– Вовремя успели. Еще неделя-две – и умерла бы, – улыбнулся он.
Из сумки маг извлек похожий на сапожное шило нож, которым сделал прорезь в рубахе. Потом тут же приставил его острием к правой груди женщины, надавил – и нож погрузился по самую рукоять. Маг принялся бормотать под нос что-то то протяжно-переливчатое, как песня, то грубое, точно брань.
Заклинание на Хор’Афе, догадался Юлиан.
Между тем Шароша издала полубезумный вопль. Дитя на ее руках тоже завопило. Прижавшийся спиной к комнатной стене Малик только и глядел с распахнутым ртом, как на его глазах «убивают» родную мать. Юлиану тоже было не по себе, но невозмутимое спокойствие мага придавало ему уверенности, что все разрешится благополучно. Что-то ему подсказывало, что маг, при всей его внешней неказистости, не зря звался верховным.
– Дайте посудину! Поглубже! – приказал Пацель.
Малик продолжал стоять, не шевелясь. Пришлось его младшему брату со вздохом самому взять со стола глиняную миску и передать в настойчиво протянутую руку целителя. Тот, склонившись над матушкой, поставил миску подле проделанной узкой раны. И начал водить пальцами, как бы закруживая воздух вверх. Эти движения напомнили Юлиану выманивание воды из мертвеца на берегу.
Чуть погодя наружу и правда показалась белая дурнопахнущая жидкость и, принявшись переползать через края посудины, стала плюхаться туда. Длилось это весьма долго. Комнату окутал удушливый запах, пока все присутствующие завороженно наблюдали за целебной магией.
Наконец вся гнойная жидкость покинула легкие, а вслед за ней, извиваясь, вдруг показалась белоснежная лента длиной с палец.
– Что? Червь?! – воскликнул Юлиан, не веря собственным глазам.
– Червь, он самый, – ухмыльнулся Пацель.
– Но, эм, как он там…
– Летом спит, а зимой пробуждается, чтобы, пожрав хозяина, отложить в нем яйца, которые будут зреть до следующего лета.
Насильно волоча свое тело к миске, извиваясь то в одну, то в другую сторону, белесый червь пытался вернуться туда, где обитал долгие годы. Но магия была сильнее. И вот он уже в беспомощности скрутился посреди жидкости. Пацель поднес пальцы к посудине и шепнул: «Рашхаасдурм». Все ее содержимое вспыхнуло зловещим пламенем, а сам он сухо заметил:
– Миску не пользовать для еды, выбросить.
Приложив к груди старой женщины руки, он прикрыл свои ярко-янтарные глаза, доселе отражающие пламя очага. Его веки задрожали, пока губы нашептывали тихое заклинание, куда более спокойное. Пробитая рана на груди стала затягиваться, как и пролежни на боку, – и все пропало, будто и не было ничего. В облегчении матушка Нанетта сделала глубокий вдох, но так и не пробудилась.
– Почему зимняя аспея так называется, знаешь? – улыбнулся Пацель, убирая руки от груди.
– Не знаю, – ответил шепотом Юлиан.
Он встал на колени рядом с матерью.
– Аспея образовано от «аспид». Аспидами называли мелких летающих змей, тех, что жили в этих землях еще до Слияния, но вскоре исчезли. Теперь так стали звать этих разносящих яйца посредством кашля червей. Многие просвещенные южные целители уже давно ведают про паразитов и способы их размножения, ибо эти яйца видимы, пока недоумки на Севере лечатся травками. – Тон мага был пренебрежительным.
– Так матушке теперь ничего не угрожает?
– Проскачет, как молодая кобыла, еще лет тридцать.
– Спасибо вам, Пацель! – с благодарностью в глазах шепнул Юлиан, точно боясь разбудить родную матушку раньше положенного.
– Говори спасибо Мариэльд. Я проделал такой большой путь только ради нее. Все это делается только ради нее, а не ради тебя. – Маг вскинул брови, отряхнул колени и поднялся с земляного пола. – Поселянка очнется уже завтра.
Казалось, все плохое осталось позади. Нанетта погрузилась в исцеляющий сон с дыханием без хрипов, а ее грудь равномерно опускалась и поднималась. Перед глазами Юлиана, который залюбовался этим, тут же встало далекое-предалекое детство, такое, где мать озаряет все бытие ребенка, каждый вздох, каждый день своим ласковым солнцем. У него защипало глаза.
Юлиан с нежностью сжал руку Нанетты, потом поднял счастливые покрасневшие глаза. У двери, в тени, стояла с благодушной улыбкой Мариэльд. Встав с колен, он подошел к графине, склонился и приобнял ее, сухонькую и маленькую, но выполнившую такое большое и сердечное обещание.
– Не знаю, как вас отблагодарить…
– Знаешь… Знаешь, что я хочу от тебя услышать, – произнесла Мариэльд вполголоса и погладила его по черным волосам.
После недолгой паузы, смутившись, он все-таки произнес:
– Матушка…
– Да-да! – рассмеялась Мариэльд.
Пока они говорили, Пацель приблизился к Шароше, вслушался в ее дыхание, деловито постучал пальцами по ее груди, пока та от ужаса боялась даже дернуться. А затем послушал и ее притихшее голубоглазое дитя. С удовлетворенным видом он отошел. Наконец уже на Малике, приложив к тому ухо, едва шевеля пальцами, словно настраивая слух, маг кивнул сам себе.
– Здесь еще один паразит. Давно кашляешь? – сухо поинтересовался Пацель.
– С этой зимы, – прохрипел поселянин.
– Понятно…
– Вы тоже меня будете это… ножом тыкать? Не надо!
– Нет, я делал это для отвода гнойной жидкости, скопившейся за долгие годы… А из тебя достаточно просто извлечь червя. Впрочем, тебе этого все равно не понять.
Как только маг повел рукой, Малик вытянулся струной, схлопнул по бокам руки и задеревенел, выпучив глаза. От страха он засипел – его полностью обездвижили.
– Дай ту же миску, пожалуйста, Юлиан. – Маг требовательно протянул руку.
Миску тут же передали. В знак благодарности Пацель кивнул и, держа одной рукой посудину, другой стал водить у носа поселянина. Раздался хрип. Малик закашлялся, принялся давиться, но на его мучения не обращали никакого внимания. Так и продолжал Пацель творить свою южную, основанную на Хор’Афе магию, пока из правой ноздри вдруг не высунулся… белый кончик.
Шароша вскрикнула. Юлиан брезгливо поморщился.
Поменьше первого, но такой же омерзительно-скользкий белый червь плюхнулся в подставленную миску. Маг сжег его, как и предыдущего. Перепуганный Малик шарахнулся на гору прутьев, едва не завалив ее; схватился за нос и горло руками, ощупывая все, точно боялся, что его заколдовали.
– Спа… спасибо… – только и выдавил он.
Пацель опалил свой узкий нож соскочившим с пальцев пламенем и спрятал его в сумку. Вскинув ее на плечо, он взял со стула шарф и вновь причудливо намотал его. Затем набросил на плечи плащ, не зашнуровывая, – и вышел к ждущим снаружи слугам.
– Мы можем пока остаться? – спросил Юлиан.
– Конечно, – кивнула Мариэльд. – Я хочу, чтобы ты увидел эту женщину, что была тебе матерью до обращения, в полном здравии и попрощался с ней.
– Малик, я вернусь завтра, – бросил через плечо вампир.
– Спасибо… – в смятении пробормотал брат.
Пригнув голову, чтобы не удариться макушкой о дверной проем, Юлиан пошел следом за графиней Ноэля. У него в душе расцвело ненадолго счастье, поэтому он поневоле держал на губах улыбку. Вслед ему посмотрел Малик и тихо, но как-то радостно вздохнул.
– Уважаемый Пацель, – негромко поинтересовался Юлиан, когда они брели по глубокому снегу.
– Да?
– Получается, зимняя аспея заразна?
– Да, – сухо кивнул маг.
Юлиан смутился, но все-таки спросил:
– А… Кхм… А во мне нет такого паразита?
– Если и был, то умер!.. – Маг из Детхая отчего-то очень развеселился. – Но если сомневаешься, в Ноэле я могу тебя препарировать этим самым ножом – и взглянешь сам!
В сопровождении Пацеля, спешившихся слуг и стражи Лилле Аданы направились к площади. Там собиралась шумная толпа. Но Юлиан смотрел на собирающихся уже куда спокойнее, зная, что матушка Нанетта здорова. А это самое главное.
Этим солнечным зимним днем жители Вардов стояли на площади. Их было почти под сотню. Многие побросали ежедневные дела, вернулись из сосняка поблизости, пришли с реки, из домов, оторвались от подсчета монет, чтобы взглянуть на вернувшегося демона. Все понимали, что чужеземцы в меньшинстве, а потому ропот становится ожесточеннее, увереннее и грубее. Из домов продолжали возвращаться мужчины со всем тем, что попалось под руку; у некоторых лесорубов в руках блестели металлом топоры.
В сторону бывшего рыбака понеслись проклятия. Досталось злых слов и Пацелю, чья смуглая кожа не давала северянам покоя.
Ноэльцы остановились у добротного постоялого двора, расположенного подле харчевни с одной стороны и дома купца – с другой. Желая отдохнуть, они ждали конюхов, чтобы те увели лошадей в денники. Гостей никто не принимал и, похоже, даже не собирался, пока в конце концов из постоялого двора тяжелым шагом не вышел сам хозяин. Следом за купцом Осгодом засеменил и вождь Эхор, в шерстяном платье с накинутым сверху плащом, отороченным мехом.
– Приветствовать вас, – произнес слуга Кьенс. В голосе его звучал сильный южный акцент. – Почему ваши слуги до сих пор не принять лошадей, не выделить нам комната?
– Приветствую! – сказал басом Осгод, затем ухмыльнулся в бороду. – Для вас, господа, комнат нет.
– Как это нет? – не поверил Кьенс. – В такой зима все постоялые дворы пустовать. Везде, где мы проезжать, они пустовать… Не сезон.
– А вот так. Хотите отдохнуть? Так езжайте, господа, в направлении Офурта, а здесь вас не примут.
До слуха Юлиана донесся скрип. Он поднял голову и увидел, как створки одного из окон дома на последнем, третьем, этаже распахнулись. Оттуда высунулась милая головка Линайи, ее длинная черная коса выпала за подоконник. Не веря своим глазкам, Лина уставилась на своего возлюбленного, что заметил и ее отец. Осгод отвлекся от перепалки, недовольно зыркнул на дочь, заставив ту ненадолго спрятаться.
– Мы под покровительством Ямеса! – вдруг послышалось с другой стороны.
Из толпы вышел служитель бога, до того худой, что даже сквозь балахон можно было пересчитать его ребра. Обойдя прибывших чужеземцев, он встал рядом с купцом Осгодом. И за весь этот недолгий путь глаза его, похожие на маленькие тлеющие угли, не оторвались от лица Юлиана, в сторону которого он вытянул трясущуюся от злобы руку и крикнул: