На моих глазах сначала убили моего старшего Моллуда, затем закололи двух других – Дроррука и Обехониона. Средний сын, Миллор, сгорел заживо, оказавшись запертым в подожженной лачуге вместе с несколькими жителями. Я слышала его крики, но не могла помочь. А мой младший Енрингред… – Графиня вздохнула. – Он попытался вывести меня и свою жену с новорожденным сыном за ограду поселения, чтобы исчезнуть в ночи. Но его настигло копье, жену отобрали, ребенка растоптали кони, а мне достались стрелы, что пробили грудь, живот и ноги.
Мой дорогой сын, я уже вижу, что ты странно притих от моего рассказа и, похоже, позабыл ненадолго даже собственный суд. Да, все познается в сравнении. Чужие великие горести заставляют думать, что собственные куда мельче и не так значительны…
В ту ночь погибла большая часть моей семьи, а выживших увели. Я умирала, мысленно готовясь к тому, что моя душа отлетит в Сумрачный Хорренх, но перед этим качала на руках своего Енрингреда, хрипящего и окровавленного… К рассвету мое тело стало неметь, и я наблюдала за восходящим солнцем со слезами на глазах, поглаживая уже ледяную руку любимого сына.
В те годы в северных землях происходило много чего необычного. Можно было встретить как тех, кто уносил в черноту смерти, так и тех, кто наделял светом жизни. На рассвете явились незнакомцы, которых горящее поселение привлекло, как мотылька пламя. После долгой беседы с ними я и получила свое тягостное бессмертие…
Многое произошло после той страшной ночи. Рассказывать, увы, долго, да и бессмысленно. Спустя годы я повстречала Морулеона. Он был таким же, как и я, и мы отчасти исцелили душевные раны друг друга, решили идти дальше вместе. Прибыв в прибрежный Ноэль, который уже тогда звался Ноэлем, и имея небольшое войско, мы захватили там власть. Мне пришлось изменить имя на более южное – Мариэльд. Годы текли… Бессмертных становилось все меньше, ведь тогда не считалось дурным тоном одному иссушить другого до последней капли крови. Я познакомилась с Летэ фон де Форанциссом и его женой, потом имела знакомство и с Горроном де Донталем, но лишь отдаленно, общаясь через других. Тогда, в зарождающихся королевствах, мы смогли занять свои земли, получить титулы и правили, постоянно воюя.
А тысячу лет назад в одном из разрушенных поселений мы с моим мужем обнаружили мальчика-сироту. И усыновили его. После победы над воинственным родом Лортров мы дождались, пока он возмужает, и передали ему бессмертие, которое до того дня томилось в узилище долгими годами, воя и рыдая. И наша семья стала полной, счастливой. Но ненадолго…
Грянула Кровавая война. Мы находились между двух крупных воинственных кланов, Сир’Ес и Теух, каждый из которых старался переманить нас к себе. И когда казалось, что близится закат клана Сир’Ес, мы с семьей, примкнув к клану Теух, предали его. Ты удивлен? Зачем мы это сделали?.. – Увидев непонимание в глазах собеседника, она продолжила: – Ты пока мало что смыслишь в политике, сын мой, поэтому не буду ничего объяснять, отвечу так: на то имелись веские причины. Барши был действительно Безумным… Даже Летэ не до конца знает, что происходило внутри вражеского клана и каким пыткам подвергались его собственные сподвижники. Итак, мы выдали Летэ и его военачальникам сведения о местоположении Теух в поселении, от которого после тех событий останутся одни развалины. Сейчас эти земли зовутся королевством Дриад. Нам тоже пришлось присутствовать на готовящемся собрании, чтобы не вызывать подозрений.
Тогда Летэ обрушился всем своим войском, которое возглавлялось двадцатью бессмертными и пугало несметным количеством вампиров. Они пробились к подземному залу, где проходило собрание, однако Барши успел запечатать двери. За то время, пока их ломали, он, благодаря дару мнемоника, потребовал крови всех своих последователей и понял, кто его предал. Он знал, что проиграл, но перед смертью успел отомстить… Мужа, а затем и сына иссушили на моих глазах… Когда это случилось, каменные двери все-таки разбили тараном. Завязалось сражение. Летэ вместе с Марко отчаянно пробивались ко мне, пока Горрон, Барден, Теорат и Амелотта добивали неприятеля снаружи, уничтожая вражеское войско, забирая лошадей, захватывая пленных.
Конечно, там было много других бессмертных, но я называю тех, кто знаком тебе по суду.
Из клана Теух не пощадили никого, и их бессмертие вскоре передали последователям Сир’Ес. После сражения же сам Летэ, когда понял, что опоздал, упал в доспехах передо мной, а также погибшими Морулеоном и моим сыном на колени и дал священную клятву на крови: удовлетворить любое прошение по наследованию, каким бы оно ни было. Даже если оно коснется его… Некоторые из Теух, кто по каким-то причинам не присутствовал на собрании, успели покинуть Север. Все знали, что жизни им не сохранят. Нескольким посчастливилось сбежать прямо из дриадского зала в гуще битвы, и они бесследно пропали, бросив все на произвол судьбы: земли, семьи и войска.
После победы мы сделали Йефасу своей столицей и возвели над старыми пещерами, где ранее проводились кровавые обряды, Молчаливый замок. Затем все до единого в первый раз собрались в старых пещерах и дали клятву родства. Мы породнились, ненадолго слив нашу бессмертную кровь воедино и произнеся слова на Хор’Афе. Именно поэтому каждая передача крови ярко чувствуется всеми остальными. После произошедших событий я удалилась в Ноэль, чтобы в тишине оплакать родных. Летэ начал наводить порядки, а Горрон де Донталь поспешил в свой Крелиос, который был для него подобен чахлому ребенку, которого он боялся надолго оставлять одного.
Графиня ненадолго умолкла. Она поглядела ласковым взором на идущего рядом и улыбнулась:
– Так что, мой милый Юлиан, поразмысли над услышанным как следует. И наконец перестань обращать свой взгляд через плечо. Запомни, на твоем пути повстречается еще много друзей, врагов, рождений, смертей, счастья и горестей – все это следует принять как бесконечное колесо жизни, которое катится по этому миру. А одиночество… Одиночество становится тем невыносимее, чем дольше живешь, поэтому давай просто прогуляемся по этому безмолвному заснеженному саду в тишине. Я хочу насладиться ей вместе со своим сыном, которого ждала очень долго…
На этом Мариэльд де Лилле Адан окончила свой длинный и во многом печальный рассказ и замолкла, чтобы дать сыну все обдумать. А он действительно погрузился в раздумья. Не понимал он, почему после стольких лет боли и предательств эта крохотная женщина идет рядом с тем, кого упрямо называет своим сыном, и хранит на губах мягкую улыбку? Отчего ее глаза до сих пор освещают мир? Как можно после таких давящих на плечи горестей продолжать гулять по саду со столь прямой спиной?
Он смотрел искоса на графиню и не произносил ни слова. В свою очередь, сама Мариэльд прекрасно видела, что за ней следят, но делала вид, что просто любуется зимними пейзажами, пока ее изящная рука в перчатке с выбитым цветочным узором держалась за локоть Уильяма. Думая каждый о своем, Лилле Аданы в чувстве безмятежного умиротворения оставляли на девственной белизне свои темные следы, которые тут же присыпались свежим пухлым снегом.
Из окна верхнего этажа за прогулкой старой графини и Уильяма со всей пристальностью наблюдал граф Тастемара. Глаза его были полны тревоги. Тут же к нему в покои без стука, по-свойски и дружески, вошел Горрон де Донталь. Он оделся, как одевался во дворце, с шиком и блеском, чтобы соответствовать своему бывшему титулу: на нем был бордовый праздничный кафтан, обшитый золотыми дубовыми листьями – символом Крелиоса. Подойдя к близкому другу, герцог тоже посмотрел сквозь ромбики стекла, а затем улыбнулся.
– Одет и острижен, как истинный ноэлец. Красавец! – произнес он, потирая ладони. – О чем они, интересно, беседуют?
– Плохо слышу. Долетают только обрывки, – хмурился граф. – Она завела его слишком глубоко в сад.
– Ну что же, все равно сегодня увидитесь на ужине в Красном зале. Там и поговори с ним с глазу на глаз, потому что в присутствии Мариэльд о суде никто заговорить не осмелится.
– Горрон, я хотел кое о чем попросить.
Сказанное перед этим Филипп пропустил мимо ушей. В нем чувствовалось затаенное напряжение: руки были скрещены на груди, спина казалась деревянной. Он так и не посмотрел на своего родственника, но не из-за неуважения, а из-за того, что его взгляд был прикован к прогуливающимся.
– И что же? – удивился герцог, протирая рукавом бордового кафтана запотевшее от дыхания стекло, которое мешало наблюдать за Мариэльд и ее сыном.
– Я хочу попросить вас получить от сир’ес Летэ бумагу для пересечения Черной Найги. В прошлый раз вы мне очень подсобили в этом деле.
– Ты что, собираешься провести на Юге расследование? – Горрон расхохотался.
– Да. Я посещал Мариэльд, когда Уильям еще был без сознания. И меня очень смутил один факт… – Почесав седую бороду, пестрящую редкими черными волосами, граф продолжил: – Мариэльд знала, что усыновит Уильяма, задолго до того, как появилась на суде. В покоях на креслах я увидел несколько мужских комплектов одежды, уже подогнанных по размеру, из очень дорогой ткани арзамас, что требует долгого пошива и закупается лишь в южных землях. Так что я считаю, что она замешана и в истории с магом Зострой, и с южными наемниками.
– Это вполне может быть, Филипп, – согласился Горрон. – Все знают, что Мариэльд не так проста, как кажется… или хочет казаться. И хотя она говорит, что у нее нет никакого дара, мы с Летэ давно подозреваем, что она, скажем так, слишком много ведает о тех событиях, которые должны произойти.
– Я тоже знаю об этих слухах, но мне кажется, Уильяму угрожает опасность, – упрямо произнес Филипп.
– Друг мой, даже если это она наняла тех людей, в чем я более чем уверен, то сделала это лишь для того, чтобы провести собственный обряд воспоминаний с помощью магов и определиться, использовать клятву совета или нет. Иначе зачем брать у Уильяма кровь, волосы и кожу?
– Но ведь мы устойчивы к магии.