– Он будет рад такой медвежьей услуге! – улыбнулся Филипп. – Кстати, он у тебя уже выпытал насчет того, кто твоя подруга?
– Да.
– Ну как же иначе – это же сэр Рэй! – ответила Йева, весело сверкнула глазками и поглядела на сидящего у костра капитана. – Попадись ему твоя кельпи, Уильям, он бы уже с уздечкой исступленно бегал за ней.
– Да он как раз интересовался насчет этого.
Представив себе столь презабавную картину: бегающего за удирающей кельпи рыцаря, – Филипп, Йева и Уилл довольно рассмеялись. Со стороны костра вновь покосились в их сторону.
– Господин, а кто-нибудь накидывал на кельпи уздечку, когда вы жили в Алмасе? – вдруг поинтересовался рыбак.
– Нет, такого не было, хотя подобные сказки бытовали. И вроде даже находились храбрецы, дерзкие и молодые, которые пытались это совершить, – ответил граф, поглаживая подбородок. – Но успехом ни разу не заканчивалось… Зато потом находили растерзанные трупы тех самых храбрецов. А что, хочешь попробовать со своей подругой?
– Нет-нет, что вы! И мысли такой не было! Просто спросил… – замахал руками Уильям. – Мне кажется, это слишком жестоко, не для того кельпи были рождены, чтобы под седлом ходить.
– Может, поэтому тебя и не убили сразу, – задумался граф.
– «Сразу»? Вы о чем?
– А может, – продолжил граф, – твоя душа просто пришлась ей по вкусу, кто знает…
– По вкусу?! – едва не вскрикнул Уилл.
– Да, я уже говорил тебе, что для кельпи человеческая душа как сочная морковка. Так что твоя демоница вполне могла истощать тебя. А потом, быть может, и прониклась любовью, оставила тебе… твою душу.
– Быть такого не может, господин. Она, конечно, кидалась на меня у озера, но то от тоски! Это я тогда еще понял, в восемь лет, на берегу Сонного озера. Она выглядела одинокой, выла так, будто плохо ей. Разве этого не может быть? – Уилл не верил в предположение графа.
Филипп переглянулся со своей дочерью.
– А может, и так, – выдохнул граф в конце концов. – Мы ведь не знаем, сколько твоей кельпи лет… Может, она действительно утомилась от долгой жизни и удалилась на Сонное озеро в поисках тишины. Оно-то везде примерно похоже. С годами все вокруг приедается, а чтобы удивиться чему-то, нужно постараться.
Уильям тоже нахмурился, засомневался. Он оглядел темные ночные болота, что освещались лишь бледными огнями, которые граф назвал неопасными, а затем поднял голову к хмурому небу.
– А если это все приедается, зачем тогда вообще долго жить?
– Хороший вопрос. – Филипп вновь вздохнул. – Обычно старейшины находят себе какое-нибудь занятие. Как ты мог заметить из моих рассказов, многие из нас – это графы, бароны, герцоги. В общем, вампиры при власти. Это не прихоть, а опора, ответственность, что держит нас в этом мире. Ну а те, кто не хочет знаться с миром, кто нелюдим, как, например, старик Марко… Такие уходят в глушь, селятся в пещерах и впадают в забытье на долгие годы, время от времени пробуждаясь, чтобы утолить дикий голод. Потом снова засыпают. Либо отдают свой дар кому-нибудь другому.
– А Гиффард? Он ведь не правил, но и не сидел в пещерах.
– Гиффард – это исключение из правил. Он… – Граф вспомнил старого друга. – Он был очень образованным, интересным и чудаковатым созданием…
Филипп на миг замолчал и, тоже уставившись на сияющие звезды, печально улыбнулся:
– Но и его не обошли стороной тоска и чувство одиночества. В последнее время он часто жаловался, что, мол, больше не видит смысла бытия. Гиффард даже совершил путешествие или, как он это называл, «паломничество к жизни» на Юг. Побродил несколько лет в тех опасных землях, где вместо снега сыпучий песок, и вернулся. Сообщил, что там все то же самое и нет смысла больше цепляться за жизнь, которая опостылела.
На Йеву, слушавшую их беседу, нахлынули воспоминания о вырезанных деревянных игрушках, что дарил ей старина Гиффард, о его улыбках и заботе. А теперь, думала она, ей предстоит осушить на суде его преемника – такого же в чем-то чудаковатого, хотя и молодого вампира.
– Как же тогда живут самые древние старейшины? Вы говорили, что некоторым по полторы тысячи лет, – прошептал Уильям.
Тем временем гвардейцы уже поужинали и принялись устраиваться на ночлег в кругу костров. Здесь, южнее, было куда теплее и не приходилось плотно кутаться в плащи.
Филипп огляделся и, понимая, что пора заканчивать беседу, заговорил быстрее, но тише:
– Самые древние – они уникальны. Многое они прошли, многое видели, но что-то в них есть, что позволяет жить дальше, за что их и уважают в мире вампиров. А теперь давайте спать!
В лагере все притихло, погрузилось в сон. Когда Уильям уже лежал с прикрытыми глазами, повернувшись спиной к Йеве, та печально глядела на него. Девушка подозревала, что он, вероятно, сейчас размышляет о словах графа, о Йефасе, о старейшинах и Гиффарде. Но выглядел он таким спокойным, безмятежным и, возможно, счастливым, что она не выдержала, вытерла шерстяным рукавом свои покрасневшие глаза… и неожиданно встретилась взглядом с отцом. Из-под нахмуренных густых бровей отец встревоженно глядел то на нее, то на рыбака. Затем, понимая причину слез дочери, незаметно покачал головой, напоминая о недавнем разговоре. Отвернувшись, Йева еще долго вслушивалась в ночной шум болот, пока не забылась беспокойным сном.
Было тихо, и только двое дозорных время от времени подбрасывали в костры дерево, чтобы не дать огню погаснуть. Где-то вдалеке порой то раздавались всплески, то что-то протяжно выло, то стонало голосами болотниц. Но никто и ничто не приближалось к воздвигнутому на вершине холма бивуаку. Даже маленькие болотные чертята – и те прятались в траве, изредка болтая друг с другом тихим повизгиванием.
Филипп листал книгу, перечитанную им уже не единожды, поэтому почти не вникал в суть написанного. Порой он вслушивался в топи, отделяя каждый звук, распознавая его, и знал: им ничего не угрожает. А затем вдруг до него донеслись шлепки маленьких ножек, пританцовывающие. И на его глазах рыжий Тарантон пробудился, вскинул свою большую шею и поднялся на ноги, будто его принудили сделать это. Качая большой головой, он пошел за костры. Дозорные уж было направились к нему, но граф остановил их. Тарантон продолжал идти… Он размеренно махал хвостом, опустил морду и не замечал ничего вокруг. Филипп двинулся следом.
Они миновали костры.
У воды, мутной и тихой, конь приблизился к темному силуэту. Это оказалась Вериатель. Она стояла на болотном мху в своих красивых сандаликах, в рубахе, с ниспадающими до бедер мокрыми волосами, и тянула к коню белые мягкие руки. Понимая, что дальше идти опасно, граф замер у пограничного костра. На миг, не дольше, демоница поглядела на него, как на пустое место, и принялась приглаживать, целовать морду фыркающего Тарантона, что-то шептать тому на ухо. Хотя с губ ее не слетело ни слова, она шептала и шептала. А рыжий конь водил головой вверх-вниз, будто соглашался с беззвучно сказанным. Потом, потершись об нее, он развернулся и медленно побрел к лагерю.
В облегчении Филипп выдохнул, понимая, что ночное явление было предпринято для исправления шалости. До ушей демоницы донесся этот вздох. Она вновь подняла глаза.
Вериатель и Филипп обменялись взглядами. Так безразличны были они… так длительны… Казалось, происходит борьба за что-то, понятное лишь этим давно живущим на свете демонам.
Вдруг Вериатель скакнула к костру. Вздрогнув, Филипп отошел ближе к огню, и его пальцы неосознанно сплелись вокруг рукояти меча. Демоница улыбнулась, продолжая стоять без единого движения, без единого вздоха, в какой-то пугающе неживой позе… Вместо нападения она только расхохоталась, да так ядовито, будто узрев в облике графа изъян. И, добыв из него страх, пропала в воде.
Дозорные от хохота, конечно, вздрогнули, но, сколько бы они ни всматривались в густую ночь, так ничего и не увидели.
Наступило утро.
– О-о-о, Тарантон! – радостно завопил сэр Рэй, когда конь сам подошел к нему и поластился теплыми губами. – Да ты же мой любимый, мой дивный конь! Как я по тебе скучал, чертяка!
Удивленный рыбак смотрел, как довольный капитан суетится возле своего вновь обретенного рыцарского коня, а тот стоял, пофыркивая.
– Вы что, ночью отвели его к воде? – спросил капитан.
– Нет, не отводил. Может, заклятие само спало… Позволите?
После разрешения Уильям приблизился, готовый в любой момент увернуться от лязгающих желтых зубов или громадного копыта. Но вместо этого рыжий Тарантон только приветственно фыркнул, ткнулся головой в его руку без лишних проявлений чувств. Его погладили по морде, и он позволил себя оседлать.
– Такой Тарантон меня вполне устраивает! – заметил сэр Рэй.
Многие после этого пробовали подойти к мерину, чей злобный нрав стал легендой, но на всех конь реагировал сдержанно. Лишь через время, устав от такого внимания, он фыркнул и начал проявлять обычные для лошадей признаки мелкого раздражения, но раздражения безобидного. Филипп мрачно наблюдал за этой переменой. Хотя кельпи и не тронула его отряд, само ее присутствие пугало графа, как пугало непонятное поведение, будто она что-то знала.
Глава 4. Корвунт
Корвунт лежал на берегах узкой, но глубокой реки, что с ревом рождалась среди гор и устремлялась вниз, на Маровские болота, подпитывая их. Обнесенный каменной стеной, этот город был незыблемым стражем на юго-восточной границе графства. По весне сюда стекалось множество купцов, которые отдыхали, торговали, а затем двигались дальше на север или перемещались на Западный тракт (поскольку туда от города вела широкая тропа). Путники прибыли под стены Корвунта, к его крепким деревянным воротам, украшенным резьбой в виде ворона с распахнутыми крыльями.
Их встретили стражники. Увидев развевающееся знамя с гербом, они поняли, кто их гость, – и согнули в поклоне спины. Один из них прикрикнул на кого-то в сторожевой фланкирующей башне. Этот кто-то спустился с той стороны стены и, вероятно, кинулся со всех ног вглубь города.