У тебя ли во дворе стоит
Новый терем одинёхонек...
Иссякла песня, словно малый ручеёк. Дмитрий подошёл к Хоробриту.
— Устал, Афонюшка? А то сменю?
— Чуток позже. Рано ещё. Чего смолк-то?
— Не поётся, Афонюшка, грусть долит. Душе тесно.
Плеснула рыба за бортом. В сумеречной глуби реки что-то тяжело заворочалось, словно там водяной разбушевался. По голубому поднебесью на север летела припозднившаяся стая больших серых птиц. Дмитрий проводил их глазами.
— На милую родину полетели. Вот ведь человек неладно устроен: на родине живучи, вон хочется, в иные земли тянет, а в чужедальней стороне о родине грустится. Так бы и улетел обратно!
— Гони тугу-кручину прочь! Гей, гей, друже! После ужина разомнёмся мы с тобой на сабельках! — бодро крикнул Хоробрит.
— Не хочется, Афонюшка. И к еде скус потерял. — Дмитрий побрёл прочь.
За ужином Кузмич сказал, что завтра пробегут корабли мимо Астрахани. А там уж и Хвалынское море. И ещё две седмицы плыть до Дербента.
— Ежли фуртовины не будет, — добавил бородач. — Надо бы Хасан-беку сказать, чтобы по Бузань-протоке наладиться, подале от города.
— А велик ли город Астрахань? — спросил кто-то.
— Вельми велик. И рынок тамошний агромадный. Купцы откель только не прибывают — из Кафы, Сурожа, из Ширвана, из земли Грузинской. Есть и индияне, их мултазейцами кличут.
— Чем же они торгуют?
— Жемчугом, узорочьем разным, перцем, атласом да бархатом. А к себе коней гонят табунами в тыщи голов.
— Что, у них коней нет?
— Сказывают, не родятся. А войску кони потребны. Верно али нет — не ведаю, но слух есть, покупают мултазейцы степных коней по осьми динаров, деньги такие у них, схожие с нашим рублём, а в тамошнем городе Ормузе продают по сто динаров за лошадь. А самолучших продают и по тыще динаров!
Купцу слышать о чужой прибыли — себя распалять. В тот последний перед Астраханью вечер только и разговоров было, где можно побольше выручки иметь. Человек крепок надеждой.
Утром увидели, что Волга разделилась на несколько рукавов. Посольский корабль направился в правый, самый дальний, кто-то с корабля крикнул русичам, что проток зовётся Бузанью и по нему мимо Астрахани безопаснее пробраться. Хасан-бек тоже был человек осторожный.
Протока была гораздо уже Волги. На низких пойменных берегах рос лес, окаймлённый густым кустарником. В зарослях чернели звериные тропы. В полдень увидели громадного вепря, бредущего по отмели. С посольского судна пустили в него стрелу. Она попала в толстый загривок зверя, но не пробила шкуру, превратившуюся в панцирь. Двадцатипудовый зверь остановился, понюхал розовым пятачком воздух, злобно взревел, угрожающе скакнул к воде. По краям оскаленной морды у него торчали здоровенные жёлтые клыки. Вторая стрела ударила в шерстистый лоб, и тоже безуспешно. Грузно развернувшись, вепрь бросился в лес. Поплыли дальше. Через несколько вёрст наткнулись на оленя-рогача, пьющего воду. Но и он пугливо умчался. Здесь было полно живности. Тучами поднимались в воздух утки-кряквы при приближении судов. В большом затоне увидели розовых птиц с клювами в аршин. Птицы плавали по глади затона, некоторые опустили в воду головы. В клюве одной птицы сверкнула рыбёшка, которую она тут же проглотила. На тёплых отмелях росли кувшинки, лилии. Вспугнули целое стадо свиней, бродивших в воде и пожиравших желтоватые растения, протянувшие свои плети меж кувшинок. Кузмич объяснил, что свиньи едят чилим — водяной орех.
Прибрежные заросли густо оплели толстые лозы дикого винограда, раскинула свои сети колючая ожина, кудрявилась дикая ежевика, на яблонях-дичках зрели яблоки, малинник перемежался с орешником-фундуком, — казалось, здесь всё создано для человека, но оставалось в диком первозданном виде.
Ближе к вечеру кто-то крикнул:
— Гляньте, братцы, татарове!
«И въехали есмя в Бузан рЂку. И ту наехали нас три татарина поганый и сказали нам лживыя вЂсти: Каисым солтан стережёт гостей в Бузани, а с ним три тысячи татар. И посол ширвашин АсанбЂг дал им по одноряткы[98] да по полотну, чтобы провели мимо Азъ-тархан. Они по одноряткы взяли, да вЂсть дали в Хазътораии царю. И яз своё судно покинул да полЂз есми на судно послово и с товарищи».
И точно. Впереди суда поджидали три всадника, позы у них были не угрожающие, а скорей миролюбивые. Один из них, с длинными, опущенными на грудь усами, в низко надвинутой бараньей шапке, махнул рукой, чтобы обратить на себя внимание. Позади всадников расстилался обширный луг, на котором росли редкие деревья. Здесь засады быть не могло. Посольский корабль безбоязненно приблизился к берегу. Хасан-бек спросил у всадников, что им нужно.
— Эй, посул давай! Верное слово скажу! — крикнул усатый.
Что-то встревожило Хоробрита при виде этого всадника и его голоса. Но что — он понять не мог. Второй татарин, темнолицый, с редкой порослью усов и бороды, посверкивал глазами из-под рыжего малахая, недобро ухмыляясь. Третий, в круглой шапочке и в халате, держал голову низко опущенной.
— Говори, подарок будет, — отозвался Хасан-бек.
— Касин-султан стережёт вас ниже по Бузани. Отсюда вёрст десять. Грабить хочет! Хороший весть, а? — Старший оскалил в улыбке зубы. — Давай посул!
— Поклянись, что не обманываешь, — потребовал посол.
Татарин обернулся в сторону востока, молитвенно поднял обе руки вверх, соединил ладони — поклялся.
Посол велел дать им по однорядке. Всадник оглядел одежду, пощупал сукно, крикнул:
— Эй, хозяин, мало! Дай ещё полотно на рубахи — спасёшься!
Заполучив полотно, татарин сообщил, что здесь две седмицы назад проплывал русский посол Васька Папин, и его племянник Митька за большие деньги выдал Касим-султану, что скоро на корабле в Дербент проплывут урус-купцы и среди них находится тайный проведчик кинязь Иван. Татарин ощерил в улыбке белые крепкие зубы, повернул коня, взвизгнул и с места пустил лошадь в карьер. У Хоробрита бешено заколотилось сердце. Он узнал эту волчью улыбку, вспомнил голос. Всадник в бараньей шапке — Муртаз-мирза.
На посольском судне тревожно гомонили, показывали пальцами на русичей. Хасан-бек стал советоваться с Кузмичем, что им следует предпринять.
— Вверх шестами пихаться надо, — сказал Кузмич. — К ночи не осилим, — пограбят нас!
— Эй, гляньте, татары разодрались! — вдруг крикнул Дмитрий.
На лугу и на самом деле происходила драка. Татарин в лохматой шапке рубился со своими спутниками. И кажется, всерьёз. Видать, не поделили посул. Всадники кружили на небольшом пространстве, сверкая саблями. Хоробрит кинулся под навес, где находились луки без тетив, схватил первый попавший, вырвал из кармашка чьего-то колчана-тула тетиву, быстро натянул, метнулся к борту. Пока он бегал, Муртаз-мирза успел свалить одного из своих спутников. Тот лежал на траве. Конь с опустевшим седлом обнюхивал его. Второй из спутников Муртаз-мирзы повернул своего вороного жеребца, пустился к лесу, надеясь уйти. Муртаз-мирза скакал следом. Удалялись они стремительно.
— Ты что? — удивлённо крикнул Хоробриту Дмитрий, видя, что тот целится в татар.
Стрела не достигла цели, упала на лугу. Татарин в лохматой шапке догнал своего врага и, зайдя справа, приподнявшись на стременах, снёс ему голову. Тот обвис на стременах, заваливаясь набок. Лошадь продолжала мчаться. Муртаз-мирза повернул назад, туда, где был повержен его первый враг и валялись однорядки и полотно. Хоробрит вновь поднял лук. Муртаз-мирза кончиком сабли ловко подхватил одежду, засунул в мешок. Пропела стрела. Вонзилась в землю в десятке шагов от татарина. Вислоусый вскинул голову, ощерился, что-то грозно крикнул и поскакал к лесу. Хоробрит объяснил сбежавшим к нему корабельщикам, что человек, в которого он стрелял, убил его родителей.
— Ветер! Ветер! Ставьте парус! — вдруг закричали с посольского корабля.
В спешке никто и не заметил, что начал дуть южный ветер. Все кинулись ставить паруса. Дмитрий, помогая Хоробриту тянуть и крепить спасти, шепнул ему:
— Чуй, Афонасий, нам треба разделиться. Мыслю, надобно тебе перейти на посольский корабль. Ты перекую молвь знаешь, выдашь себя за перса.
— Перейдём вместе.
— Вместе нельзя, помни, с тобой что случится — дело пропадёт. Главное — грамоты и письма сохрани!
«И яз своё судно покинул да полЂз есми на судно послово... Поехали есмя мимо Хастарани, а мЂсяцъ свЂтит, и царь нас видел и татарове к нам кликали: «Качма, — не бегайте!» А мы того не слыхали ничего, а бежали есмя парусом. По нашим грехам царь послал за нами погоню — свою орду. Ими настигли нас на БогунЂ[99] и учали нас стреляти...»
Месяц светил ярко, и корабли были хорошо видны с берега. Большие конные толпы татар мчались по обоим берегам. Проток был не слишком широк, и стрелы то и дело втыкались в высокие борта, за которыми скрывались корабельщики. То один, то другой быстро поднимались, пускали стрелы. И редкая из них не находила цели. То и дело кто-то из всадников валился под копыта коней.
— Урус-шайтан! — ревели на берегах.
— Качма! Буярда![100]
Корабельщики с красными от натуги лицами гребли, ускоряя ход судна. Парус обвис на рее-шогле. Часть татар ускакала вперёд. Оставшихся возглавляли двое — один зрелый, с холёным бледным лицом, второй юный, — оба в шлемах, в кольчугах. Старший властно прокричал:
— В воду геть! Крюками за борта, во имя аллаха!
Преследователи кинулись в воду, взметая брызги, плыли наперерез судам, держа в зубах кинжалы. Корабельщики били приблизившихся вёслами по головам. Другие отстали, выбрались на берег. Дмитрий тщательно прицелился, пустил стрелу в старшего воина. Но стрела не пробила царский доспех. Татары взревели, натянули тугие луки. Звон стрел смешался с шумом реки. Хоробрит увидел, как Дмитрий на мгновение застыл над бортом как бы в нерешительности, потом тяжело грохнулся спиной на палубу. В его груди торчала стрела.