Значительная часть отклонений от протографа в обеих версиях объясняется, очевидно, обычными погрешностями при переписке – пропусками или описками. Но различия между Летописным изводом и Троицким списком произошли не только от чисто механических причин. Уже Г.П. Уханов обратил внимание на черты сознательной обработки текста, бросающиеся в глаза при сравнении Троицкого списка с летописной версией: на то, что в версии Троицкого списка «удалены явно тверские детали, а сама манера изложения сделана более книжной»[1488]. Это наблюдение представляется нам вполне справедливым. Действительно, в Летописном изводе мы читаем, что Афанасий Никитин отправился в путешествие «от государя своего от великого князя Михаила Борисовича Тверскаго» (Л, л. 442); в Троицком списке определение Михаила Борисовича как «государя» Никитина опущено, и сказано просто: «от великого князя Михаила Борисовича» (Т, л. 369); в Летописном изводе в числе лиц, снарядивших Никитина, называется воевода, выдающийся политический деятель Твери времени великого князя Бориса Александровича, боярин Борис Захарьич (Бороздин); в Троицком списке упоминания о нем нет (там же). Такого же происхождения, очевидно, и еще одно отличие Троицкого списка от Летописного извода. В Летописном изводе мы читаем такое описание дальнейшего пути Никитина: «… поидох с Углеча и приехал есми на Кострому ко князю Александру с ыною грамотою великого князя. И отпустили мя добровольно» (Л, л. 442 об.). Поскольку никакой «великий князь», кроме великого князя Тверского Михаила Борисовича, в предыдущем тексте не упоминается (Иван III упоминается ниже и именуется «великим князем Иваном»), не может быть сомнения, что «ыная грамота великого князя» – это вторая грамота Михаила Борисовича (первая была, очевидно, дана Афанасию при отправлении из Твери). В Троицком списке мы читаем вместо этого: «с Углеча на Кострому ко князю Александру, с ыною грамотою. И князь велики отпустил мя всея Руси добровольно» (Т, л. 369). Здесь совершенно непонятно, откуда взялся на Костроме «князь великий» и что значит «отпустил мя всея Руси». Если видеть здесь (как делали обычно исследователи) указание на «великого князя всея Руси», т. е. Ивана III, то опять-таки непонятно, когда и каким образом у Никитина оказалась на Костроме «ыная грамота» этого князя. Очевидно, московский книжник, обрабатывавший протограф Троицкого списка, не хотел допустить, что Никитин мог путешествовать только на основании грамот тверского князя, и вписал пояснение к словам «князь великий» – «всея Руси». Приписка эта, сделанная, как обычно в таких случаях, над строкой, была внесена писцом Троицкого списка не на место, откуда и получился бессмысленный оборот «отпустил мя всея Руси добровольно».
Стилистическая правка в редакции, представленной Троицким списком, сводилась прежде всего к замене простых, бытовых выражений более книжными. Рассказ о своем путешествии Никитин начал в почти устной, немного монотонной манере: «Поидох от Спаса святого златоверхаго… и поидох вниз Волгою и приидох в манастырь Калязин… И с Колязина поидох на Углеч, с Углеча отпустили мя добровольно. И оттуду поидох с Углеча и приехал есми на Кострому… И отпустили мя добровольно. И на Плесо приехал есми добровольно. И приехал есми в Новгород Нижней. И они мя отпустили добровольно…» (Л, л. 442–442 об.). В Троицком списке этому безыскусственному рассказу придана более книжная форма; вместо четырехкратного повторения «добровольно» встречается только два раза (Т, л. 369). Видоизменены в Троицком списке названия христианских праздников, вместо бытовых наименований даны официальные: языческая «Радуница» заменена «Фоминой неделей» (Л, л. 444; Т, л. 371 об.), «Оспожин день» назван «Успеньем богородицы» (Л, л. 445 об.; Т, л. 374 об.; ср. 373 об.). Вместо устного «однова» (Л, л. 449) мы читаем в Троицком списке «единожды» (Т, л.379 об.). В Летописном изводе упоминаются индийские «мужики и жонкы» (Л, л. 444), в Троицком списке им соответствуют «мужи и жены» (Т, л. 372); в Летописном изводе упоминаются «сосци голы» (Л, л. 444 об.), в Троицком – «груди голы» (Т, л. 372). Но особенно выразительна одна поправка. При описании индийской одежды Никитин многократно отмечает, что индийцы – от «слуг» до «бояр» и «князей» включительно – носят «фату», обогнутую «на гузне» (Л, л. 444–444 об: ср. лл. 448 и 449). Редактор Троицкого извода постарался устранить это грубое выражение – здесь мы читаем (несколько раз подряд), что фата у индиан обогнута «на бедрах» (Т, л. 372). Однако здесь же мы обнаруживаем и явное свидетельство того, что версия, отличающаяся более книжным изложением, является вторичной и что первоначальному тексту было свойственно просторечие. Как это часто бывает с редактором, исправляющим чужой текст, создатель Троицкого извода проявил непоследовательность, – удалив «гузно» в одном месте, он оставил его в других местах: как и в Летописном изводе, здесь говорится, что у «Бута» «гузно» обвязано «ширинкою» и что богомольцы, съезжающиеся в Парват, носят «на гузне плат» (Т, л. 378 и 379).
Таково соотношение между двумя древнейшими изводами памятниника – Летописным и Троицким.
Какова же история текста самих этих изводов? Больше данных в этом случае мы имеем о Летописном изводе, дошедшем до нас в составе двух сходных летописей – Софийской II и Львовской. Текст этих летописей почти идентичен до 1518 г., и в основе его лежит, как убедительно установил уже А.А. Шахматов[1489], свод 1518 г. Можно предполагать, что «Хожение» было включено уже в состав более раннего свода конца 80‑х годов (обнаруженного А.Н. Насоновым) – источника свода 1518 г.[1490]
Исследование взаимоотношений между списками Летописного извода затрудняется тем обстоятельством, что из трех дошедших до нас списков – Эттерова (Львовская летопись), Архивского и Воскресенского, в Воскресенском списке сохранилось только самое начало (вступительная заметка летописца) и конец «Хожения». Речь фактически может идти только о сравнении Л (Эттерова списка) с А (Архивским).
Сравнение это позволяет прийти к нескольким любопытным наблюдениям. Наиболее древний из списков Летописного извода, А, имеет три крупных пропуска (лакуны) в тексте. Между л. 195 об. и 196 (по современной нумерации листов) пропущен текст[1491] между словами «И Алиль-бег (северокавказский князь. – Я. Л.) того часа люди отслал» и словами в начале л. 196: «Поимаетъ его море по дважды в день» (речь идет об острове Гурмызе; ср. Т, л. 371–371 об.). Между словами на л. 202об. о змеях в Бедере: «а длина еѣ двѣ сажени» и словами в начале л. 203: «В четвертые человек, а образом лютого зверя» (речь идет об образах «Бута» – индийского божества; ср. Т, л. 377–377 об.) также пропущен текст. И, наконец, между л. 209 об. и 210 пропущен текст покаяния Никитина от слов «Иже кто по мно…» и до моления к богу не отвратить лица от «…ща твоего, яко в скорби есмь» (ср. Л, л. 452–452 об.; Т, л. 383 об. – 384). Первые две лакуны составляют, по наблюдениям М.Д. Каган-Тарковской, 1122 знака полууставного текста, третья – 1140 знаков; т. е. размер их примерно соответствует размеру листа рукописи А (≈ 1400).
Из этих трех лакун совсем не отразилась в Л (и, следовательно, не имеет для нас значения) последняя: фрагмент покаяния и молитвы Никитина сохранился в Л полностью (Л, л. 452–452 об.). Обе предшествующие лакуны обнаруживаются и в Л (л. 443 об. и 447 об.), причем первая лакуна – между словами «люди отслал» и «а поймает его море» – заслуживает наибольшего внимания, ибо пробел в А точно приходится на текст между л. 195 об. и 196, а в Л никакого осязаемого пробела нет и пропуск приходится на середину листа (Л, л. 443 об.).
Естественно возникает вопрос: не была ли утрата листа в рукописи А источником пропуска в Л – т. е. не был ли Архивский список оригиналом (прямым или опосредствованным) Эттерова списка, где соответствующий пропуск имеет уже вторичный характер?
Это не единственное совпадение Эттерова списка Львовской летописи с Архивским списком так называемой Софийской II летописи. Софийская II летопись, дошедшая до нас в Архивском и более позднем Воскресенском списке, совпадает со Львовской с 1392 по 1518 гг., но в А, в отличие от В, нет начала – текст летописи начинается здесь с 1397 г. и содержащееся в рукописи указание, что этому тексту предшествовало всего 25 листов (начальный текст рукописи помечен здесь кириллической цифирью как «26»-й), позволяет предполагать, что обширного текста Софийской I летописи, помещенного в Воскресенском списке до 1392 г., здесь и не было, т. е. что текст ее совпадал со Львовской с начала до 1518 г. Специфическая близость Л к А наблюдается на всем протяжении этого текста, причем особенно близка Л к А в ее первоначальном виде – без вторичных вклеек и поправок, отразившихся в В – так, в А не было текста о смерти и завещании Киприана в 1406 г.; затем он был вклеен в рукопись; Л отражает первоначальный текст (без вставки), В – уже вторичный (со вставкой). Можно отметить еще целый ряд других вставок в рукописи А, отсутствующих в Л, но переданных в В; совпадает в А и Л и ряд ошибочных чтений в летописи[1492].
Но предположение о зависимости Л от списка А, в частности о зависимости текста «Хожения за три моря» в Л от А, наталкивается, однако, на ряд серьезных возражений. Вопреки такому предположению текст «Хожения» передан в Л в общем лучше, чем в А, причем в некоторых случаях лучшие чтения Л таковы, что они не могли возникнуть в результате простого исправления текста догадливым переписчиком. Так, в А при перечислении лиц, снарядивших Никитина в путешествие, нет упоминания «владыки Генадья Тверьскаго», в Л (как и в Троицком списке) это имя читается (Л, л. 442; ср. Т, л. 369); в А не упомянуто, что посол Асанбег, с которым ехал Никитин, просил татар-проводников провести его «мимо Хазтарахан», в Л это указание имеется (Л, л. 442 об.; ср. Т, л. 369 об.), и т. д.