здну запертой магии Аша. Он ведь обещал не противиться моей магии и сдержал слово. Доверился мне.
Дракон Аша, беспомощно спеленутый черными путами, не мог расправить крылья. Но почувствовав мое присутствие, глухо зарычал. Мягко коснулась разумом оскаленной от боли и ярости морды, позволяя магии пройти внутрь.
Легко-легко. Невесомо.
Белая магия — яростная, мужская, атакующая. Черная — мягкая, женская, исподволь. Черная всегда опаснее белой, ибо сама ее суть в скрытности, неявности присутствия. Белая магия — физика и динамика, черная — ум и сердце. Какой будет магия, если соединить черное и белое в одно?
Невидимыми руками я разорвала путы на драконе, но те, как заколдованные, отросли снова. Сжали его с новой, агрессивной силой. Дракон взвыл от гнева. От близости свободы. От невозможности слиться со своим хозяином и защитить себя. Защитить их.
Моя драконица потеряла концентрацию, яростно впившись зубами в искрящиеся аконитовые путы.
Я сложила пальцы, распуская тонкую сеть своей магии, вложенную в Аша еще в камере, и та послушно раскрылась хищным цветком. Но… Этого было недостаточно.
Моей магии внутри Аша было недостаточно.
«У меня не получается, — голос у меня все-таки задрожал, — Я хочу… Хочу кое-что попробовать… Поэтому держи меня, ладно?»
Драконицы взвыла раненным зверем, и ее крик причудливо смешался с рыком дракона Аша.
Первым я отключила нюх, как нарочно обострившийся в последнюю секунду. Гарь, горячий пепел, раскаленный, кремниевый запах каменистой трибуны, озоновый флер магии. Тошнотворно-густой запах крови.
После слух. В один миг исчезли крики, лязг мечей, сладкий шепот клинков, проскальзывающих лезвием по плоти, рев драконов. Вопли, взрывы атак. Мольбы.
Осязание: вкус пепла на губах; после зрение.
И настала тьма.
Насыщенная, перекормленная, слепая, как громадный земляной жук из пещеры Арахны. Только если пещера имела хотя бы вход и выход, эта тьма была замкнутой. Тесной, как могила. Подобно слепой я копошилась в ее чреве, пытаясь отыскать… что-нибудь. Что-нибудь.
Подсказку. Или помощь. А вместо этого задыхалась от подступающего ужаса перед первозданной дикой силой богов.
Кровь стучала в висках.
Кровь. Я чувствовала ток крови в покалеченном теле. Идеальный ток крови, обходящий пораженный объект. Верно. У меня же заблокирована левая рука. Без нее мне не стать Хозяйкой. Она часть маленькой карты моих земель.
Пальцами здоровой руки я пробежала по пораженной руке от плеча до кисти, позволяя переплестись пальцам в подобие замка. А после, повинуясь интуиции, поднесла к губам, словно в мольбе.
Я не знала молитв и не умела просить. Но детская часть памяти помнила детскую молитву матери и шептала ее. Кровью шептала. Кровь стучала в такт непроизнесенным словам. И эту невидимую молитву приняли.
Сладкая, такая важная и необходимая боль наполнила все тело.
К заблокированной руке вернулась чувствительность, отвоевывая миллиметр за миллиметром, пока я не ощутила кончики пальцев.
В сердце разразилась бесшумная, никем не видимая вспышка. Поочередно мне подчинились рука, кольцо и хранитель. Вот только они больше не были нужны. Я стала богом.
Богом своих земель.
Черная кружевная шаль моей магии лезла на Гнездо, расползалась звездчатыми шагами дальше, вглубь, вширь.
Бесстрастно взглянула на бессмысленно мечущиеся фигурки на алтарной доске Леяш. Двинула пальцами, помечая драконов, мучающих мою землю. Услышала отчаянный вопль хранителя, искалеченного гнилой магией странного дракона в черной одежде. От этого дракона горчило застарелой болью. И он пытался убить свою боль — такую прекрасную, черноволосую боль, нареченную императором Вальтарты.
Мне были открыты все помыслы и чувства этих людей. Я предвидела каждый шаг, каждый атакующий выпад, каждое слово.
Впервые я видела черноволосого императора, который дрался за свою любимую так отчаянно, превозмогая вгрызающуюся в тело боль. Еще немного и его магические жилы будут покалечены безвозвратно. Даже сейчас его держит воля, а не сила. Потому что его силу пьет отвратительная черная тварь, присосавшаяся к сердцу.
Грязная, грязная магия. Черный источник, отравленный могильным смрадом.
Я поднялась выше, чтобы видеть больше, яснее, а после направила силу черной сети на страшную вещь, застрявшую в груди императора. Ее нужно убрать.
Рев крови в ушах смешался с моим собственным ликующим воплем, когда я вырвала заразу и сожгла в собственной руке. А падающего императора подхватила… когтями.
Он скоро умрет. Черный источник, настроенный пить силу, выхлестал этого черноволосого рыцаря до дна. Так что я… я, пожалуй, возьму этого рыцаря себе.
Положу в сокр-р-ровищницу, буду кормить кр-р-роликами и лисами. Подарю сапфировое ожерелье и доспехи из чистого номара. Я знаю скрытые места, где много-много номар-р-ра. Он будет моим тр-р-рофеем!
Что-то ухватило меня за лапу.
Отвратительная липкая магия, от которой к горлу подкатывает тошнота. Сеть, повинуясь моей рефлекторной реакции, спеленала светловолосого человечка со странными карамельными глазами. Его имя ускользало из памяти. Но я помнила… Почти помнила.
Я чуть поддалась его магии, чтобы сложить крылья и встать с ним на один уровень. Чтобы коснуться пальцами щеки.
Он был добрым ребенком, чье доверие использовали и обманули взрослые.
— Ви… ве, — прорвалось в голову. Набор ничего не значащих звуков. — Прошу… не оставляй. Меня. Боги… обманули.
Нет-нет. Боги не лгут. Человек судьбы, рожденный для одной единственной миссии, непременно получит свою награду за жизнь полную лишений и горечи. Просто не в этой жизни. Но чтобы этот добрый ребенок возродился, надо вытащить из него эту черную грязь. Я коснулась ладонью его груди и потянула.
Светловолосый дракон вздрогнул всем телом и обмяк, широко распахнув глаза. А черный источник в моей руке вспыхнул белым пламенем и сгорел до тла.
Сила, расправлявшая и наполнявший мое тело, схлынула и наступила темнота.
Глава 45. Истинная связь
Я была уверена, что кто-то тискает меня в темноте. То прижмет, то поцелует, то подомнет под горячий бок. Замечательное чувство.
Такое замечательное, что я приняла твердое решение не просыпаться. К сожалению, как только я уютно устроилась в своем сонном гнездышке, меня начали теребить, потряхивать, переворачивать. Это, конечно, перемежалось поцелуями и ласками, но вот тряска мне не нравилась.
— Виве, милая… Виве, Виве, Виве… Мой свет, мое пламя…
Голос, полный тревоги и боли будил в груди ответную боль. Воспоминания о пепле и крови, о предательстве. О вещах, которые я не хотела вспоминать.
Поэтому я скользнула в сладкую безразличную к человеческим страданиям темноту, но голос настигал и там. Находил меня, как электрод находит воду. И я провалилась еще глубже, в попытке сбежать от своего преследователя. От голоса, к которому рвется сердце.
В глухой тишине пещер Арахны был покой, и я устроилась в какой-то тесной, но теплой нише. Спряталась в самый уголок, но Арахна нашел меня.
— Вернись! — меня накрыло громоподобным ревом, от которого тряслись поджилки, но я только головой замотала.
Ни за что. А то знаю я вас. Вернись, Велька, работай на благо общества, а взамен тебе раз в полгода улыбочку сквозь зубы. Сами так работайте.
В знак протеста я закрыла уши и успешно погрузилась в полный стазис.
А после что-то с силой ударило меня в грудь, и я полетела вдоль темных глухих стен, как Алиса в черную нору.
Я так приноровилась к падению, что снова начала засыпать, пока не уловила тревожащий память женский голос:
— Ну, Велька, ну что ты молчишь? Ну хоть слово скажи!
Этот голос тянул к себе магнитом. Не успев подумать, что делаю, поддалась и потянулась на свет в маленькую уютную комнатку.
В кресле у окна сидела… я? Нет, не я. Девушка с моим лицом и погасшим взглядом. И без особого интереса листала одну из книг, сложенных на столике. А около нее суетилась мама. Наша, видимо, мама, потому что теперь нас с Эйвери было очень сложно различить.
— Да если б я знала, что эта тварь задумала, я его своими руками! Да мы с отцом его бы посадили!
— Вы посадили, — безразлично напомнила девушка.
Я сразу поняла, о ком они говорят. О муже. В груди откликнулось мимолетным удовлетворением. Так ему и надо, медику недоделанному.
— А ты ни ешь, ни спишь, работу забросила. Анютка вон как за тебя впряглась, ночами юриспруденцию зубрит, а днем пашем. А ты совсем завяла. Ну разве ж так можно. Ну попался тебе дурной мужик, ну что, крест, что ли, на себе ставить?!
Девушка вздрогнула, потом вскинулась:
— Раньше ты такой доброй со мной не была, мама, — откликнулась прохладно. — Все об Ане волновалась, а я двужильная была.
Я непроизвольно нахохлилась. И то верно. Аня то, Аня это, а я, как падчерица.
— Так сердце материнское устроено, — женщина вытерла мокрые глаза и рукой махнула. — Слабого птенца выкармливает, сильного из гнезда выпихивает. Раньше Анька была слабой, а теперь ты. Она ж дура у меня, Аня-то. А теперь старается вон для тебя, чтобы ты компанию свою не потеряла, пока сидишь в депрессии.
— Я скоро, — пообещала девушка, но устало, без огонька.
Женщина охватила ее руками, баюкая, как ребенка, и я поймала тихий шепот:
— Тебя после больницы, как подменили. Чужой, чужой человек… Где ж ты, Величка, где ты, дочка…
Глаза защипало от подкативших слез. От этой женщины, горюющей о дочери, от этой девушки, которая ни за что не справится. Ее безнадежно покалечило разрывом связи. Она не даст этой женщине успокоения и не найдет его сама.
Но я ведь могу сделать для нее одну мелочь. Совсем-пресовсем маленькое доброе дело.
Обратный рывок был подобен подъему со дна моря. Глоток воздуха, солнце, бьющее в окна, радость, огромная радость жизни.
Я открыла глаза.
Рядом со мной завизжала горничная.
— Вы пришли в себя, вейра! Отец-дракон, какое счастье!