Марья Васильевна грузно опустилась на колени перед иконами святых угодников и Матери-Богородицы, принялась горячо молиться.
Вернулся Хоробрит к себе под утро, ощущая на губах сладость жарких поцелуев Алёны. Ему хотелось петь. Прочь сомненья! Они достойно венчают лишь слабых духом.
Старичок-домовой встретил Афанасия на пороге, закувыркался, засвистел, уселся в лунном пятне, захлопал в ладошки.
— Ай хорошо, соседушка, ай баско! Страсть люблю, когда детушки зачинаются. А то мне, старичку, скука смертная. Я на боярыню и боярина осерчал, плохо семью блюдут, в доме который год детских голосов не слыхать.
— У тебя, дедок, детушки были? — добродушно спросил Афанасий, стаскивая сапоги.
Домовой даже мохнатыми лапками замахал от возмущения.
— У кикиморы каки детушки! Она хлопотунья, да не по этой части. Ей бы всё людей стращать да пужать. Ух, егоза была, сорочиха, так и норовила из дому улизнуть, в гости к водяному наладиться. Я её уж и за хвост привязывал, дак отрывала! Ей водяной милей хвоста.
Афанасий лёг и устало задремал под ворчливое бормотание старичка. А в окно уже брезжил рассвет.
Утром отрок Федька, открывая Хоробриту ворота, сообщил новость: за три улицы отсюда ночью убили трёх татей. Кудрявый Федька в ужасе круглил глаза, ему ещё такие дела внове и впечатляют несказанно. Сколько нужно горя, чтобы юношеская мягкая душа очерствела?
— Дроворубы ехали, наткнулись. Свезли в мертвецкую. Наш боярин сказывал, мол, один их посёк, даже одёжу с них не снял. Ох, дядь Афанас, тот витязь, видать, ладной был!
— Кто тебе сказывал, что они тати?
— Дак при них оружье нашли — ножи да кистени. Добрые люди с кистенями по ночам не ходят.
В Тайном приказе Хоробрита встретил князь Семён, коротко спросил:
— Твоё рукоделье?
— Моё. Хотели убить. Пятеро их было. Один раненый сбежал, пятого сам отпустил.
— Почему сторожам не сдал?
— Жалко стало парня.
Князь Семён бросил на проведчика испытующий взгляд: уж не ослаб ли душой проведчик. Но взгляд Хоробрита был твёрд.
— Добро. Я сказал управителю, чтоб правёж не устраивал. Ездил смотреть, узрел тулово посеченное и голову отдельно уложенную, догад взял: Хоробрита сабелька! Государь ужо сказал: надо всех проведчиков собрать и на ночь по Москве пустить, враз от душегубов стольный град очистят! — Князь выглянул в поруб[74], крикнул: — Кирилл, подай нам тезика! Купца сейчас приведут, он по-арабски мекает. Кирилл сюда его доставил, глаза ему завязал. Погутарь с ним крепости языка для. Олло, перводигерь, олло карим... тьфу, как ты язык не скривишь?
— Привычка, князе, — улыбнулся Хоробрит одними губами.
— Это ж я и сказывал государю, Хоробриту талан от Бога даден.
Привели высокого, чернобородого, смуглого перса. Хоробрит задал ему первый вопрос по-арабски. Перс удивлённо заворочал совино-круглыми глазами, охотно, даже обрадованно ответил:
— Никогда не думал, господин, что в столь далёкой северной стране встречу человека, знающего мой язык. У меня отец был араб.
— Откуда ты? Как тебя звать?
— Хаджи Лутфулла, господин, звать меня. Родом из Ормуза.
Так Афанасий впервые услышал о далёком южном городе, расположенном на острове на выходе из Персидского залива.
— Велик ли ваш город, богат ли?
Хаджи Лутфулла принялся горячо рассказывать, доброжелательно поглядывая на сидящего перед ним внушительного человека, у которого пристальный взгляд, седеющие волосы, лицо воина, а расспрашивал он о том, что должно интересовать лишь купца.
— Плавал ли ты в Индию?
— Куда именно, господин? Индия — великая страна, весьма обширная, в тамошних землях много государств. Я плавал лишь вдоль побережья, от города Дега до Камбея. Вглубь же не ездил. Там высокие горы и дремучий лес, который называют джунглями. В джунглях много диких зверей, они пожирают тех, кто оказывается в лесу. — В голосе перса послышался страх.
Беседа длилась долго. Чужие слова охотно всплывали в памяти Хоробрита. Учил его арабскому языку шемаханский купец, проживший два года в Московии. За что из казны ему было выплачено десять рублей и дарена шуба.
После того как перс ушёл, не забыв пригласить Хоробрита к себе в Ормуз, Афанасий и князь Семён пообедали кислыми щами и холодной пряжениной с редькой. Князь, вытирая блестевшие жиром пальцы, задумчиво сказал:
— Нового мало, но надобно его слова проверить, так уж у нас завелось: посторонний подтвердит, стало быть, верно. Раздобыл я записи синского монаха Сюань Цзана. Вельми просил сию книгу привезти, заплатил за неё серебром по весу: сколько книга потянула, столько и серебра дал игумену Юрьевского монастыря. Она с персицкого переведена при Василии Тёмном. Когда турки на Константинополь дорогу закрыли, персы к нам много чего привозили. Чти-ко вслух. — Князь бережно снял с полки книгу в деревянных обложках, украшенных позолоченной медью.
«Синский путешественник по имени Сюань Цзан в начале правления династии Тан[75] отправился в Индию, проехал земли Сиицзяна, Чагатая, Гандхарус [76], явился в долину великой реки Инд и пробыл у достославного царя Харша 13 лет, после чего через Уйгурию и горы Гиндукуш вернулся на родину и записал всё увиденное. Вот что он зрел сам и не оставил без благосклонного внимания.
В Индии имеется золото, серебро, медь, нефрит, амбра, редкостные самоцветы и разнообразные драгоценные камни. Всё это индийцы меняют на предметы, коих сами не производят.
Купцы, занимающиеся торговлей, свободно передвигаются, ведя свои дела по всей стране. Переправы через реки и проходы через рогатки открыты для всех желающих, уплативших небольшую пошлину. Дороги безопасны от разбойников.
Налоги, взимаемые с населения, лёгкие. Каждый спокойно владеет своим мирским имуществом. Те люди, которые обрабатывают царскую землю, платят в виде дани одну шестую продукта.
Простой народ в Индии хоть и легкомыслен, тем не менее честен и заслуживает уважения. В денежных делах индийцы бесхитростны. Они боятся возмездия в будущих воплощениях душ, а потому не допускают обмана или предательства, верны клятве и обещаниям. Поведение их мягкое и любезное...»
Князь хмыкнул, размышляя, огладил бороду, подумал вслух:
— Стало быть, тот нижегородский купец, с коим мы вчера говорили на пристани, прав. Он баял, в Индии нет ни татей, ни завидливого человека. А што вот воплощение душ? Куда души-то воплощаются?
Хоробрит лишь пожал плечами. Хаджи Лутфулла ни о чём таком не говорил, он лишь сказал, что у индийцев есть «варны» брахманов, кшатриев, вайшьев, шудр и ещё есть «неприкасаемые». Что такое «Варны», Лутфулла затруднился объяснить, лишь заметил, что брахманы в Индии самые могущественые, постоянно молятся своим богам, которых там много. Кшатрии — воины, из них назначают правителей — раджей, вайшьи — торговцы, а шудры — землепашцы, скотоводы. И что переходить из одной варны в другую нельзя. Афанасий рассказал об этом князю. Тот изумился.
— Стало быть, они, индияне, не христиане?
— Стало быть, так.
— Гм. А што ж «Сказание»...
— «Сказание», князе, лживо!
Семён Ряполовский испуганно оглянулся, словно кто мог их подслушивать, замахал на проведчика толстыми руками.
— Што ты, што ты! Таперь об етом говорить... Ведь сам государь поверил! Ни-ни, молчок! Сведать надо!
— Сведаю, князе, что увижу, то государю и скажу!
Ряполовский почесал затылок, цыкнул сквозь щербатые зубы. Скверное дело. Сообщение перса «Сказание» не подтверждало. Верить купцу — о «млеке и мёде» — тоже глупство изрядное. Синский путешественник в своих записках об особенном изобилии Индии не сообщает. Значит, муравьи, добывающие из земли золото, — ложь? С другой стороны, государь питает надежду. Нет, отменить разведку невозможно.
— Что там далее у синца? — спросил огорчённый князь.
— О войске.
— Ну-ка, ну-ка, чти о войске! — оживился глава Тайного приказа и даже мясистую ладонь приставил к волосатому уху, чтобы лучше слышать.
«Главные воины этой страны выбираются из самых храбрых людей. Так как сыновья наследуют профессии своих отцов, то они быстро овладевают военным искусством. Воины живут гарнизонами и во время похода идут в авангарде. Существует четыре рода войск: пехота, кавалерия, колесницы и слоны. Слонов покрывают броней, к хоботам привязывают острые клинки. Военачальники командуют, стоя на колесницах...»
— Число войска какое? — нетерпеливо перебил Хоробрита князь. — Сколь тыщ?
— Не говорено, сии сведения трудно раздобыть.
— Э-эх! — Князь Семён в досаде стукнул здоровенным кулаком по столешнице, аж доска затрещала. — О самом главном — ничего!
— Книга древняя, за тыщу лет много изменилось, — заметил Хоробрит. — Может, там уже и войска негу.
— Как тако нету? Сё не может быть!
— А вишь, синец пишет: люди там мирные, честные...
— Мир-рные? — изумился Ряполовский. — А соседи? А удельные? Опять же тати, чужеверцы, дикие звери, бунтари, соперники... ха, мирные! Нет, надобно сведать! — решительно объявил он.
— Сведаю, князь, но лгать не буду.
Семён Ряполовский хмуро посмотрел на проведчика, угнув голову и посапывая, но промолчал. Сказал про другое:
— Главно дело — сведай про слонов! Што за звери, сильны ли, много ли воинов заменяют. Вдруг тыщу, ась? — Князю явно не хотелось терять надежду.
Ночь Хоробрит вновь провёл с ласковой, податливой Алёной. Она отдалась ему со всей страстью, накопленной молодостью и нетерпеливым ожиданием любви. Закончились томительные мечты, каждая ночь отныне была для неё наполнена счастьем. Но Хоробрит не позволял себе погрузиться в бездонный омут увлечения, постоянно помня, что привязанность губительна. Но пылкая Алёна ничего не замечала.