дня выборов. Война эта велась жестко и по испытанной десятилетиями схеме: ни в анонимных листовках против меня, отпечатанных райкомами партии, ни в безобразных акциях на встречах с избирателями моя позиция по 6-й статье не комментировалась. Грязь лилась потоком, меня пытались дискредитировать как человека, раскритиковать другие части моей программы, но о 6-й статье — ни слова, ни намека.
Когда стало ясно, что почти все ленинградские партийные функционеры, пустившись в предвыборное плавание, как один затонули (а вернее, были затоплены всеобщим недовольством народа), на апрельском пленуме Ленинградского обкома был поставлен вопрос о цвете партбилетов тех коммунистов, кто высказывался за отмену 6-й статьи.
Скажу честно: я не предполагал, приехав на I Съезд народных депутатов, что вопрос об этой наболевшей статье займет там какое-либо заметное место. Я понимал, что основные усилия надо сосредоточить вокруг формирования новых органов власти, вокруг декрета о власти и утверждения Съезда и Верховного Совета как новых высших органов государственной власти. А значит, приоритетной должна быть борьба за передачу всей власти Советам, а не против 6-й статьи. Да, эти вопросы взаимосвязаны, но первый шаг в передаче всей политической власти Советам мог быть сделан и без отмены идеологической монополии КПСС, что полностью укладывалось в формулу XIX партконференции о разделении функций между государственными и партийными органами. Возникла реальная возможность сделать этот шаг.