Консенсус — новое слово в политическом лексиконе советского человека. Когда любое, самое нелепое предложение Президиума встречалось "единодушным одобрением", никакого консенсуса, разумеется, не требовалось. Теперь же всю работу надо было построить так, чтобы на основании многих фактов к единому мнению пришли люди с разным опытом и разными политическими убеждениями.
Начиная расследование, как это ни парадоксально, мы должны уже были думать о его результатах. Конечно, их нельзя предугадать (тем более вначале!), но можно построить работу с расчетом на непредвзятость выводов. Потому и решили сначала всем составом ехать в Тбилиси и лишь потом перенести работу в Москву и тут выслушать всех, кто в столице оказался причастным к событиям 9 апреля.
Если б мы начали с Москвы, расследование невольно зашло бы в тупик: многие смотрели бы на все происшедшее "московскими" глазами. Как следователь начинает всегда с осмотра места происшествия, так и наша комиссия через десять дней после I Съезда вылетела в Грузию.
В один из последних дней Съезда к нам пришел Горбачев. Конечно, его засыпали вопросами. Он еще раз повторил, что накануне трагедии был в Англии. И хотя Москва держала его в курсе дела, подробностей и деталей он, разумеется, не знал. И о трагедии узнал 9 апреля, около десяти утра, на даче, куда поехал еще 7-го вечером, сразу после того как самолет приземлился в Москве. Точнее, после короткой встречи в аэропорту.
По окончании Съезда сразу же начинала работать сессия Верховного Совета. Потому вылет в Тбилиси пришлось перенести на конец июня.
В Грузию мы отправились почти всей нашей комиссией (исключения были сделаны лишь для тех, кто действительно не мог поехать). Кроме генерала Говорова, который летел своим собственным самолетом, все мы летели обычным рейсом. Приземлились поздно вечером. Нас отвезли в пригород Тбилиси, на дачу Совета Министров Грузии.
Утром стало ясно, что работать будет трудно. И у меня, и у многих моих товарищей в Тбилиси много знакомых. Еще ночью начались звонки и приглашения. Люди откуда-то узнавали наши телефоны, и грузинское гостеприимство грозило нам тем, что работа, не начавшись, будет сорзана.
Я собрал членов комиссии и сказал, что какое-либо общение на частной почве должно быть нам заказано. С тем, чтобы это не было расценено и как влияние на нас. И чтобы не было попыток это влияние оказать.
Так и решили. В первый же день все позвонили в город и предупредили знакомых и друзей: мы по делам службы, так что не обижайтесь, навестить не сможем. Не знаю, как других, но меня мои коллеги из Тбилисского университета поняли.
Тогда же решили, что до конца работы никто из членов комиссии отлучаться в город не будет. А если приспеет надобность, ездить будем не в одиночку.
Так с самого начала мы хотели предупредить саму возможность каких-либо провокаций, каких-либо случайностей, которые могут поставить под сомнение нашу работу. И этот режим (я уже не говорю про "сухой закон") строго выдерживался. Ни отлучек, ни развлечений у нас не было. За одним исключением — кинорежиссер Эльдар Шенгелая (он был членом нашей комиссии) свозил нас на свою родину в Алазанскую долину, где открывался после реставрации музей его матери, знаменитой киноактрисы Нато Вачнадзе.
Старинный княжеский дом, люди, приехавшие из окрестных сел, атмосфера торжественности и света, прекрасные песни и слова… Мы словно прикоснулись к самой душе грузинского народа. Прикоснулись к празднику.
Когда работаешь не отвлекаясь, время не ощущается. В девять утра мы уже в Доме правительства. Здесь, в зале Президиума Верховного Совета Грузии, проходили все слушания. Полуторачасовой перерыв на обед — и вновь, до вечера, работа. К семи, а иногда и к восьми возвращаемся на дачу и уже без посторонних обсуждаем итоги дня, анализируем показания очевидцев и планируем завтрашний день. Здесь же просматриваем видео- и кинозаписи.
Особенно ценна лента, снятая операторами госбезопасности. Ее мы крутим десятки раз, ведь на ней зафиксирован весь ход митинга и побоища перед Домом правительства. А таймер в углу кадра позволяет с точностью до секунды определить время. Операторы КГБ снимали митинг непрерывно с девяти вечера 8 апреля до пяти часов утра, когда все было кончено и в кадре оставалась только мертвая, покрытая изодранным тряпьем, обувью, сумками и бутылками площадь. Профессионализму оператора нельзя не отдать должного, он и точку для съемки выбрал весьма грамотно: камера была установлена в здании Дома художников, как раз напротив Дома правительства.
Смотрим и другие киноверсии, снятые кинематографистами Грузии и любителями. Визуальной информации на них меньше, но вместе с пленкой госбезопасности возникает стереоскопический эффект: ты сам стоишь на той площади, сам считаешь секунды беды. И кажется, что от людей на площади тебя отличает только одно: они еще не знают, чем все это закончится. Они возбуждены, на их лицах вся палитра человеческих чувств. А потом — только ужас, ужас…
Опросы — черновая, наиболее трудоемкая работа. Мы опросили и руководителей республики, и партийных вождей — всех, кто был причастен к принятию решения и отправке шифрограмм. Но главное — очевидцы: горожане, врачи "скорой помощи", священники, солдаты и офицеры. Ради этого едем в парашютно-десантный полк (он участвовал в разгоне митинга), тут же выясняем: да, саперные лопатки применены были. Десантники убеждают нас, что другого способа выполнить приказ у них не было. А начальство, этот приказ отдавшее, наличие лопаток отрицает (в анонимной листовке, распространенной позднее на II Съезде народных депутатов СССР, военные вновь заявят, что лопаток не было!).
Едем и во внутренние войска, в восьмой полк, наиболее пострадавший при операции из-за неумелых и непрофессиональных распоряжений отцов-командиров. Встречаемся с работниками милиции, здравоохранения, с людьми самых разных профессий и самой разной политической ориентации. Все они — или участники митинга, или очевидцы тбилисской бойни 9 апреля.
Вызываем и командование Закавказского военного округа — генерала Родионова, главного руководителя операции, начальника штаба генерала Самсонова и многих, многих других.
Просматриваем все военные документы, шифрограммы и распоряжения. Они секретны, и с такого рода информацией в нашей комиссии работают двое: генерал-лейтенант Голяков и я.
Изучаем документы КГБ, Совмина, ЦК компартии Грузии.
В результате механизм трагедии предстает перед нами во всей полноте. Но — пока лишь на республиканском уровне.
Остается только выяснить, как все происходило в Москве. То, что генерал Родионов нарушил письменную директиву Генерального штаба, очевидно. Директива эта основывалась на приказе министра обороны Язова и гласила, что войска выделяются для охраны важнейших правительственных и городских объектов. Родионов должен был охранять здание ЦК, аэропорт, тюрьму… Вместо этого он бросил вверенные ему части на безоружных людей. Как могло такое случиться? Как генерал-полковник осмелился на такую самодеятельность, приведшую к трагическим последствиям? Может быть, это выяснится в Москве?
Сам Родионов на наши недоуменные вопросы, почему он пошел на такое "творческое" толкование приказа и взялся за то, на что не получал полномочий, ответил: во-первых, он-де был старшим по званию, а во-вторых, было принято решение бюро ЦК компартии Грузии о его назначении командующим операцией. А он член бюро и обязан был подчиниться. Странная аргументация. Особенно если учесть, что вместе с Родионовым "в качестве консультанта" активное участие во всех заседаниях и в разработке самой операции принимал первый заместитель министра обороны генерал Константин Кочетов. Мы не исключали, что именно через генерала Кочетова было продублировано устное назначение Родионова руководителем операции по разгону митинга. Или Кочетов тоже забыл доложить своему министру в Москву, что решением республиканского бюро его приказ по существу изменен? Верилось в это с трудом. Ни в одной армии мира такое "переосмысление" приказа, пожалуй, невозможно. Но — генералы утверждают, что так и было.
Значит, на основе имеющихся документов мы должны сделать вывод, что генерал Родионов просто нарушил приказ. И первый заместитель министра обороны это нарушение одобрил.
Нарушение приказа и привело к трагическим последствиям. Значит, Родионов должен нести ответственность как командир, нарушивший приказ. Позднее II Съезд народных депутатов подтвердит выводы депутатской комиссии об ответственности Кочетова и Родионова. Но ни один из них не пострадает и к ответственности привлечен не будет. Что, видимо, и подтвердит версию, согласно которой Родионову было дано устное приказание возглавить операцию по очистке площади. Оговорюсь: эта догадка лишь естественное умозаключение, подкрепленное только логикой событий. А выводы и рекомендации комиссии мы основывали на документах. И обязаны были констатировать: генерал Родионов нарушил данный ему письменный приказ.
Из стенограммы заседания комиссии Съезда народных депутатов. Москва, 25 июля 1989 года:
"ЯЗОВ… Указаний о разгоне демонстрации из Министерства обороны ни от кого не поступало. Я таких распоряжений не давал. Узнал я тогда, когда уже случилось…
СОБЧАК. Информировали ли вас товарищ Родионов и товарищ Кочетов восьмого числа о предполагаемой операции по вытеснению митингующих с площади?
ЯЗОВ. Последний разговор с товарищем Родионовым состоялся около 17–18 часов после моего возвращения из Центрального Комитета. Это было седьмого вечером.
СОБЧАК. Нас интересует восьмое число, потому что решение об операции было принято именно восьмого.
ЯЗОВ. Восьмого где-то в 12–13 часов. После окончания партактива. Он мне сказал, что закончился партактив, было принято такое-то решение. Но разговора о том, что они будут площадь очищать, не было. Об этом, видимо, было принято решение позднее.
СОБЧАК. Значит, никакой информации не было?
ЯЗОВ. Не было.
СОБЧАК. Вы считаете эти действия товарищей Родионова и Кочетова правильными?