эпохи, силам, которые сумели перетянуть его на свою сторону.
Став заложником реакции, он перестал быть прежним демократом и реформатором. Так, генсек победил Президента.
Тбилиси, Баку и Прибалтика. Эти три вехи определили и личную драму Михаила Горбачева, и судьбу перестройки, столь блистательно им начатой в середине 80-х.
25 января 1991 года
ВЫНУЖДЕННОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕПровал августовского путча
Эта книга уже была завершена. Я не собирался ничего дописывать. Все, что можно было сказать о событиях последних двух лет, все свои размышления описал и поставил с облегчением последнюю точку. Так бывает, когда кончаешь большую и трудную работу. Но сама жизнь заставила снова вернуться к рукописи книги и написать ее продолжение. Это произошло после попытки государственного переворота, путча, 19–21 августа 1991 года.
В последний год в советской и зарубежной печати много писалось об угрозе военного переворота. Много говорилось о возможности установления диктатуры, обсуждался вопрос о том, насколько необратима перестройка и процесс демократизации в стране. Когда я сейчас вспоминаю об этом, мне кажется, что вызывалось это, с одной стороны, пониманием хрупкости произошедших перемен и неуверенности в будущем, а с другой стороны, тревожным ожиданием самого будущего.
Все мы прекрасно понимали, что ни политические, ни военные структуры, созданные в стране, не уйдут с политической и государственной арены без попытки дать последний и решительный бой. И они его дали.
В отличие от многих, кто пишет о странном характере этого путча, о том, что в общем не столько демократия его победила и преодолела, сколько он сам по себе был обречен, я хочу сказать следующее: это был настоящий путч с далеко идущими планами, с неизбежностью массовых репрессий, если бы народ промолчал.
Но в провале путча было несколько обстоятельств, носящих объективный характер. Первое: десятилетиями коммунистическая система выращивала особую породу функционеров, уничтожая все талантливое, яркое и самобытное и выдвигая наверх, к вершине власти, безликих усредненных исполнителей. И среди этих безликих людей, людей, о которых завтра никто и не вспомнит, потому что каждый из них сам по себе в отрыве от того места, которое он занимал, ничего собой не представлял, так вот, среди этих людей так и не нашлось того, кто взял бы на себя ответственность за принятие решений. Кто взял бы на себя смелость бросить армию против народа, а значит, взять на себя ответственность за кровь, за жертвы, за все, что могло бы произойти после этого. Практически все три дня путчисты совещались, подталкивая друг друга к решительным действиям.
Я знаю, например, что заговорщики пытались побудить Язова издать за своей подписью единоличный приказ о штурме „Белого дома“, Мариинского дворца и подавлении сопротивления народа силой. Я знаю, что были попытки других членов хунты заставить Павлова и Янаева принять на себя все руководство заговором и действовать более решительно. Но именно потому, что это были полностью оторванные от народа люди, абсолютно не пользующиеся никакой популярностью в народе, а, наоборот, вызывавшие у всех негативную реакцию, они не могли пойти на этот шаг. Путч был обречен, потому что он был безликим. Но это не главное. Даже у этого безликого путча был определенный шанс на успех, если бы народ промолчал. В 1964 году при смещении Хрущева путч тоже был безликим, потому что Суслов, Брежнев, Игнатов и другие из числа заговорщиков отнюдь не блистали ни талантами, ни самобытностью. Но народ безмолвствовал. А сегодня миллионы людей вышли на улицу, чтобы защитить законно избранного Президента, законно избранные органы власти. Они показали волю и решимость сопротивляться. Эта реакция народа, вышедшего на улицы, и вынесла окончательный приговор путчистам. Мы действительно присутствовали при рождении нации, при осознании людьми своей свободы, при возникновении того, что принято называть гражданским обществом. Впервые в истории России народ вышел на баррикады, чтобы бороться за закон, чтобы поддержать законные власти. В этом — главный урок путча и главная наша надежда на будущее.
Победа одержана теми людьми, которых уже никакими силами не загнать обратно в ярмо казарменного социализма или коммунизма. Но было во время этого путча и другое: на каждом шагу действия путчистов парализовались теми, кто не стал выполнять их приказов. От работников КГБ, так и не арестовавших вопреки приказу лидеров демократов, до оператора телевидения, который мастерски сделал символом путча трясущиеся руки Янаева. Было, конечно, и равнодушие, стремление выждать, но были и колебания среди военных и среди работников КГБ, колебания, которые так и не позволили хунте ввести в действие в те решающие дни и ночи военную машину.
Сегодня, когда путч разгромлен, а демократия победила, я хочу сказать о том, что надо воздать хвалу не тем, кто, не раздумывая, пошел на баррикады, потому что уже давно выбрал свой путь, а тем, кто колебался. Потому что именно эти тысячи и тысячи колеблющихся — работники милиции, Комитета госбезопасности, генералы и офицеры, именно они позволили провалить путч. И сегодня нужно думать о том, чтобы тех, кто усомнился в возможности силой подавлять выступления народа, поддержать и ободрить. Это нужно для того, чтобы от колебаний они перешли к твердой уверенности, что другой жизни, кроме как борьбы за подлинную свободу и демократию, у них уже быть не может, так как все это делается во имя будущего страны, во имя будущего наших детей и внуков.
Для осознания того, что произошло, и уроков на будущее необходимо вспомнить, как это было. Все, что произошло 19 августа утром, было полнейшей неожиданностью для всех нас. Я могу об этом судить, потому что это было полной неожиданностью и для Ельцина, и для Попова, и для меня. Все, кто размышлял об этом, считали, что если путч и возможен, то вряд ли он может произойти именно так и именно в такое время. На оптимистический лад настраивал и только что закончившийся Чрезвычайный Съезд народных депутатов РСФСР. И хотя он не отличался результативностью, но все-таки вселял оптимизм решениями о необходимости подписания Союзного договора и более тесного экономического сотрудничества с другими республиками. Все это создавало определенное настроение спокойствия и главное — ожидание близкого подписания Союзного договора, который открывал путь к достижению политической и экономической стабилизации.
Субботу и воскресенье 17 и 18 августа я провел в Литве, ведя там переговоры с правительством о заключении прямого экономического соглашения между Литвой и Ленинградом. Такое соглашение мы заключили. Кроме того, я выступил перед представителями различных политических течений и партий. С чувством выполненного долга вечером я вылетел в Москву, чтобы на следующий день приступить к работе в составе делегации России по подготовке к подписанию Союзного договора. Вечер 18-го я провел у Александра Николаевича Яковлева. Мы говорили о перспективах нашего „Движения демократических реформ“. Александр Николаевич показал мне свое письмо — обращение к коммунистам, которое он написал под влиянием последних событий и исключения его из рядов КПСС. Вернувшись от него поздно, я сразу же лег спать. Недосып последних дней сказался, и, как говорят, я спал без задних ног, без сновидений, будто провалился в глубокую яму.
Проснулся от резкого телефонного звонка. Было 6.30 утра. Знакомый журналист сообщил, что в стране государственный переворот. Ему только что звонили из Казахстана, где уже три часа передают документы какого-то Комитета по чрезвычайному положению. В стране объявлено чрезвычайное положение. Президент Горбачев отстранен от власти.
Первое движение: выглянул в окно — не окружен ли дом? Не окружен, а то пришлось бы уходить к соседям: наш дом в Крылатском весь заселен членами Верховного Совета СССР.
Вызвал по телефону машину с моим охранником. В тот день дежурил Олег (фамилию его, по понятным соображениям, называть не буду), но охраняют меня ребята из ельцинской команды.
Позвонил в приемную Ельцина и узнал, что он ждет меня на даче в Усове. Это за Архангельским. Как только пришла моя машина, сразу выехал туда.
По кольцевой дороге навстречу нашей машине идут танки и бронетранспортеры. Один танк горит на обочине, весь в дыму. Но никто его не поджигал. Просто у нас такие умельцы за рычагами. Куда неприятней, что на повороте с кольцевой автодороги к Архангельскому — группа десантников. Впрочем, меня не остановили.
Дача Ельцина охраняется: человек шесть или восемь с автоматами, не больше. Вошел — обмер. В комнате все российское руководство. Хватит одного взвода спецназа на всю российскую государственность.
Ельцин спросил, что посоветую. Говорю: надо собирать российский парламент. И чтобы он заседал непрерывно.
Ельцин: Это мы уже решили. Сейчас принесут текст воззвания к гражданам России, а потом надо думать, оставаться здесь или ехать.
Мнения разделились. И то и другое — опасно.
Хасбулатов: Я еду сразу, как получу текст, а вы решайте сами.
Текст приносят. Исполняющий обязанности Председателя Верховного Совета России уезжает в „Белый дом“. Кажется, на частной машине. Чтоб не опознали.
Я стал настаивать: нужно прорываться за Хасбулатовым. Есть ли другая дорога? Очень боюсь тех десантников на повороте у кольцевой дороги.
Говорят, другой нет. Если только пешком.
Я: Все-таки это президентский кортеж… Давайте выставим государственный флаг — и в путь. Только быстрее!
Пока Борису Николаевичу одевали бронежилет, его дочь повторяла: „Папа, успокойся, теперь все зависит только от тебя“.
Впрочем, явных признаков волнения никто не высказывал. Даже жена президента, Наина Иосифовна.
Спрашиваю у Ельцина, нужен ли я в „Белом доме“ или могу вернуться в Ленинград. Он говорит: „Езжай“. Уточняю: „До Кутузовского я за вами, а там — по обстановке“. Если проскочим — мне назад, на кольцевую и в Шереметьево.