Кстати, все, кто посещал ДК Энергетиков и кафе «Синяя птица», оценили и качество нашей, в том числе моей, аппаратуры. Как-то я пришел на репетицию и обнаружил, что всё, что у меня было – и инструменты и аппаратура – исчезло. С профессиональной точки зрения теперь группа была укомплектована полностью, но с серьезной потерей качества. Например, вместо моего итальянского усилителя класса VOX стоял дешевый венгерский BEAG. Дегтярюк, ничуть не смущаясь, радостно заявил, что для приобретения всех необходимых для профессиональной игры «гаджетов» и «девайсов» всё, что я имел, было продано. Я был в шоке. До этого у нас было несколько неприятных случаев пропажи инструментов и аппаратуры. Так, когда Игорь только проявился на факультете, после одного из выступлений пропала гитара нашего «француза», который играл со мной и Женей Гужовым. После этого алжирец сразу же прекратил с нами всякие отношения. Тогда наша знакомая, побывав на домашней вечеринке Дегтярюка, клялась и божилась, что видела ту гитару. Но я не мог в это поверить – был уверен, что такие «упакованные» ребята, как Игорь, просто не способны на подобные поступки. Теперь Дегтярюк упирал на то, что я должен его понять и простить. Тем более, заявил он, «Второе дыхание» рассчитывает на мое активное участие в дальнейшем развитии группы. Понятно, что это не могло быть оправданием случившемуся. Меня никто ни о чем не предупредил, всё было сделано без моего ведома, и я был очень цинично поставлен перед фактом. Но последней каплей стало то, что Игорь вдруг совершенно безапелляционно заявил: «И даже не думай не согласиться, ты никому ничего не сможешь доказать. Какие инструменты, какая аппаратура? Если что – мы ничего не знаем». Когда я рассказал о случившемся друзьям, их негодованию не было предела. Чтобы восстановить справедливость, они предложили поехать в «Синюю птицу» и забрать всю «новую» аппаратуру «Второго дыхания». Что мы и сделали – перевезли всё в учебную радиотелестудию факультета. В «Синей птице» меня отлично знали и никто даже слова не сказал. Обнаружив пропажу, Игорь приехал ко мне в общежитие. Он уже не был так уверен в себе, ведь я тоже мог сказать: «О чем речь – ничего не знаю». Поэтому Дегтярюк был вынужден рассказать о своих настоящих планах. Оказалось, легендарное «Второе дыхание», которое имело все шансы стать первой группой, играющей не просто рок, но настоящий русский рок, завершало свое существование. И всего лишь из-за денег. Игорь получил предложение о музыкальном сопровождении выступлений Тамары Миансаровой. По его словам, здесь нашлось бы место и для меня. Если бы гениальное исполнение чужих композиций, скажем, Джими Хендрикса, трансформировалось бы в создание чего-то своего, я бы еще подумал. Но выступать «на подпевках» мне было совсем неинтересно. Конечно, деньги были важны, но не настолько. Заставить меня играть с Миансаровой Игорь не мог, поэтому ему пришлось дать расписку, в которой он обязывался выплатить мне деньги за проданные аппаратуру и инструменты. Несложно догадаться, что в результате наши отношения были испорчены окончательно и бесповоротно. Впрочем, жалеть было нечего – «Второе дыхание», которое ассоциировалось, пусть даже незаслуженно, с неким противостоянием любителей рока и системы, фактически было продано. Всё, что происходило потом, можно рассматривать лишь как безуспешную попытку вернуть былую славу.
– Вы получили свои деньги?
– Дегтярюк их мне так и не вернул. Но спустя достаточно продолжительное время я получил их по расписке от его матери. А самое смешное, что много позже я встретил Игоря – он был обычным журналистом, по-моему, «Маяка».
– На этом ваше соприкосновение с роком закончилось? – Конечно, нет. Но, закончив журфак, роком я занимался, как правило, совсем в другом качестве. Например, в АПН, где я работал в Главной редакции Латинской Америки, проходили «творческие четверги», куда приглашали известных актеров, музыкантов, режиссеров. На одном из них я познакомился с Павлом Грушко, который переводил Гарсия Лорку, Пабло Неруду, Алехо Карпьентера. Он пригласил меня на репетиции первой советской рок-оперы «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», музыку к которой написал Алексей Рыбников, слова – Грушко, а исполняла ее группа Юрия Шахназарова «Араке». Перед премьерой рок-оперу должна была одобрить комиссия ЦК КПСС. Все опасались, что ее зарубят. Мы решили – чтобы этого не произошло, нужно организовать информационную поддержку, чем я и занялся. В результате в изданиях АПН, идущих в том числе и на зарубежную аудиторию вышла целая серия моих материалов о советской рок-опере в поддержку борьбы чилийского народа за свободу. И комиссия ЦК дала добро.
– Как вы оцениваете развитие русского рока после вашего ухода в журналистику? И каковы, по вашему мнению, его перспективы сегодня?
– А что такое русский рок? Если речь идет о чем-то самобытном, отличающем нашу музыку от всего остального рока и в то же время обеспечивающем ей какую-то узнаваемость в общем потоке, то я такого не вижу и не слышу. Мы можем наблюдать огромное количество стилизаций, калек и даже откровенного плагиата. Хорошо еще, что хотя бы петь стали больше по-русски. Но ведь это не дает нам право называть такую музыку русским роком. Конечно, попытки создать что-то свое были, какие-то даже получились удачными, но, к сожалению, мы не внесли в мировую рок-культуру ничего нового. Причем открытие железного занавеса, к которому так любят апеллировать наши «монстры рока», ничего принципиально не изменило. Стало даже хуже – после недолгого всплеска рок у нас стал не развиваться, а деградировать. Приведу два показательных примера из своей практики.
В 1975 году я готовил интервью для журнала «Внешняя торговля» с первым испанским торгпредом Мигелем Ирисо. После встречи я подарил ему только что вышедшую у нас пластинку Давида Тухманова «По волне моей памяти». Каково же было мое удивление, когда в ответ торгпред привез мне целую кипу виниловых пластинок с рок-музыкой, которые тогда были очень популярны в Испании. Мигель заявил, что Тухманов так понравился ему и его друзьям, что они показали пластинку знакомым, занимавшимся музыкальным бизнесом. А те, в свою очередь, начали переговоры о том, чтобы композиции с нее попали на испанские радиостанции.
Совершенно противоположная ситуация произошла в 1992 году, когда я поехал на Всемирную выставку в испанской Севилье. В День России на ней должны были традиционно крутить нашу музыку, которую с нас и потребовали испанские организаторы ярмарки. Мы подобрали русскую народную и классическую симфоническую музыку, а также не без гордости предоставили коллегам тот самый русский рок. В частности самые свежие записи «Машины времени». День уже клонился к концу, а звучали только наши народная и классическая музыка. Я решил выяснить, в чем же дело, и получил ответ: «Этого мы не будем ставить. Включаем только то, чем вы действительно можете гордиться».
Беседу вел Кирилл Ильинский
«Шизгара» и джинсы
На вопросы журнала отвечает режиссер и генеральный директор крупнейшего в Европе киноконцерна «Мосфильм» Карен Шахназаров
– Карен Георгиевич, так это все-таки «Шизгара» и джинсы разрушили Советский Союз, или эти вещи просто привнесли долю гламура в негламурную тогдашнюю действительность? Я сейчас, конечно, о вашем фильме «Исчезнувшая империя».
– Конечно, сами по себе «Шизгара» и джинсы не могли подточить советский образ жизни, но в то же время в этом деле они играли куда большую роль, на мой взгляд, чем диссидентский самиздат, допустим. Потому что массам последний был в основном неизвестен, а значит, никакого большого влияния на их мировоззрение не оказывал, тогда как западная мода проникла в каждую деревню. Хорошо помню, приезжаешь и видишь, что у кого-то обязательно есть магнитофон, на котором записаны какие-то группы, ансамбли. Не было в тот момент уже силы, которая бы смогла это распространение остановить: всё переписывалось, размножалось и проникало в поры тогдашней молодежной культуры.
– Вообще говоря, уже в 70-е у меня было ощущение, что страна… неэффективна. Магнитофон кассетный наша промышленность создала, хоть и сильно уступавший западным аналогам, а видеомагнитофон, компьютер персональный – уже нет. Система, которая в какой-то момент хорошо сработала в плане модернизации страны и сконцентрировала силы для отражения внешней угрозы, в 60-е начала пробуксовывать.
– С кем из главных героев «Исчезнувшей империи» у вас больше всего общего?
– В каждом из этих трех парней есть что-то такое, что было свойственно и мне. И хотя я не могу сказать, что это – моя история, все ситуации, показанные в фильме, мне хорошо знакомы. Многое из того, что происходит на экране, было и со мной – и «сейшны» посещал, и сдавал книги в букинистический, и в Гагры ездил… С другой стороны, даже работая над исторической картиной, действие которой никак не пересекается с твоей собственной жизнью, хочешь или не хочешь, но пользуешься своим опытом, каким-то образом переносишь его в фильм, трактуешь происходящее в соответствии со своим личным жизненным багажом.
– Есть ощущение, что в связи с разразившимся экономическим кризисом весь мир может стать «исчезнувшей империей». Может, этот коллапс – плата за неправильную систему ценностей?
– Одна из идей «Исчезнувшей империи» – в мире нет вообще ничего вечного. Сегодня поражает, насколько мы себе даже представить не могли тогда, в 60-70-е, что Советского Союза не будет. Наверное, так же трудно вообразить сейчас, что когда-нибудь не станет и тотального капитализма в его либеральном англо-саксонском исполнении. Но, думаю, эта «империя» тоже на грани исчезновения. В США об этом многие говорят, сам слышал подобные разговоры. У нас размышлять в этом направлении пока еще боятся. Мы запрыгнули в последний вагон поезда, а он возьми, да и остановись: обидно. Я в последнее время общался со многими американскими интеллектуалами, сложилось впечатление, что они не очень-то и расстроены перспективой этого «исчезновения».