О неприятельском войске сказано: «А у Бинедарьскаго князя 300 слонов да сто тысяч рати своей, а коней 50 тысяч у него» (Л, л. 455–455 об.). Из этого противопоставления видно численное превосходство войска Виджаянагара – 150 тысяч воинов и 300 боевых слонов против 100 слонов и 130 тысяч воинов. Произошло ли между ними столкновение, из записок Никитина не сразу ясно. И только рассказ об итогах войны позволяет представить полную картину.
«А индийскый же салтан кадам, – пишет Никитин о махарадже Виджаянагара Вирупакше II, последнем из династии Сангам, – велми силен, и рати у него много. А сидит в горе в Бичинёгере» (Л, л. 456 об.). О войске Вирупакши II путешественник уже рассказал, теперь следует описание крепости. «А град же его велми велик. Около его три ровы, да сквозе его река течет. А с одну страну его женьгель злый (джунгли), а з другую страну пришел доли чюдна места велми, и угодна все…» (Л, л. 456 об.). Город Виджаянагар лежал на холмах, разделенных рекой Тунгабхадрой. Общая протяженность городских укреплений простиралась с запада на восток примерно на 10 км. По описанию Абд-ар-Раззака Самарканда, Виджаянагар – «город побед» – был окружен семью крепостными стенами. За первой стеной располагались предместья с садами и возделанными полями. Линии стен разделяли торговые и ремесленные кварталы, крытые базары, дворец градоначальника. В середине города находилась цитадель с царским дворцом, защищенная последней стеной. Эта часть города имела в ширину 2, в длину 3,5 км. На подступах к городу, перед внешней стеной, были врыты огромные, в рост человека, камни. Таков был город, который мусульмане называли Биджанагар.
«На одну же сторону приитти некуды, – описывает Никитин положение осаждавших, – сквозе град дорога, а града же взяти некуды, пришла гора велика да деберь зла…», т. е. те самые густые заросли джунглей, о которых путешественник уже упоминал. «Под городом же стояла рать месяць, – продолжает Никитин, – и люди померли с безводни, да голов велми много изгибло з голоду да з безводицы. А на воду смотрит, а взяти некуды» (Л, л. 456 об.). Значит, войско, опустошив окрестности, не смогло пробиться к реке, протекавшей через город. «…А большаго града не взял», – заканчивает Никитин рассказ об осаде Виджаянагара войсками, которые привел Махмуд Гаван.
Оценивая итоги действий бахманидской армии, Никитин писал: «А война ся им не удала, один город взяли индийской, а людей их много изгибло, и казны много истеряли» (Л, л. 456–456 об.). О взятии какого же города говорит Никитин? На этот вопрос позволяют ответить индийские хроники. Это крепость Белгаон, раджа которой был в зависимости от Виджаянагара. Главным героем осады и штурма Белгаона придворные хроники сделали юного султана. Рассказ русского путешественника подчеркивает роль Махмуда Гавана, командовавшего войсками. «Град же взял индийской, – пишет Никитин, – меликъчан хозя, а взял его силою, день и нощ бился з городом 20 дни, рать ни пила, ни ела, под городом стояла с пушками. А рати его изгибло пять тысяч люду добраго» (Л., л. 456 об.). Рассказывает Никитин и о военной добыче, и о расправе, учиненной над мирным населением войском Махмуда Гавана. «И город взял, ины высекли 20 тысяч поголовия мужескаго и женьскаго, а 20 тысяч полону взял и великого, и малого, а продавали полону голову по 10 тенек, а иную по 5 тенек, а робята по 2 теньки, а казны же не было ничево…».
Переходя к описанию этого похода на южного соседа, Минаев отметил, что Афанасий Никитин стал очевидцем одного из важнейших событий в истории государства Бахманидов и занес правдивые известия об этом в свои записки. Похода на Виджаянагар, о котором пишет Никитин, нет в хронике Фериштэ. Это дало основание И.П. Минаеву утверждать, и вполне справедливо, что записки Никитина более полно передают события войны[1460]. Однако ученый по-своему объясняет противоречие между биджапурской хроникой и записками русского очевидца. Описание безводицы, данное Никитиным, по мнению исследователя, напоминает описание Фериштэ, но последний говорит только о городе Белгаоне, да и засуха, о которой он пишет, наступила позже, после окончания войны. В то же время описание Никитиным новой войны, как резонно заметил Минаев, нельзя отнести к действиям на границе Ориссы. Путешественник называет другого царя, против которого двинулось войско, а также другое направление движения войск. По Срезневскому, осаждавшие столицу не овладели лишь «главной крепостью», т. е. цитаделью, где находился махараджа. И.П. Минаев же, соединив известия Никитина о двух городах в одно, решил, что знаменитая индусская столица, несмотря на умолчание об этом хроники Фериштэ, была на этот раз взята. Исследователь, однако, проявил невнимание к тексту источника, на который он опирался[1461]. По рассказу Никитина, войска Махмуда Гавана взяли город, т. е. Белгаон, после месячной осады и штурма, но столицы – «болшаго града» – не взяли. Мы видели, что такое выражение употреблено Никитиным еще только по отношению к Бидару как столице: «Вышли… к Бедерю, к большому (главному. – Л. С.) их граду».
Действительно, Фериштэ повествует об осаде и штурме Белгаона, раджа которого по воле владетеля Виджаянагара решил отвоевать Гоа, о том, как пороховыми взрывами были пробиты три бреши, как раджа Белгаона сдался в плен, явившись в лагерь к шаху под видом гонца, и т. д.[1462] О походе на столицу государства Виджаянагар хроника молчит. Если бы поход был успешен, как полагал И.П. Минаев, хронист вряд ли бы не сообщил об этом; умолчание понятно, если поход закончился неудачей.
Высоко оценив труд Срезневского, Минаев указал на ряд ошибок исследователя в том, что касается Индии[1463], но, приняв его датировку, оспорил хронику Фериштэ. Между тем при правильной датировке путешествия Никитина исчезают и другие противоречия, которые связаны с определением времени пребывания путешественника в Индии[1464].
Отмечая противоречие между известиями о времени взятия Гоа, Минаев писал, что их трудно примирить за неимением других современных данных. Оказывается, такие данные скрывались в самих записках путешественника.
Подтверждение свидетельств русского очевидца в той части, где его рассказ расходится с Фериштэ, находим в хронике «Бурхан- и маасир», опубликованной после смерти Минаева. Ее автор – Али ибн Азизулла Таба Табаи, современник Фериштэ. Так же как и Никитин, он называет цель последнего похода, сообщая о совете у шаха, на котором Махмуд Гаван объявил, что присоединит не только Белгаон, но и все государства Виджаянагар[1465].
Еще один хронологический признак скрывается за сообщением Никитина о непомерной дороговизне жизни, которое содержится в самом конце рассказа Никитина о пребывании в султанате Бахманидов. Не одна война была тому причиной. Вместо сезона дождей в 1473 г. пришла засуха. Страшный голод, известный под названием «биджапурского», на два года поразил центральные районы Декана.
Таким образом, хроники Индии подтверждают свидетельства русского путешественника о событиях во время его пребывания в стране в 1471–1474 гг., а записки Никитина дополняют и уточняют индийские источники.
Точность календарных указаний Афанасия Никитина хорошо обнаруживается в случае с индусским праздником, срок которого путешественник соотносит с календарем, принятым на Руси. Праздник Шиваратри, о котором рассказывает Никитин, отмечается 14-го числа месяца магха по индийскому календарю Шака. Этот переходящий праздник приходится на февраль – март. Никитин пишет, что паломники отправляются к храму «о Великом заговейне», т. е. в канун Великого поста, начало которого приходится также на февраль – март (см. прим. 109 комментариев). Путь от Бидара до Парвата занял у Никитина месяц. Праздник Шиваратри в 1472 г. был 7 февраля[1466]. Значит, русский путешественник двинулся в путь в начале января 1472 г.
Именно к этому времени пребывания в Индии относится сближение Афанасия Никитина с индусами и, надо полагать, знакомство с учением бхакти. Консолидация в XIV–XV вв. сословия горожан в Индии вызвала к жизни тенденцию к преодолению конфессиональной и корпоративной кастовой обособленности отдельных групп торгово-ремесленного населения, что обнаружило себя в учениях, объединяемых в литературе понятием «бхакти» (санскр. «любовь к богу»). Проповедуя идею единого бога создателя, бога истины, бхакты восстали против притязаний брахманов и мулл на роль «посредников» между человеком и богом, говорили о возможности «спасения» вне зависимости человека от кастовой и религиозной принадлежности. «Город индусского бога на Востоке (Бенарес), а город мусульманского – на Западе (Мекка), – проповедовал Кабир, – но ищите его у себя в сердце, ибо там бог мусульман и индусов»[1467]. Сочетав в себе элементы ислама и индуизма, бхакти стало выражением процесса сближения местного и привнесенного в страну мусульманами культурных субстратов. «Идеология бхакти, – пишет К.3. Ашрафян, – представляла прогрессивную тенденцию культурного процесса в средневековой Индии: в качестве самостоятельной демократической струи в этом процессе она противопоставляла себя феодально-клерикальной культуре, отрицая сословно-классовые принципы»[1468]. Один из сторонников так выразил идею равенства в учении бхакти. «Поскольку я вижу тебя во всем, я не вижу разницы между индусом и тюрком. Оба имеют одинаковую душу, тело, глаза, нос; оба они – творение господа. Оба слушают ушами, ощущают вкус языком, оба испытывают голод и одарены разумом; одно и то же нравится и не нравится обоим, и оба одинаково чувствуют боль и радость»