Зашли в избу-пятистенку. Печь стояла возле средней стены, шириной в размах рук, высотой под матицу. Возле неё хлопотала хозяйка, орудуя ухватом. Гости степенно поклонились ей, она в ответ певуче произнесла, что всегда рада их видеть, синие яркие глаза её приветливо улыбались. На загнетке стояли тёплые горшки. Уселись за стол и принялись за крестьянскую пищу — щи с баранинкой, гречневую кашу, пироги с рыбной начинкой, овсяной кисель с мёдом и блинами. Ели да похваливали. Не зазнобиста снедь, да сытна, крестьянскому животу в самый раз. После такого заутрока можно и жилы в работе тянуть. Это свойство русского мужика — хорошо поесть и много работать — замечали многие чужеземцы.
Лес, по которому шла дорога, начинался прямо за околицей. Сначала тянулся мелкий березняк, за ним матёрые дубы с раскидистой кроной. Накануне выпал снег, скрыв под пеленой колдобины, и просека сверкала под солнцем подобно белой пуховой перине, без единого санного следа. Да и лес словно вымер.
Свернули на север, просека углубилась в чащу ельника. Здесь стали попадаться отметины зверья. Вот большими неровными прыжками скакал заяц, в стороне волки неслись во весь мах, разбрызгивая пушистый снег. Перешёл просеку грузный лось, высоко поднимая длинные ноги. Дальше встретился медвежий след: шатуну лень было брести, и он оставил глубокую борозду. Лошади Степана затревожились, жеребцы воинов зафыркали.
— Ох, окаянный, — забеспокоился Степан. — Опас, робятки, великий шатуна зимой встретить. Злющий он голодный.
— Бог не выдаст, свинья не съест! — беспечно отозвался Кирилл.
В лесу было тихо, лишь в вершинах высоких деревьев шумел ветер. Где-то от мороза треснуло дерево. Степан сказал, потирая щёки рукавицей:
— Трещи, трещи — минули водокрещи!
На что румяный Кирилл гулко похлопал широкими десницами, отозвался:
— Афанасий да Кирилло забирают за рыло![81]
Ехали до полудня. Лишь полозья скрипели. Скоро просека вывела на наезженную дорогу. Морды у лошадей заиндевели, но бежали они бодро, неутомимо. На небо наползла облачная пелена, сквозь неё солнце светило неярко. На пнях толстыми шапками лежал снег, лапы елей были словно в белых воротниках. Вдруг в лесу что-то провыло, да так глухо и таинственно, что жутью повеяло.
— Неладно, робятки, — тревожно заметил Степан, приподнимаясь в розвальнях. — Эк засвистало.
Лошади вздёрнули головы, прислушались, шумно втягивая воздух ноздрями.
Опять пронёсся по лесу тяжкий вздох, словно деревья застонали. В отдалении завыл волк. Его вой подхватили ещё несколько, протяжный звук поднимался всё выше и разом оборвался, словно лопнула струна.
Проехали дальше версты две. Воздух был совершенно неподвижным. Но в лесу ощущалось странное движение, Афанасию казалось, что деревья тянут свои ветки на север, как люди, о чём-то умоляющие.
— Однако волхв с бесями дружбу водит, — проворчал нахмурившийся Кирилл.
В третий раз в глубине леса простонало неведомое существо.
— Кажись, прибыли, — промолвил Степан. — Тпр-у, стой, волчья сыть! Вон тропка к ведуну.
В густых, припорошённых изморозью кустах белела узкая прогалина. Афанасий узнал это место. Сюда они сворачивали, когда осенью направлялись к отшельнику. Он повернул коня на тропинку. Следом за ним ехал Кирилл.
— Афонюшка, аль мне с вами? — пугливо спросил Степан. — Одному боязно, ась?
— С нами, с нами, — улыбнулся Хоробрит. — Оставаться опасно. Вдруг шатун набредёт.
Домовитый Степан был не в меру осторожен, но это почему-то совсем не мешало ему пускаться в опасные похождения, даже наоборот, риск его взбадривал, он и шарахался угрозы и тянулся к ней, как дитё к огню. Столь необычное поведение своего старого знакомого забавляло Хоробрита.
— Ну, тоды поехали! — Степан решительно направил своих лошадей на тропинку.
Афанасий помнил, что избушка волхва стоит на поляне неподалёку от ручья, как не забыл и морок, который навёл на них тогда отшельник. Интересно, как он их сейчас встретит?
Миновали заросли кустов, берёзовую рощицу, спустились к ручью, за которым стояли высокие деревья. Но не ельник, а густой осинник. Направо увидели поляну, на ней приземистую избушку, накрытую огромной снежной шапкой, так что трубы не видно. Дым не поднимался. Странно, в такой мороз не топить очаг. Жильё выглядело заброшенным.
— Чуйте, гремят! — удивился Степан, прикладывая к уху рукавицу.
Афанасий и Кирилл услышали, что из жилья отшельника доносится глухой барабанный стук. Словно зов о помощи.
Над поляной нависала нежилая тишина. И в ней отчётливо слышались удары в барабан. Тускло желтело слюдяное оконце. Перед крыльцом много звериных следов. Словно лоси, медведи, олени, вепри, лисицы, волки, зайцы и прочая лесная живность зачем-то бродили возле избушки.
Путникам стало тревожно. Степан закряхтел, стряхивая с бороды иней. Кирилл расправил широченные плечи, бодро кашлянул.
На крыльце намело большой сугроб, который почти скрыл отсыревшую дверь. Значит, её долго не открывали. Да уж не помер ли отшельник?
Всадники слезли с лошадей, накинули поводья на столбики дровяного навеса, надели на морды жеребцов торбочки с овсом. Степан на всякий случай остался в санях. Воины направились к крыльцу, всматриваясь в звериные следы. Степан, встав на колени, пугливо и увлечённо следил за ними, держа вожжи наготове, пододвинув к себе острый топор.
— Эк натоптали! Как нарочно! — заметил Кирилл. — Чаго оленям здесь понадобилось?
Он выволок из-под навеса широкую деревянную лопату, в несколько взмахов очистил ступени. Затрещали доски под его сапогами. Но в оконце никто не выглянул. Хоробрит с трудом распахнул дверь. И тотчас из неё вылетела большая серая птица, взметнулась над крышей и словно растворилась в небе. Барабан всё стучал.
В жилье с улицы показалось темно. Когда глаза Хоробрита привыкли к темноте, он увидел белого пушистого зайца, который лапами бил в барабан. На жёрдочке в углу метался чёрный ворон, тревожно каркая. Он был хром на одну ногу.
— Глянь, Афонь, очаг топится! — удивлённо заметил Кирилл. — Куда ж дым девается?
Очаг жарко пылал. В избушке было тепло, пахло увядшими цветами. Старик лежал на топчане в белой длинной рубахе, вытянув к огню босые чёрные ступни, и пристально смотрел на вошедших. Неподвижный сверкающий взгляд из-под седых волос, закрывших лицо старика, мог бы напугать. Но только не воинов. В бою враг покрепче смотрит. Кирилл поискал, куда перекреститься, не нашёл божницы, перекрестился в угол. Заяц, бросив барабан, скрылся под лежанкой старика. Ворон, слетев с жёрдочки, проковылял туда же.
— Здрав будь, старче! — поклонился лежащему Хоробрит.
Прогремел приветствие и Кирилл, словно иерихонская труба. Отшельник молчал. Обросший длинными седыми волосами, с чёрными когтистыми руками, он был похож на зверя.
— Ай заболел? — участливо спросил Хоробрит, наклоняясь над лежанкой.
Отшельник глухо, словно из могилы, произнёс:
— В землю врастаю. Уйти не могу. Не пущает земля.
— Что ты, отче, жалобишься, — весело пробасил румяный Кирилл. — Мы за тобой приехали. К государю, чуй, свезём! Вставай прытче!
Старик перевёл на него упорный взгляд, было в нём что-то необычное, так неподвижно смотрят совы, произнёс:
— Афанасий, убери Кирилла.
— Изыди! — коротко велел тот.
Жизнерадостный богатырь обидчиво произнёс:
— Ну, ин добре. Мне по малой нужде надобно. — Грузно согнувшись, пролез в дверь, затворил её, с грохотом спустился с крыльца.
Чёрные губы старика что-то неясно шептали, взгляд его не отрывался от Хоробрита в тяжкой задумчивости, он словно не решался поведать нечто сокровенное, но и боялся оставить в себе, невысказанное давило волхва.
— Что, отче?
— Подержи меня за руку! Подержи! — вдруг с силой произнёс отшельник, заглядывая прямо в зрачки Хоробрита сверкающими глазами, повторил с непонятной настойчивостью, протягивая ему чёрную руку, напоминающую звериную лапу: — Подержи!
Рука его медленно поднималась, ища опоры. Хоробрит отшатнулся.
— Подержи! — выл отшельник. В его глухом голосе слышалась мука и мольба.
Старик тянулся к Хоробриту, напрягаясь в последнем усилии, но не гнулось тело и трещали кости. Хоробрит с детства знал, что колдуны перед смертью передают чистому душой свою колдовскую силу.
— Возьми мою силу! — молил старик и тянулся к воину. — Стань страхом! Землю беречь надо! Лес охранять! Тебе всё передаю! Возьми моё ведовство...
Хоробрит решительно взял руку отшельника, сжал. И почувствовал, как что-то тёплое переливается в него, наполняя тело необычайной лёгкостью, многократно усиливая зрение и слух. Он перевёл взгляд на пол, и тот словно разверзся перед ним, возникла чёрная пахучая плоть земли, в ней слышался шорох, шипение, потрескивание. Земля разверзалась всё шире, глубже, из нутра её стали выплывать огоньки, чёрная жирная плоть корчилась, напрягаясь. Афанасий чувствовал животворящую силу, обонял густой дух, исходивший из могучего лона. Уши наполнились стонами земли, рождающей мириады ростков новой жизни, пробивающихся наверх, к свету, чтобы превратиться в деревья, травы, цветы. Рука волхва вздрогнула и ослабла. До Афанасия донёсся тихий удаляющийся шёпот:
— Придёшь к дубу... Там под валуном родник с живой и мёртвой водой... Лес береги... он кормилец... Там... в земле... покой...
Старик потянулся, выгнулся, замер с открытыми глазами, в них уже ничего не было, лишь пустота. Волхв скончался.
И тотчас ледяной ветер распахнул двери избы, загасил пламя очага, незримые существа заметались в ней, слышалось множество шаркающих крыл. Вскрикнул зайчонок, каркнул ворон. В лесу что-то ухнуло и застонало. Завыли волки. Кто-то заслонил дверной проём и заглянул в жильё. Пахнуло смрадом заклёклой шерсти. Афанасий увидел неведомое обросшее шерстью существо, похожее одновременно на медведя и на человека, глаза странного чудовища горели желтоватым огнём, а лицо было сумрачным и опечаленным. Лесное зверьё и духи земли пришли проститься с последним волхвом. Звуки, доносившиеся отовсюду, — всё было плач и стенания.