Помпоний оказался человеком весьма сведущим, доброжелательным, что чувствовалось по тону его голоса, не в пример португальцу дону Диего Деца. Хоробрит почувствовал приязнь к добродушному итальянцу, который сам себя называл новым для Афанасия словом «гуманист» и говорил, что это слово сейчас в Европе входит в самое широкое употребление.
— Меня не влечёт Индия как земля обетованная, — говорил он, — я изучаю нравы, обычаи народов, хочу понять различия характеров и склонности народов в зависимости от образа жизни, климата. Это, друг мой, весьма перспективное направление науки, которую можно назвать гуманистической. Индийцы, например, мечтательны по натуре, они не агрессивны, далеко не воинственны и вряд ли когда-нибудь предпримут захваты земель своих соседей, если над ними будут столь же незлобивые и мирные правители. Я не беру в пример династию Бахманидов, они мусульмане. У них изначально заложено стремление присоединять к своей вере другие народы, и чаще насильственно, а это уже предполагает воинственность. Отсюда проистекает причина постоянных войн султаната с соседями.
Далее наблюдательный итальянец, сам того не подозревая, подтвердил выводы Хоробрита о том, что устремление Бахманидов на юг является ошибкой, ибо нечего и мечтать распространить свою веру на чрезвычайно стойкий в своих обычаях народ, а военный успех Бахманидов невозможен по причине многолюдства южных государств.
— Но в просчёте великого визиря Махмуда Гавана таится благо для северных соседей, ибо мусульмане не могут повернуть свои армии на них, — заключил Помпоний, явно владеющий искусством стратегических расчётов. — Впрочем, дорогой Афанасий, со стороны Махмуда Гавана подобное тоже было бы недальновидно. Он просто погубил бы своё войско. Судьба Бахманидского султаната сама по себе весьма любопытна.
— Чем же? — спросил Хоробрит.
— Тем, что она доказывает известную истину: если захватчики в результате первоначальных побед получают власть над более многочисленным народом и не хотят слиться с покорёнными, а распространить свою веру не имеют сил, то господство победителей не может длиться долго. Я в этом не просто убеждён. В Бидаре мне пришлось наблюдать многое, что скрыто от глаз хоросанской верхушки. И должен заметить, дорогой Афанасий, судьба государства Бахманидов в некотором смысле схожа с судьбой Золотой Орды. Пройдёт не так уж много времени, и Русь не только освободится от унизительного данничества, но и поглотит саму Золотую Орду.
То, о чём в последнее время упорно размышлял русский проведчик Хоробрит, находило полное подтверждение в наблюдениях итальянского учёного, человека многознающего, умного, а самое главное — беспристрастного.
Они беседовали всю ночь. И всё это время шумел в долине огромный лагерь паломников, где собралось множество людей, пришедших с юга и севера, востока и запада, из сухих степей и влажных джунглей, объединённых одной верой, упорно желающих жить по своим исконным обычаям. И какая сила могла им в этом воспрепятствовать?
Да, Помпоний Лето был прямой противоположностью кичливому португальцу Диего Деца. Поэтому утром итальянец и Хоробрит расстались друзьями. Помпоний хотел ехать дальше на юг, в государство Виджанаягар, а Хоробриту нужно было возвращаться в Бидар. За прощальным завтраком, подняв кубок с виноградным вином, итальянец гуманист возгласил:
— Моя мечта проста: земля должна цвести и благоухать! А для этого её следует очистить от скверны! Насколько бы все народы продвинулись вперёд в образовании, науке, искусстве, если бы с тела земли удалось соскоблить все зловонные наросты, отмыть её и нарядить в белые чистые одежды! Я пью за процветание земли!
Он искренне верил, что это возможно. Но Хоробрит выпил тоже.
«От Первати же приехал есми в Бедерь за 15 дний до бесерменьскаго улу багря[163]... и язъ позабылъ вЂры христьяньскыя всея, и праздниковъ христианьскых, ни Велика дни, ни Рожества Христова не вЂдаю, ни среды, ни пятници не знаю; а промежу есми вЂръ тангрыдань истремень, олъ сакласынъ: «Олло худо, олло акъ, олло ты, олло акъберъ, олло рагымъ, олло керимъ, олло рагымелъло, олло каримелло, танъ танъ-грысень, худо сеньсень (я молю Бога, пусть он сохранит меня: «Господи, боже истинный, ты Бог, Бог великий, Бог милосердный, Бог милостивый, всемилостивейший и всемилосерднейший, ты, Господи Боже!) Бог еди единъ, то царь славы, творець небу и земли.
А иду я на Русь, кетьмышьтыръ имень, уручь тутъ-тымъ (с думой: погибла вера моя, постился я мусульманским постом?) МЂсяць марта прошелъ, и азъ мЂсяць мяса есмь не ялъ, заговЂлъ с бесермены в недЂлю, да говЂл есми ничего скоромнаго, никакия ястъвы бесерменьскыя, а ярлъ есми всё по двожды днёмъ хлЂбъ да воду, вратыйял ятьмадымъ (с женщиной не ложился я). Да молился есми Богу вседержителю, кто сътворилъ небо и землю, а иного есми не призывал никоторово имени, богь олло, богь керимъ, богъ рагымъ, богь худо, богъ акъберъ, бог царь славы, олло варенно, олло рагымелло, сеньсень олло ты! (Господи Боже, Бог милостивый, Бог милосердный, Бог Господь, Бог великий, Бог царь славы, Бог зиждитель, Бог всемилостивейший, — это всё ты, о Господи!)»
Порой тяжкий груз жизненного опыта превращается в неверие, в тоску, отчаяние, и нет рядом близкого человека, могущего утешить, ободрить, мрачные думы заполняют душу, и мир кажется средоточием вражды, злобы, пороков. В особо тягостные минуты человек непременно обращается к Богу. Но подвигло Афанасия написать эти строки не только отчаяние, но и стихи, прочитанные Помпонием за прощальным завтраком.
— Послушай, дорогой Афанасий, что пишет один из величайших поэтов, когда-либо рождённых женщиной! — воскликнул он.
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
...Мой дух ещё в смятенье бега,
Вспять обернулся, озирая путь,
Где, кроме смерти, смертным нет ночлега.
Когда я телу дал передохнуть, то
Прочитал над входом в вышине:
«Оставь надежду всяк, сюда входящий»[164].
— Это «Божественная комедия»! Надпись автор увидел над входом в ад: «Оставь надежду всяк, сюда входящий» — сказано о грешниках. Позволю себе заметить, что стихи «Божественной комедии» противоречат постулату христианства об отпущении грехов. Кто прав?
Восхищаясь сочинением великого Данте, Помпоний оставался прежде всего учёным. Его вопрос задел за живое Хоробрита и навёл на смутные мысли. Может быть, по этой причине возникло у него, стойкого человека, состояние безысходности.
Но всё кончается. Даже безысходность.
«ИндЂяне же вола зовутъ отцемъ, а корову матерью. А каломъ их пекут хлЂбы и Ђству варять собЂ, а попеломъ тЂм мажуть ся по лицу и по челу, и по всему тЂлу их знамя. В недЂлю же да в понедЂникъ ядять единожды днёмъ. Въ ИндЂе же какъпа чекътуръ а учюзедерь: сикишь иларсень ики шитель; акечаны иля атырьсень атле жетель берь; булара досторъ; а кулъ каравашъ учюзъ: чар фуна хубъ, бемъ фуна хубЂсия; капкара амьчуюк кичи — хошь. (В Индии же гулящих женщин много и потому они дешёвые; если имеешь с ней тесную связь, дай два жителя; хочешь свои деньги на ветер пустить — дай шесть жителей. Так в сих местах заведено. А рабы и рабыни дёшевы: 4 фуны хороша, 5 фун хороша и черна; чёрная-пречёрная амджик маленькая, хороша).
А Келекогъ (Кожикода) есть пристанище ИндЂйскаго моря всего. А пройти его не дай богъ никакову кестяку[165], а кто его ни увидитъ, тотъ поздорову не пройдеть моремъ. А родится в нём перець, да зеньзебиль, да мошкатъ, да калафуръ, да корица, да гвозникы, да пряное коренье, да адряк, да всякого коренья родится в нёмъ много. Да всё в нём дёшево. Да кулъ да каравашь письяръ хубь сия. (А рабы и рабыни многочисленны, хорошие и чёрные).
А Силян (Цейлон) есть пристанище ИндЂйскаго моря немало, а в нёмъ баба Адамъ на горЂ на высоцЂ[166]. Да около его родится каменье драгое, да червьци, да фатисы, да бабогури, да бинчай, да хрусталь, да сумбада[167]. Да слоны родятся, да продають в локоть, да девякуши продають в вЂсъ[168].
А Шабаитьское пристанище ИндЂйскаго моря велми велико. А хоросанцемъ дають алафу по тенкЂ на день, и великому и малому. А кто в нёмъ женится хоросанець, и князь шабатьской даетъ по тысячи тенекъ на жертву, да на алафу, даЂтъ на всякый мЂсяц по десяти денёк. Да родится в Шаботе шёлкъ, да сандал, да жемчюгъ, да всё дёшево.
А в Пегу же есть пристанище немало. Да всё в нём дербыши (дервиши) живугь индЂйскыя, да родится в нёмъ камение дорогое — маникъ, да яхутъ, да кырпукъ, а продают же каменья дербыши.
А Чиньское же да Мачиньское[169] пристанище велми велико, да дЂлають в нём чини[170], да продають чини, в вЂсъ, а дёшево...
Шаибатъ же от Бедеря 3 мЂсяци пути, а от Дабы ля до Шаибата 2 мЂсяца моремъ итьти. Чинь да Мачимъ от Бедеря 4 мЂсяца моремъ итьти, а там же делаютъ ними[171], да всё дёшево. А до Силяна 2 мЂсяца моремъ итьти...
В Кузряте же родится краска, да люкъ. Да в КамбатЂ родится ахыкъ (сердолик). В Рачуре же родится алмазъ бир кона да новъ кона (старые копи и новые копи). Продают почку[172] по пяти рублёвъ, а доброго по десяти рублёв, новаго же почка алмазу пЂнечьче кени, сия же чар — шеш кени, а сипитъ екъ тенка (чёрного алмаза по четыре — шесть кени, а белого — одно кени).
Алмазъ же родится в горЂ каменой, а продають же тую гору каменую по д†тысячи фунтовъ золотых новаго алмазу, а кона алмазу продають в локоть по 10 тысячь фунтовъ золотых. А земля же тоя Меликханова, а холопъ салтановъ. А от Бедеря 30 кововъ... Да в ШабатЂ же всё дёшево, а родится шёлкъ да сахаръ велми дёшево. Да по лесу у них мамоны да обезьяны, да по дорогамъ людей дерут, ино у нихъ ночи по дорогамъ не смЂють Ђздити, обезьянъ дЂля да мамонъ дЂля».