– Что вы стали играть?
– Джазовые вещи, исполнявшиеся оркестрами Александра Цфасмана, Эдди Рознера, Александра Варламова. Композиции американских джазистов Harlem Nocturne и Petite Fleur. Исполняли хабанеру, а кроме того – танго, фокстрот, твист, шейк, буги-вуги.
– Творчество Леонида Утесова вас не вдохновляло?
– Советский джаз нам нравился очень выборочно. А «деревенский джаз» Утесова мы вообще не воспринимали – считали пародией. От музыки из фильма «Веселые ребята» тоже были не в восторге. Сами, помимо всего прочего, слушали оркестр Олега Лундстрема, лучшие вещи которого были обработкой композиций зарубежных музыкантов.
– Получается, что больше всего вас привлекала зарубежная музыка?
– Нам нравилась искренняя, талантливая, яркая музыка, которая выделялась на общем сером фоне и заставляла нас подняться над болотом окружающей повседневности. Не наша вина, что в стране ее было немного.
– А что-то свое делать не пробовали?
– Конечно, пытались придумывать и исполнять свои вещи. Кстати, мощнейшим толчком для этого стало событие, имевшее просто грандиозное значение для нас и всего города. В ДК показали американскую киноленту «Серенада солнечной долины», благодаря чему мы впервые увидели и услышали оркестр Гленна Миллера. В фильме прозвучало лишь четыре композиции, но этого было достаточно, чтобы внести свежую струю в серую жизнь провинциального городка. Все как будто проснулись от спячки. До этого я и представить себе не мог, что музыка способна так вдохновлять.
Понятно, что такое событие не мог пропустить и Лера Сальников. Его коллектив моментально преобразился и стал точь-в-точь как оркестр Гленна Миллера – и по составу инструментов, и по оформлению выступлений, и по внешнему виду. Когда они сыграли композиции из «Серенады солнечной долины» на концерте, весь город просто лежал от восхищения. Впоследствии я неоднократно слышал, как эти вещи исполняли известные советские оркестры, в частности, Лундстрема. У Леры было ничуть не хуже, а по отдельным параметрам даже лучше. Единственной проблемой был английский язык: в городе его почти не знали – тогда повсеместно учили немецкий, и, соответственно, вокальные партии солисты исполняли «на рыбе». А где «напрашивалось» – вставляли созвучные хулиганские фразы на русском.
– Вы тоже исполняли Гленна Миллера?
– Очевидно, что наш небольшой коллектив не мог добиться такого же звучания, ведь для этого пришлось бы создавать биг-бэнд с определенным составом инструментов. Скажем, у Миллера только саксофонов было пять. Тем не менее, мы играли свои версии In the Mood и Chattanooga Choo Choo. Получилось очень интересно, своеобразно и заводило публику, но походило скорее на рок, чем на джаз.
– Вы были стилягами, как и Лера?
– Мы старались выглядеть еще более вызывающе.
– И никто этим не возмущался?
– Стиляги появились после Всемирного фестиваля молодежи и студентов, который прошел в 1957 году в Москве. В нашем городке никаких гонений на них не было. Мы слышали о показательных порках в столице, но в Кольчугино никто никого не трогал. Даже напротив – и Леру на заводе, и нас в школе активно поддерживали. А городские власти ничего не имели против. Кстати, и чиновники союзного значения, которые периодически посещали кольчугинские заводы с рабочими визитами, не выражали какого-то недовольства. Впоследствии благодаря их протекциям часть музыкантов оркестра при «Электрокабеле» перебралась в Москву, Ленинград и другие крупные города, где выступали в известных оркестрах и ансамблях.
– А что стало с Лерой Сальниковым?
– Он трагически погиб, после чего в прежнем виде его оркестр перестал существовать. К сожалению, и некоторые другие талантливые музыканты из его коллектива, такие как Стас Струнин, не дожили до старости. По разным причинам. Но обо всем этом я узнал намного позже. А пока, в 1963 году, когда я окончил школу, мы впервые услышали The Beatles по «Голосу Америки». Радиостанцию глушили, и «снять» с нее что-то было невозможно. И почти сразу же я ушел в армию.
– Потерянные годы?
– Нисколько. Я попал в Восточную Германию, где в тот момент был настоящий бум джаза и рок-н-ролла. Эту музыку свободно крутили по радио, а кое-что даже выпускали на виниле. С концертами сюда приезжали известные на весь мир артисты, например, Луис Армстронг. На его выступление, к сожалению, я не попал, но купил сразу же выпущенную после этого в ГДР пластинку Кроме того, там выходил журнал Rithmus in Blut, рассказывавший о самых ярких деятелях мира музыки того времени. Я стал покупать его тематические выпуски, посвященные Луису Армстронгу, Элвису Пресли, другим гениальным музыкантам. Правда, потом все пластинки и журналы, которые мне удалось собрать в учебке в городке Альтенграбов, свистнул кто-то из дембелей.
Уже в звании сержанта я перебрался в военную часть, расквартированную в городе Стендаль, где сразу же нашел единомышленников, которым предложил создать самодеятельный оркестр. У кого-то уже были свои инструменты – труба, альт-саксофон, гитары. Чего не хватало – тенор-саксофон, ударную установку, тромбон, контрабас и прочее – «выбили» в части. Рояль был только в Клубе дивизии, поэтому сначала я взялся за аккордеон. А позже – подкопил денег, купил и начал осваивать чешскую бас-гитару Jolana. Начали мы с того, что сделали подставки для нот, точь-в-точь как в оркестре Гленна Миллера, сочинили собственную джазовую композицию «Люблю тебя, моя Москва» и выступили с ней на концерте художественной самодеятельности. Командиру части очень понравилось, и нас, помимо концертов в своем клубе, раз в неделю стали откомандировывать вместе с полковым музвзводом в разные города на так называемые вечера дружбы. Владимир Шудрин, который прислал мне из Советского Союза ноты композиций Гленна Миллера, потом шутил: «Где служил? В Германии. В каких войсках? В танковых. Что делал? Играл джаз». Кстати, самыми популярными в Германии тогда были битлы. Достаточно сказать, что перед отъездом на родину я без проблем купил винил с записями Луиса Армстронга и Гленна Миллера, а вот пластинки The Beatles так и не смог достать – немцы расхватывали их как горячие пирожки.
– И вы вернулись в свой джаз-бэнд?
– Ненадолго. Возвратившись в конце 1966 года в Кольчугино, я встретился с ребятами из своего коллектива и оркестра при «Электрокабеле». Мы организовали совместное выступление в городском ДК, на котором играли в том числе и самые свежие джазовые и роковые композиции, которые я привез из Германии. Но вскоре мне пришлось на какое-то время отложить в сторону свое увлечение музыкой. Три года в армии дали мне возможность хорошо подумать, кем же я хочу стать по жизни. Я решил связать свою жизнь с журналистикой, поэтому, не откладывая дело в долгий ящик, устроился в городскую газету «Голос кольчугинца» и начал готовиться к поступлению на факультет журналистики МГУ. В 1967 году стал студентом международного отделения журфака и перебрался в Москву в общежитие на Ленинских горах.
– В столице вы вернулись к своим музыкальным затеям?
– На факультете уже существовала группа «Интербит», создателем которой был Гена Гаспарян – он ушел с третьего курса Московской государственной консерватории, где учился по классу скрипки, а теперь был на четвертом курсе журфака. Собран «Интербит» был на базе коллектива, инструментов и аппаратуры группы «Экватор», существовавшей при посольстве Индонезии. Конечно, кое-что было и университетское. Состав группы был интернациональным. Гаспарян играл на электрооргане, фортепьяно и скрипке. С ним на курсе учились сыновья индонезийских миллионеров: Банг-Банг – ритм гитара и Сунарио – талантливейший соло-гитарист. На ударнике играл Толя Медведский. Было два вокалиста из Африки: Рей из Танзании классно исполнял рок и блюз, второй – специализировался на лирических партиях. Я присоединился к «Интербиту» с бас-гитарой, играл и на электрооргане.
– Какой у «Интербита» был репертуар?
– Очень разнообразный. Ребятам из «Интербита» не нужно было неделями что-то заучивать – они всё схватывали на лету. Естественно, было совсем неинтересно исполнять одни и те же композиции. Поэтому брали всё новые и интересные вещи. Кстати, на факультете не было проблемой достать какую-то пластинку – здесь учились дети очень известных или занимавших руководящие должности в советской системе родителей, которые могли удовлетворить любые потребности своего потомства, в том числе и музыкальные.
– Рок вы тоже играли?
– Конечно. И, как можно догадаться, совершенно разный – от Элвиса Пресли до Deep Purple.
– Где проходили выступления?
– Помимо ДК гуманитарных факультетов МГУ, где теперь Храм мученицы Татьяны, играли на площадках других вузов, на свадьбах и частных вечеринках, в посольствах зарубежных стран, на конкурсах и фестивалях. Хоть мы и не ставили себе задачи перейти в «профессиональную лигу», нас заметил Эдди Рознер. В 1968 году мы выступали на музыкальном фестивале в Центральном доме культуры железнодорожников в районе трех вокзалов. Исполнили композицию британской певицы Мэри Хопкинс These were the days, которая в тот год занимала первые места в британских и американских хит-парадах. Она была известна и популярна в СССР. Мы решили, что будет лучше перевести текст этой песни на русский. Председатель жюри, а им был Эдди Рознер, очень живо отреагировал на наше выступление. Оказалось, что его оркестр тоже исполнял свою версию этой композиции, правда, очень давно. А исходным материалом у него был русский романс «Дорогой длинною». Рознер оценил наши старания и презентовал нам оригинальный текст песни.
– Джаз на журфаке вы совсем забросили?
– Зачем же? В Московском государственном институте стали и сплавов учился мой земляк, саксофонист Женя Гужов. Он периодически заскакивал ко мне, и мы думали о том, чтобы создать свою команду. Потихоньку начали подбирать коллектив. Как-то на День журналиста – наша группа тогда еще не оформилась – мы выступали с ним в Домжуре. В одном зале – я с «Интербитом», во втором – Женька с ребятами из кольчугинского оркестра с завода «Электрокабель», которых мы для этого специально пригласили в Москву. Окончательно мы собрали свою команду после того, как распался «Интербит». Гаспарян и его интернациональный коллектив закончили журфак и разъехались, забрав инструменты и аппаратуру. Тут мне очень помог земляк, бывший одноклассник Виктор Левашов. Он готовился работать на АвтоВАЗе и проходил стажировку на заводе FIAT в Турине. Узнав о моих «музыкальных проблемах», он привез мне в подарок из Италии мощный усилитель, аналогичный английскому аппарату VOX, который был у The Beatles – с динамиками и входами для трех инструментов. Мы могли снова выступать.