За несколько дней — такая революция! И когда вместо старого начальника Управления, поспешно ушедшего на пенсию, был назначен все тот же загадочный чужак, никто не удивился.
Этот скандал, честно сказать, мало задел прапора Ковалева. Место зрителя в подобном цирке не приносило ему прежнего удовольствия, а служебный кураж, вероятно, оставил его навсегда. Отныне Ковалева заботило совсем иное…
Что было сделано не так? В чем причина катастрофы? Что, собственно, произошло? Вопросы буравили и буравили его мозг — сначала в Пятигорской больнице, теперь — в Клопино. Ответы давались в муках. Мысль о том, что Хозяин не просто исчез, что Он… язык не поворачивается произнести… сбежал! — эта мысль была нестерпима. («Он бросил меня, бросил!.. — плакал прапор в подушку. — Я, видите ли, плох для него… Я, который столько для него… который всегда для него…») Как видим, горечь утраты смешивалась с обидой. Обида росла, распухала волдырем, пускала метастазы в сердце.
Он пытался рассуждать здраво. Может, Хозяину не понравилось, что он перепил в тот злополучный вечер? Да, Хозяин и впрямь не любил, когда Ковалев позволял себе лишку, но ведь давал ему иногда поблажки, — и ничего, проходило. Кроме того, не так уж набрался тогда Ковалев — просто расслабился в компании. И вообще, всерьез наш герой никогда не пил, не злоупотреблял, выгодно отличаясь этим от большинства коллег. Неужели нельзя было простить временную слабость?
Не здесь причина, не здесь! — лихорадило прапора.
Тогда, наверное, дело в том, что Хозяину очень приглянулась эта ведьма-абазинка. Но Ковалев даже попытки не сделал, чтобы исполнить Его волю. Встал и ушел, трус. Причем, ИЗ СВОЕГО номера. Упустил ЗАКОННУЮ добычу. Что, с пьяным Магометом бы не справился? Именно что трус!
Спал на диване, у всего санатория на виду…
Потеря офицерской чести для Ковалева — это ведь потеря чести и для его Хозяина.
Впрочем, в тот роковой день случилась еще одна глупость. Было это утром, после завтрака. Толстая старуха, разорви ее вчетверо… холодный ковер, трусы в руке… прапор чуть не стонал от стыда, вспоминая нелепый эпизод.
Так бывало в юности: к матери приходила какая-нибудь подруга — посидеть, поболтать, — и у Хозяина вдруг возникало желание показаться ей. Тогда Ковалев разыгрывал целую комбинацию, чтобы попасть женщине на глаза — в голом виде, конечно. Как-бы случайно, ненароком. Например, начинал бесконечно долго переодеваться — в той комнате, куда мать непременно вошла бы с гостьей. Или успевал раздеться в ванной — до того, как гостья отправится мыть руки, при этом «забывал» про защелку на двери. Примерно такие варианты. Если же подруга матери оставалась на ночь — это значительно упрощало задачу…
И вот, через много лет, Хозяину вновь захотелось показаться . Кому? Пожилой уборщице (лет пятидесяти) с рыхлым грушевидным телом, втиснутым в несвежую униформу. Женщина переползала из номера в номер, таща за собой пылесос. Голый Ковалев азартно ждал, расположившись фасадом к двери. На кровати было разложено белье — якобы человек переодевается. Тетка входит — и такой конфуз! Эта зрительница, как ни странно, устраивала Хозяина; откровенно возбудился Хозяин в предвкушении экзотичной шутки. Однако время шло, пылесос гудел где-то в коридоре, — и никакого продолжения, никакой разрядки. Ковалев ждал, теряя терпение. Стоял на одном месте, практически не меняя позы. Хозяина уже приходилось стимулировать, согревать: прохладно было. Проклятая тетка не входила. Добрых полчаса минуло, прежде чем Ковалев надел трусы, майку и выглянул в коридор.
Уборщица пропустила его комнату. Проползла со своим пылесосом мимо. Какими соображениями она руководствовалась, решая, где надо убирать сегодня, а где завтра? Черт ее знает. Но веселый прапор остался в дураках — это без вариантов.
И возникает законный вопрос: может, вовсе не Хозяин решил показаться , а сам Ковалев — дурь взыграла, мальчишество?
Очередное унижение для Хозяина…
Многовато унижений, тоскливо думал наш герой. И все, как назло, в один день. Сначала — уборщица, ленивая тварь. Надо было жалобу на нее, гадюку, накатать. Потом он отдал собственный номер шапочному знакомому. В номере осталась женщина, которую желал Хозяин, и это — прямое оскорбление. Плюс напился, хотя прекрасно знал, что Хозяин этого не любит…
Картинка сложилась.
Ковалев не уставал повторять Хозяину, что Он свободен, абсолютно свободен, причем, гарант этой свободы — сам Ковалев. И что получилось? Гарант обделался. Так почему Хозяину было не взять свою свободу и не уйти? Похоже, это и есть ответ на все вопросы. «Я виноват… — шептал Ковалев в мокрую от слез подушку. — Я не справился… Он плюнул на меня, и правильно сделал…»
Следующим утром наш герой шагал на службу второй раз после отпуска. Здесь надо отметить, что жутковатое серое пятно в паховой области к тому времени отслоилось и сошло, сменившись гладкой розовой кожицей. Что касается крайне неудобной банки на боку, то Ковалев давно уже сменил ее плоской фляжкой, которую под формой было совершенно не заметно. Так что двигался он беспрепятственно, и даже бегать мог при необходимости.
Таковая необходимость настала быстрее, чем он предполагал. Метров за тридцать до главной резиденции клопинских милиционеров Ковалев обратил внимание на машину, остановившуюся возле парадного входа. Из черного «Мерседеса» вылез некто в форме полковника — небольшого росточка, с папкой-органайзером под мышкой. Вспорхнул по ступенькам и скрылся за дубовой дверью…
Он.
ОН!!!
Как Ковалев домчал до Управления — не запомнил. Никогда в жизни он так быстро не бегал. Влетел в холл, просвистел мимо дежурной части… На вахте его тормознули:
— Ты к кому, Ковалев?
— Да вот, тут… передо мной… кто это сейчас вошел?
Дежурный оскорбительно засмеялся и крикнул своим:
— Слышь, он спрашивает: кто только что вошел!
За пластмассовым стеклом тоже засмеялись.
— Андрюха, — взмолился Ковалев. — Ну, правда!
Сержант посерьезнел.
— Это, товарищ прапорщик, наш новый Главный. Новый начальник Управления. И я не советую тебе говорить о нем в таком тоне… Эй, Ковалев, что с тобой?
— Нашел…
— Чего-чего?
— Я его нашел! — заорал Ковалев.
Он чуть не умер от счастья.
…Надо встретиться и поговорить, понял он. Надо объясниться. Пора кончать с этим недоразумением.
Увы, пробиться на прием к новому Главному оказалось не так-то просто. По личным вопросам, да еще человеку со стороны — запись на четверг. Прием — всего два часа. Попадете, если успеете. Ковалев, правда, был не совсем со стороны и имел здесь изрядное количество знакомых, но, во-первых, все знакомые при одном упоминании о Новом начинали трястись (и чем выше чин, тем сильнее был их испуг), во-вторых, посмотрим правде в глаза, кто такой Ковалев? Прапор-вохровец, никто. С какой стати товарищу полковнику принимать каких-то там прапоров? Для служебных вопросов у Главного есть замы, для личных — два присутственных часа в четверг…
Плюнув на службу, рискуя получить выговор, наш герой долго болтался в коридоре чужого Управления, не выпуская из поля зрения стеклянную приемную начальника. И был вознагражден. Новый вышел и бодренько зашагал куда-то, листая на ходу папку; а следом за ним, как две тени, следовали два здоровенных омоновца.
Хозяин… — на секунду обмер Ковалев. Ноги его вдруг стали ватными. Из головы вымело все заготовленные фразы. Позвал слабым голосом:
— Товарищ полковник!
Хозяин услышал. Остановился, взглянул вопросительно. Милицейская форма смотрелась на Нем потрясающе органично: как будто не она для Него, а Он для нее был создан. «Ишь ты, каким гоголем ходит», — мелькнула неожиданная мысль.
Хозяин был прекрасен…
— Я знаю, я виноват, — заговорил Ковалев, сбиваясь. — Но, ей-богу, поверьте… Всей душой! Лишь о вашем благополучии пекусь, день и ночь о вас думаю…
— Не понимаю, — оглянулся начальник на своих омоновцев. Те придвинулись. — Изъясняйтесь внятней, товарищ прапорщик. О чьем благополучии печетесь?
— Так о вашем же! Вот вам крест! — в порыве искренних чувств Ковалев осенил себя крестным знамением.
— Вы верующий? — строго спросил начальник.
— Да, — ответил Ковалев и тут же испугался. Да-то да, но… Какой из него верующий? Как из сумоиста балерина. А Хозяин видит его насквозь — бесполезно казаться лучше, чем ты есть…
— Вера — это хорошо. Возвышает. Помогает смириться с потерями. Что вы, собственно, хотели? Только кратко и конкретно.
— Так ведь… вернулись бы вы. Без вас — и жизнь не жизнь.
— Вернуться?! — недобро сощурился Новый. — Это ваша личная просьба или мнение коллектива?
— Моя! — Ковалев истово ударил себя в грудь. — Моя просьба! Умоляю вас… умоляю…
— Меня поставили на это место, чтобы я выполнял свою работу. И ваша провокационная реплика ничего не изменит. Впредь я попрошу вас, молодой человек, — нет, настоятельно порекомендую, — не подходите ко мне и не беспокойте подобной ахинеей.
Хозяин проследовал дальше, а Ковалев остался, чувствуя себя оплеванным.
«Какой он у нас демократ… — полз из открытых дверей восхищенный шепоток. — Надо же, с простыми прапорами в коридоре разговаривает…»
…Подумаешь — Новый! Подумаешь — Главный!.. Ковалев злился, прокручивая в голове незадавшийся разговор. Будем считать, собеседники друг друга не услышали. Или Хозяин дал понять, что в услугах носителя более не нуждается? От этого предположения тисками сдавливало грудь, и злость отступала…
А ведь Хозяин не случайно заговорил про веру и про смирение! Это был намек. Дескать, иди в монастырь, Ковалев, одна тебе туда дорога, другой не дано, — только там, смирившись со своей бесполостью, обретешь ты покой… Не хочу в монастырь! — он даже вскочил со стула, удивив сослуживцев, сидевших в той же комнате.
Нужна еще попытка. Еще разговор. Но не в Управлении, а где-нибудь в неформальной обстановке. Где именно? Скажем, в церкви, коли уж речь зашла о вере… нет, чепуха. Ковалев никогда в церковь не ходил, так с какой стати Хозяину это делать? Всю жизнь они посещали одни и те же места. Кафе, стадион, бассейн, тренажерный зал, боулинг… Вот оно! — понял Ковалев. Боулинг-клуб. Сколько вечеров они там провели, восхищая публику страйками и заодно цепляя девочек, — не сосчитать. Хозяин не пропустит это место, непременно появится…