— Говинда не боится пыток. Говинда не боится умереть и не выдаст друзей. Обет молчания Говинды закончился. Прощайте!
Вараручи провёл небольшой караван в обход главных улиц, по которым ездила ночная стража, и скоро они оказались в укрытии. Здесь оружейника ждал тайный гонец, который сообщил, что Мухаммед-шах не взял столицу Виджаянагара, хотя предпринял несколько штурмов. Его войско ослабело от недостатка продовольствия, невыносимой жары и жажды. Погибло уже столько воинов, что теперь новый штурм окажется очередной неудачей. Поэтому Мухаммед-шах приказал отступать.
Когда гонец ушёл, Вараручи, Баба и Хоробрит обсудили положение. Несомненно, вернувшись из похода, Малик Хасан проверит свою сокровищницу. И обнаружит, что в подвале побывали грабители.
— Первым делом он прикажет схватить смотрителя фонтанов, — сказал Вараручи. — Поэтому тебе, Баба, следует бежать из Бидара до возвращения Малика Хасана.
Тот согласился и спросил, что они решили относительно Говинды.
— Попробую уговорить его ещё раз, — ответил оружейник. — Если он согласится, уйдёте вместе. Есть у тебя надёжное укрытие вне Бидара?
— Нам лучше вернуться в Камбей. Гуджарат — моя родина. Когда вы выступите, то дадите мне знать.
На том и порешили. На следующий день Баба и Вараручи отправились к Говинде, но вернулись гораздо быстрее, чем следовало, и Баба сообщил Хоробриту, что Говинда мёртв. Скорее всего, отравил себя ядом. Видимо, жизнь потеряла для него всякую прелесть. А ещё через день Баба вместе с семьёй покинул Бидар. Вараручи отдал ему крепкого осла, на которого Баба нагрузил свои пожитки, вручил мешочек с золотыми монетами, так что бывший смотритель фонтанов стал состоятельным человеком.
Бидар за это время наполнился слухами, что война султану не удалась, что потерь много — индусов и хоросанцев, — что в Теленгане опять восстание, а тарафы провинций ведут себя как раджи. Казалось, в Бидаре изменился даже воздух, ибо те, кто им дышал, начинал чувствовать обречённость. Проявилось ранее тщательно скрываемое недоброжелательство индусов к хоросанцам, индусы открыто стали собираться на площадях и улицах, и если проезжал мимо хоросанец, провожали его косыми взглядами. На рынках стало больше воровства, видимо, багдадский вор прижился в Бидаре. Стража куттовала свирепствовала, хватала всех подозрительных, однажды стражники-хоросанцы задержали двух индийцев, обвинив их в конокрадстве. Тотчас вокруг них собралась толпа индусов, и в хоросанцев полетели камни. Страсти накалялись. Всё, что раньше таилось или действовало подспудно, вдруг проявилось внезапно и бурно, тайная ненависть обернулась открытой враждой, покорность сменилась неповиновением. И всё это происходило на глазах Хоробрита. Поэтому оставить сейчас Бидар он не мог, крушение империи случается не каждый день.
Султан, Махмуд Гаван и Малик Хасан вернулись в столицу на пятнадцатый день после Курбан Байрама — мусульманского праздника жертвоприношений.
Все трое укрылись в своих дворцах и никого не принимали. Первое, о чём сообщил незаметный опахальщик Малика Хасана, — визирь обнаружил кражу своих сокровищ. Вараручи рассказал Хоробриту, что, по словам опахальщика, воины Малика Хасана сразу кинулись на холм, взломали дверь хижины Говинды, но она оказалась пуста. Тогда они схватили стражников, охранявших водоём, и от них узнали, что Говинда давно мёртв. Малик Хасан совершенно разъярился, когда ему донесли, что исчез смотритель фонтанов Баба, и велел казнить всех десятерых воинов, оберегавших его диванную. Поскольку грабёж не обошёлся без участия обоих смотрителей, что было очевидно, то они и были представлены как главные виновники. Куттовал разослал по окрестным городам соглядатаев в поисках исчезнувшего Бабы и тем ограничился. Тем более Малик Хасан не стал говорить, сколько и чего похищено из сокровищницы.
Бидар злорадствовал над маленьким визирем, млел в ожидании, чем закончится затворничество султана. И вот через неделю все семь ворот Бидара неожиданно распахнулись, в них вновь появились писцы-брахманы и стража. Выехали глашатаи и объявили о великой победе «прекраснейшего из прекрасных, благороднейшего из благородных», славного повелителя Мухаммед-шаха, любимого народом, чьи заслуги навечно останутся в памяти потомков.
— Грозный лев заставил трястись от страха жителей гнусного Виджаянагара! — кричали глашатаи. — А сам Вирупакша уподобился скулящему шакалу, не знающему, куда спастись бегством! Диван[184] решил увековечить замечательный успех могучего царя царей Мухаммед-шаха званием «лашкари», что означает «борец за веру»! О, славные жители Бидара! Слушайте и не говорите, что вы не слышали! Борец за веру, любимец аллаха Мухаммед-шах — да будет он жив, невредим, здрав — объявляет, что завтра во дворце состоится пир, на который приглашаются все знатные жители Бидара, кроме его врагов!
Кого глашатаи подразумевали под врагами султана, было ясно, ибо по городу уже усиленно распространялся слух о том, что «лашкари» хочет свалить вину за поражение в Виджаянагаре на Махмуда Гавана. Столь открытое неуважение к великому визирю как бы служило разрешением на травлю его.
В тот же день Хоробрита вызвали к Малику Хасану. Совиноглазый визирь похудел от переживаний, но его тщательно закрученные усы по-прежнему лихо торчали вверх. Он предупредил Хоробрита, что в ближайшее время русич приступит к обучению молодых воинов.
— И поторопись! Время не ждёт. Сократи срок обучения вдвое, но воины должны уметь всё, что можешь ты сам!
— Это невозможно, визирь!
— Невозможно! — зловеще усмехнулся Малик Хасан. — Я тоже считал, что мою сокровищницу немыслимо ограбить, но нашёлся хитрец из хитрецов, некий багдадский вор, подкупил смотрителя фонтанов — и смог! Сможешь и ты. А я проверю. Завтра отправишься со мной на пир во дворец этого ублюдка Мухаммеда.
— Но я не вхожу в число знатных Бидара.
— Скоро будешь входить. Если постараешься. Я даже не настаиваю, чтобы ты принял ислам, ибо скоро всё изменится. Мы изгоним хоросанцев-завоевателей. Или превратим в рабов! У индусов своя вера, завещанная отцами. Ты думаешь, я принял ислам из-за любви к аллаху? Ха, как бы не так! Мне нужно было проникнуть в стан врагов! Наш бог Вишну тоже семь раз перевоплощался, и мы ставим это в величайшую заслугу! Разумеется, моё перевоплощение гораздо скромнее, и тем не менее его тоже следует считать заслугой, ибо благодаря ему я разрушу Бахманидский султанат изнутри! — Малик Хасан говорил, посматривая на Хоробрита искоса, возможно решив опробовать на чужеземце свои новые доводы.
Изворотливость маленького визиря была поразительной. Видимо, он получил сведения о готовящемся восстании индусов и решил этим воспользоваться. А если бы он знал, на что будут потрачены драгоценности, изъятые из его сокровищницы?
Малик Хасан щёлкнул пальцами, секретарь-индус, стоявший у него за креслом, подал ему запечатанный пакет. Малик Хасан сказал Хоробриту:
— Вот это письмо завтра на пиру ты отдашь Мухаммед-шаху.
— Что в нём?
— Это письмо Махмуда Гавана махарадже Ориссы, в котором он призывает махараджу вторгнуться в Бахманидский султанат.
— Кто его писал, визирь?
— Тебе это не нужно знать. — Голос Малика Хасана прозвучал грозно.
— Если это подложное письмо, я отказываюсь.
— Почему? — Рука визира потянулась к колокольчику.
— Моя вера не позволяет губить человека наветом. Это очень большой грех, и я боюсь его совершить.
— Вот как? Значит ли это, что ты никогда не грешил?
— Грешил, визирь! Как говорил древний философ, я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Но я никогда не совершал предательства. А навет равен предательству.
Иногда простая решимость производит обескураживающее впечатление. Рука Малика Хасана замерла на полпути к колокольчику. Какое-то соображение мелькнуло в его желтоватых совиных глазах. Позволить гневу решить судьбу человека, который может оказать ему неоценимую услугу? Письмо валено, но его передаст любой.
— Хорошо, — сказал визирь. — Иди. Завтра будь на пиру. Если о том, что здесь было, узнает кто-либо... — Малик Хасан замолчал, и его молчание было выразительнее слов.
Хоробрит только хмыкнул. Его пугали уже столько раз, что у слабого давно бы лопнуло сердце.
Утром он стоял у распахнутых ворот дворца султана, куда толпами вливались разряженные знатные Бидара. Все были пешими. Когда показался Малик Хасан со своими приближёнными, Хоробрит присоединился к нему. Писцы только перьями скрипели, записывая всё новых и новых гостей. Оказывается, пир султан устраивал во дворе. Всё обширное пространство между фонтанами от ворот и до колонн портика было устлано коврами и циновками. Пришедшие усаживались на ковры длинными рядами, лицом друг к другу. За их спинами застыли мрачные рослые воины, опирающиеся на копья. Из широкой двери стали выходить слуги, неся над головами огромные серебряные блюда с дымящимся мясом, белыми горами душистого плова, с кхичри и рисовыми лепёшками. Другие катили бочонки с пальмовым вином, несли амфоры, запечатанные ещё в те далёкие годы, когда не было наложено запрета на употребление вина. Но поскольку есть страждущие, то всегда найдётся путь в обход запрета. На возвышенность портика вышли глашатаи, протрубили в медноголосые трубы, объявили:
— Пир начинается! Светоч ислама, царь справедливости, великий полководец, сокрушитель империй Мухаммед-шах повелевает веселиться! Пейте во здравие первейшего среди царей!
Чем ничтожней повелитель, тем пышнее славословия. Двор наполнился разноголосым говором, звоном кубков, приветственными криками. Придворный поэт читал стихи в честь победы:
Не говорите: это страна.
Виджаянагар — обиталище неверных.
Он появился, когда исчез рай.
Кто начнёт изучать, как поразил его
Наш Султан Великолепный,
Пусть вспомнит Белгаон!
Придворные льстецы приписали взятие Белгаона Мухаммед-шаху. Нетрудно было понять, что пир затеян неспроста. Каждый третий из присутствующих был царедворцем и без устали рассказывал хвалебные истории о подвигах султана, все заслуги отсутствующего на пиру Махмуда Гавана добавляли Мухаммед-шаху, при живых свидетелях извращали события, перетолковывали факты, принуждая верить не своим глазам, а сказанному. Хоробрит понял, что Махмуд Гаван обречён. Ему не простят величия души, а славу беззастенчиво отнимут, как роскошные одежды, чтобы примерить их на другом. Обобранного человека уничтожат, дабы вид несчастного не служит упрёком.