Ночь — обитель грехов и сомнений. Но наступало утро, и Хоробрит вновь был твёрд душой. Прежде чем покинуть Бидар, следовало помочь Вараручи. Стыдно не отблагодарить друзей-индусов, людей мечтательных, с чистой и робкой душой, помогавших ему в трудную минуту. Они негодовали на Малика Хасана, но никогда бы не решились причинить ему зло. Но над душой Хоробрита не властвовали законы Ману, а справедливость он понимал как борьбу, а не как покорность. Да и велик ли грех отнять неправедно нажитое?
Ещё до отъезда визиря Вараручи показал русичу план дворца, начертив его на стене углём. А когда Хоробрит запомнил чертёж, немедленно стёр.
Двухэтажный дворец имел больше пятидесяти жилых и хозяйственных помещений. Ограда в две сажени изнутри оплетена колючими растениями. Во дворе — конюшни, казарма, склады, кухня, соединённая крытым переходом с трапезной. По словам Вараручи, бывали дни, когда за обедом у визиря присутствовало до пятисот человек. Второй этаж, где размещались женские покои, спальни, курительные комнаты и другие помещения, не интересовал Хоробрита. На первом этаже устроены зимние сады. Из приёмного зала — дверь в комнату для отдыха, так называемую диванную. За ней потаённый коридор ведёт на лестницу подвала. В отсутствие Малика Хасана десять воинов охраняют зал. Проникнуть в потайной коридор можно только из диванной. Как открывается ведущая в него дверь, не знает никто, кроме визиря. В ней скрыт какой-то секрет. Окна из приёмного зала выходят в зимние сады. Это Хоробрит уже видел.
— Ты могучий вони, Афанасий, — сказал Вараручи. — Но никто из нас не хочет, чтобы ты жертвовал своей жизнью. Слуги тебе ничем помочь не смогут, а воинов невозможно подкупить! Тебе не пробиться сквозь охрану. Но если даже и сумеешь, как откроешь дверь в подвал? Ты же не знаешь секрета её.
Вараручи мог ошибаться. Потайные механизмы кажутся чем-то непостижимым лишь людям несведущим. Раньше Хоробрит много раз имел с ними дело. Однажды князь Семён даже попросил его понаблюдать за мастерами, сооружавшими подземный ход из Тайного приказа к Москве-реке, и Хоробрит видел, как молчаливые умельцы ставили пружины в секретные запоры, укрывали рычаги в колодцах, а сами колодцы прятали так, что даже наблюдательный человек не обнаружил бы схоронку.
Людьми Вараручи во дворце визиря были два повара, конюх, смотритель фонтанов и опахальщик. Последний был столь услужлив и незаметен, что воспринимался не более как часть опахала. Но именно этот человек передавал оружейнику самые важные сведения. Сейчас он сопровождал своего господина. А вместе с ним оба повара и конюх. Остался во дворце лишь смотритель фонтанов но имени Баба.
С ним и поговорил Хоробрит.
Известно, что Бог создавая всякой твари по паре, имел в виду не просто мужчину и женщину, но и людей похожих, подобно близнецам. Всевышний настолько мудр, что ничего не делает зря, хотя цели его людям чаще недоступны и не стоит пытаться постичь замыслов Всесущего, ибо невозможно и помыслить о соперничестве ума слабых созданий с умом божественным. Поэтому неизвестно, по какой причине Баба оказался похож на Малика Хасана, словно их зачал один отец. Что, впрочем, могло и случиться. Но маленький визирь никогда не замечал маленького смотрителя фонтанов, а последний постоянно помнил, что если его нарядить в роскошные одежды Малика Хасана, придать лицу надменности, то отличить их можно было бы только по рукам. У визиря руки изящные, холёные, а у смотрителя грубые и мозолистые. Но на руки редко кто обращает внимание.
Об этом и сказал совиноглазый Баба Хоробриту, скрывая за насмешливостью блеск ума.
Работа Бабы, по его же словам, такова, что он знал все городские водоводы. А поскольку те не что иное, как глиняные трубы, уложенные в подземных ходах, то Баба знал то, что нужно было Хоробриту. Он был гневен на Малика Хасана и имел больше причин мстить тому, чем остальные, а душа его отнюдь не была покорна, ибо родитель его был брахманом. Голос маленького Бабы вздрагивал от волнения, когда он говорил:
— Я знаю Малика Хасана ещё с того времени, когда он был простым писцом, и у ворот дворца султана записывал желающих лицезреть повелителя. Тогда он меня узнавал и даже называл братом и угощал кхичри. Иногда я давал ему в долг несколько тенке и никогда не требовал вернуть их. Ладно, то дело прошлое. Три года назад я задолжал за лечение дочери много денег и попросил Малика дать мне взаймы. Он не стал меня слушать и выгнал прочь, да ещё кричал вслед: «Кафыр! Ты посмел приблизиться ко мне!» Такие обиды не забываются, русич. Тогда я пошёл к Махмуду Гавану и застал его в саду, когда он читал стихи. С того времени я их помню.
Павлин кричит в лесу от страсти пьяный,
Окрашены рудой тёмно-багряной,
Уносят молодые воды рьяно
Цветы кадамбы жёлтой, саржи пряной.
Воинственные тучи грозовые
Блистают, словно кручи снеговые,
Как стяги их — зарницы огневые,
Как рёв слонов — раскаты громовые...[182]
Выслушав, Махмуд Гаван велел мне идти к казначею Мехмеду-аге, чтобы тот выдал мне денег, сколько я скажу. Я попросил казначея дать мне в долг пятьдесят футу нов — столько я задолжал. Мехмед-ага дал шестьдесят футунов безвозмездно. Почему так получается, русич, что хороших людей сживают со свету? А когда я узнал, что Малик Хасан хочет погубить благородного человека и поэта Махмуда Гавана, я решил, что кому-то надо вмешаться. Но что я мог сделать, простой смотритель фонтанов?
Ночью небольшой караван из нескольких ослов и погонщиков прошёл по улицам Бидара, направляясь к водоёму, что расположен на вершине холма, откуда вода через задвижки течёт к городским прудам и фонтанам. Холм окружали сады, безлюдные в ночное время. Строение, к которому шёл караван, стояло у подножия холма и охранялось двумя стражниками-индусами. Там же, в хижине, одиноко жил смотритель задвижек, в обязанности которого входила подача воды в город.
— Он мне друг, — говорил Баба Хоробриту, уверенно шагая впереди каравана по тропинке. — Раньше он жил в Гуджарате и был кшатрием, но однажды в гневе убил брахмана и стал нечистым, то есть чандалом[183], неприкасаемым. Ему пришлось бежать из Гуджарата. Я встретил его на улице Бидара, когда он просил подаяние. Мне стало его жалко. Тогда смотрителем задвижек был я. Управитель дворца Малика Хасана мне сказал, чтобы я перешёл во дворец для обслуживания фонтанов. Я согласился, но попросил, чтобы на моё место назначили Говинду, так звали беглеца из Гуджарата. Никто ведь не знал, что там он был чандалом. Управитель переговорил с куттовалом, и Говинда стал смотрителем задвижек. Вот мы и пришли. Ослов лучше оставить здесь. К водоёму могут приехать стражи порядка, и тогда нам несдобровать.
Заросли прикрывали тропинку со стороны холма и дороги. Впереди слышался шум воды, льющейся в водоём из глиняных труб. Текла она с ближних гор, но откуда именно — знали только несколько человек в Бидаре, потому что трубы были упрятаны в землю. Одним из этих людей был Баба. Как он объяснил, лишить Бидар воды означает обречь город на гибель.
Вместе с Бабой и Хоробритом сюда пришёл Вараручи и трое крепких молодых индусов. Привязав ослов и оставив пожилого Вараручи стеречь их, остальные взяли пустые хурджины и последовали за Бабой.
— Удачи вам! — прошептал им Вараручи и с решимостью добавил: — Если Всевышний всезнающ, он вам поможет!
Поистине, вера обретается надеждой, а теряется опытом. Видя, что творится на земле, Вараручи стал сомневаться во всемогуществе Бога. Однажды в беседе он заметил Хоробриту, что перевоплощение душ — это обман, который невозможно опровергнуть.
Маленький отряд прошёл по тропинке, пересёк неглубокий овраг и поднялся к холму. Шум падающей воды усилился настолько, что заглушал голоса. Впереди зачернела каменная постройка. Возле неё горел костёр и виднелись двое воинов. Сменят их лишь утром. Баба провёл спутников мимо воинов, и скоро костёр скрылся за деревьями. Шагах в пятидесяти от оврага среди кустов стояла хижина смотрителя. Баба велел остальным подождать, приблизился к хижине, исчез за дверью.
Спустя время он вышел из жилища в сопровождении высокого человека, окликнул Хоробрита, сказал ему:
— Говинда не может нас сопровождать. Скоро ему открывать задвижки, чтобы подать воду в город. Если он этого не сделает, сюда немедленно явится куттовал со стражами. Придётся нам идти одним.
— Сможем сами найти? — спросил Хоробрит.
— Думаю, сможем. Я был в подземелье года три назад, когда мы исправляли повреждение трубы. Кажется, это за шестым поворотом? — спросил Баба у Говинды.
Тот молча кивнул, явно не отличаясь разговорчивостью.
— Надо спешить. Пойдём, Говинда, откроешь нам дверь.
Смотритель так же молча пошёл вперёд. Баба и Хоробрит последовали за ним. Молодые индусы несли кирки. Они опять спустились в тёмный овраг. Здесь он оказался гораздо глубже, чем у холма, и зарос высоким кустарником. Говинда пошарил в кустах и выволок несколько смолистых факелов.
— Зажигать пока не надо! — шепнул Баба. — Спустимся ещё ниже. Свет могут увидеть стражники. Бойтесь змей!
Но, к счастью, ни одна змея не попалась им. Дно постепенно понижалось, овраг становился уже, склоны его — круче. Над головами идущих горели звёзды, слабо освещая путь. Заросли скоро кончились, и тропинка вывела на каменистую площадку перед массивной дверью, закрытой на металлические запоры. Говинда вынул связку ключей, открыл замки и протянул ключи Бабе.
— Когда вернёмся, я принесу их тебе, — сказал Баба.
Смотритель молча кивнул, повернулся и пошёл по тропинке обратно. Скоро он скрылся за кустами.
— Он немой? — полюбопытствовал один из молодых индусов.
— Нет. Говорить может. Просто очень обижен на людей и дал обет не разговаривать пять лет.
Они вошли в дверь, притворили её за собой. Их окружила полная темнота. Где-то слышалось журчание воды. Пахнуло сыростью. Хоробрит и Баба зажгли два факела. Яркий свет озарил подземелье. Оно было низкое, но просторное, стены выложены из плоских камней, вдоль прохода тянулись глиняные трубы едва ли не в обхват толщиной. В них и журчала вода.