Мир друзей и милых родных,
Радости игр и то, что тешит,
Я всё покинул, чтобы стать бродягой.
Что ж ты, сердце, мною недовольно?
В голосе неунывающего Насреддина впервые послышалась грусть.
Неподалёку от города Лара, лежащего на окраине большой солончаковой пустыни, друзья встретили торговый караван, и владелец каравана, чернобородый купец, сказал, что направляется из Ормуза в Шираз, везёт финики, которыми в Ширазе кормят лошадей. Оказывается, он знал ормузского купца Хаджи Лутфулло и даже ходил с ним караваном в Шемаху. Афанасий представился русским купцом, сообщив, что он ищет новые торговые пути для Руси. Купец был осведомлён о Москве и, в свою очередь, известил чужеземца, что «товаров на Русь» в Ормузе много.
— А в Индии? — спросил Афанасий.
Купец, подумав, ответил, что из Индии обычно везут драгоценные камни — жемчуг, яхонты, топазы и другие, что в Индии их без числа.
— Но сейчас в Индию ехать опасно, — предупредил купец. — Великий визирь бахманидов Махмуд Гаван воюет с княжеством Гоа, раджа которого друг раджи Виджаянагара. Так что война будет долгой.
Новость заставила Хоробрита поторопиться. Но в городе Ларе им пришлось задержаться на отдых, потому что отсюда до Ормуза больше двухсот вёрст безводной пустыней. Они остановились в завийе, где их должны были три дня кормить бесплатно. Насреддин отправился помолиться в мечеть. И там другому верующему понравились его искусно сделанные туфли. Он подошёл к молящемуся Ходже и шепнул на ухо: «Господин, молитва не достигает слуха аллаха, если ты молишься в обуви. Сними её». Насреддин прервал своё занятие и столь же тихо сказал в ответ: «Если молитва и не будет услышана, то у меня, по крайней мере, останутся туфли».
Вечером он пошёл в другую мечеть, чтобы послушать проповедь муллы. Явился мулла, увидел, что слушатель всего один, и спросил, должен ли он говорить? Ходжа ответил: «О, наставник, я простой человек и ничего в этом не понимаю. Но когда я прихожу в конюшню и вижу, что все лошади разбежались, а осталась одна, я всё равно дам ей поесть». Мулла принял близко к сердцу его слова, начал свою проповедь. Он говорил больше двух часов. Закончив, решил узнать, насколько хороша была его речь, спросил: «Ну как, добрый человек, тебе понравилась моя проповедь?» Ходжа вздохнул и ответил: «Я уже сказал, что я простой человек и не очень понимаю всё это. Но когда я прихожу в конюшню и вижу, что осталась одна лошадь, я не дам ей всего корма, который предназначен для других лошадей».
Утром друзья спустились в харчевню завийи, чтобы подкрепиться перед дорогой. Здесь круглоголовый лысый человек, видимо мнящий себя остроумным, рассказывал:
— Однажды Ходжу Насреддина пригласили на званый обед. А он явился, ха-ха, в поношенном платье. Поэтому никто не обратил на него внимания. На столах было множество кушаний, глаза Ходжи разгорелись. Он потихоньку направился домой, вернулся в шубе, присел возле стола, особенно обильного яствами, и стал тайком прятать пищу в карманы. «Что ты делаешь?» — удивились гости, заметившие, что он ворует еду. Насреддин не растерялся и ответил: «Почтенные, я вспомнил, что давно не кормил свою шубу. И вот угощаю её. Кушай, шуба, кушай!»
Слава великого шутника, видать, была повсеместной. Среди людей, окруживших лысого, послышался гогот. Особенно выделялся громовой смех волосатого великана, которого остальные уважительно называли пехлеван Таусен, то есть борец Таусен. По здоровенным, обросшим чёрной шерстью ручищам было видно, что он неимоверно силён. И тут впервые Ходжа Насреддин позволил себе возмутиться:
— Не так всё было, почтенные!
Гуляки замолчали, удивлённо уставились на путников за соседним столом. Лысый угрожающе спросил:
— Ты обвиняешь меня во лжи, старик?
— Я не обвиняю тебя, я думаю, что тебе кто-то неверно пересказал этот случай. Аллах, дорогой, всё видит!
— Даже то, что я сейчас хвачу тебя кулаком по голове? — небрежно поинтересовался лысый, подходя к столу друзей.
Имея такого друга, как богатырь-пехлеван, можно быть уверенным и дерзким. Гуляка занёс над стариком кулак. Хоробрит одним движением отбросил задиру. Насреддин вскочил, крикнул:
— Нехорошо, почтенные, затевать драку только потому, что я старик. Побойтесь аллаха!
— Оставь их, Орхан! — лениво прогремел великан. — Они пришлые, пусть идут свой дорогой.
— Но они унизили меня!
— Прости их. Аллах велит всех прощать. Ты правоверный? — обратился пехлеван к Хоробриту.
— Нет, — помедлив, ответил Афанасий. — Я гость в вашем городе. Но я думаю, что Бог един для всех.
Ходжа Насреддин одобрительно кивнул. Гуляки в изумлении переглянулись. Ходжа, воспользовавшись замешательством, мирно сказал:
— Почтенные, если вы хотите послушать истории обо мне... то есть, я хочу сказать, о бродяге Насреддине, то я готов их поведать! Клянусь, это будут самые правдивые истории, когда-либо услышанные из чужих уст.
— Рассказывай, старик! Мы слушаем! — раздались голоса.
Афанасию казалось, что люди готовы слушать забавные истории про весёлого мудреца бесконечно.
Великан спросил:
— Как было с шубой, старик, на самом деле?
— С ней было так, — неторопливо начал Ходжа. — Насреддина пригласили на званый обед. Он надел поношенное платье, и никто не обратил на него внимания. Тогда он побежал домой, облачился в роскошные одежды и вернулся. Насреддина почтительно встретили, усадили за почётный стол. Хозяин принялся его угощать: «Пожалуйста, Ходжа, отведайте!» Насреддин стал подтягивать шубу к блюду и приговаривать: «Прошу, шубейка!» — «Что ты делаешь, Ходжа?» — удивились гости. «Раз почёт шубе, то пусть она и кушает!» Вот как было, почтенные!
Лысый ехидно заметил:
— Ты рассказываешь так, будто сам был на том пиру.
На него зашумели и попросили Насреддина рассказать ещё. И вот что поведал старик о случаях, которые произошли с ним.
— У друга Ходжи было две жены. И он при встречах очень красочно описывал, какой у двух цветков разный аромат. Раззадоренный Ходжа взял и себе вторую жену. В брачную ночь он захотел разделить с ней ложе. Она прогнала его: «Не мешай мне спать, иди к первой жене!» Он и отправился к первой. «Тебе здесь нет места! — сказала та. — Если ты взял вторую жену, то и ступай к ней!» Ходже ничего не осталось, как пойти в ближнюю мечеть, чтобы хоть там найти покой. Когда он попытался заснуть, то услышал за свой спиной покашливание. С удивлением обернулся. И что же? Оказывается, это был не кто иной, как его добрый друг. «Вах, почему ты здесь?» — спросил он друга. «Мои жёны не подпускают меня к себе. Это длится уже много недель». — «Но зачем ты рассказывал, как прекрасно жить с двумя жёнами?» Пристыженный приятель сознался: «Я чувствовал себя таким одиноким в мечети и захотел, чтобы рядом был ты».
— А вот ещё быль про шерстяную бороду, — возгласил Насреддин. — Однажды Ходжа торговал тканями. Пришла к нему женщина, чтобы купить материю для накидки своему мужу. Ходжа предложил ей хорошую ткань. Женщина спросила: «Ты можешь поклясться, что эта материя из чистой шерсти?» «Конечно, — ответил Ходжа, — клянусь всеми пророками, что вот это, — тут он погладил свою длинную бороду, — не из чего другого, а только из чистой шерсти!»
Хохот стоял неописуемый. Как всегда, привлечённые смехом, в харчевню набились посетители. Насреддин рассказывал всё новые и новые истории о собственных приключениях.
Когда друзья покидали Лар, их провожал едва ли не весь город. Хурджины Насреддина раздулись от подарков. Его ослик покряхтывал, бросая на хозяина укоризненные взгляды, словно хотел сказать: «Видишь, чем оборачивается веселье! Смеялся ты, а страдаю я!» Великан Таусен тоже провожал их и сказал, что он из Ормуза, а сюда приехал, чтобы схватиться с местным пехлеваном.
— Я скоро вернусь в Ормуз! — заявил он, выпячивая широченную грудь. — Только схватку выиграю. Будьте моими гостями. В Ормузе у любого спросите, где дом пехлевана Таусена.
За городом на развилке дорог Ходжа остановил ослика, отдал один хурджин Афанасию и показал на запад, где за солончаками виднелось море. По нему ходили крутые белопенные волны.
— Я всегда боялся моря, — признался вдруг он. — А ты хочешь в Индию плыть на судне.
— Но другого пути нет.
— Послушай, зачем тебе эта далёкая страна? Чем плоха Персия? Поедем лучше в Багдад!
— Но мне туда не нужно.
— Жаль. Прощай, друг!
— Как — прощай? Ты покидаешь меня?
— Приходится. Мне нужно в Багдад. Я привык путешествовать по суше. Мне хорошо в степи, но плохо в море.
Афанасий взмолился:
— Проводи меня до Ормуза. А оттуда, так и быть, отправляйся в Багдад! Ну что тебе стоит, Ходжа!
— Нет, — твёрдо произнёс старик. — Решений своих менять не стоит. Тебе нужно в Индию, а мне... Прощай, не знаю, встретимся ли мы ещё. Мы славно провели время. Но всему приходит конец. Даже счастью. Прощай! — С этими словами старик повернул ослика и погнал его по дороге на Шираз.
Хоробрит даже не подозревал, что может плакать, подобного с ним никогда не случалось. А тут слёзы выступили на глазах, так ему стало грустно и жаль расставаться с весёлым и лукавым стариком. У него мелькнула мысль бросить всё, догнать мудрого хитреца и странствовать вместе по пыльным дорогам, ни о чём не заботясь, встречая в степи восходы и провожая закаты, ведя неспешные беседы, смеясь над остротами, беспечно коротая время, зная, что тебе ничего не нужно от жизни, кроме куска хлеба и охапки травы для ночлега. Он колебался, следя за одинокой фигуркой на семенящем ослике. Ходжа Насреддин вдруг обернулся, взмахнул прощально рукой, вместе с ветром до Хоробрита донеслось:
— Проща-ай! Жизнь — это дорога-а!
— И-a, и-а! — прокричал ослик.
Орлик ответил им грустным ржанием. Нет, мгновенное острое желание не преодолело того, что вросло в душу, что можно было вырвать лишь вместе с жизнью. Когда Ходжа Насреддин скрылся в сиреневом мареве, Хоробрит повернул Орлика на дорогу в Ормуз. Он опять остался один.