Почувствовал, как по спине пробежали мурашки.
— Докажи, — вырвалось у меня.
— А тебе не кажется, что я слишком мудр для громилы восемнадцати лет?
— Это ничего не доказывает.
— В твоём роду наверняка есть легенда о славном предке, который был настолько могущественен, что мог заставить материки сдвинуться воедино, — сосед наклонился вперёд, насколько позволял камень. — А потом что с ним случилось? Он потерял дар?
Я ощутил, как похолодели кончики пальцев. Эта история о Земляном Олеге была записана в родовом журнале, который никогда не читал никто посторонний. Он был самым могущественным магом земли в империи, но стоило ему только найти шахту с антимагической рудой, доставшуюся после изгнания Императору, как Олег потерял магию, сила оставила его.
— Ты не можешь знать этого…
— Могу. Потому что я видел, как это начиналось, — с ледяной убеждённостью в голосе сказал Амат. — Сначала артефакты. Потом броня для солдат. А потом…
Он замолчал. По его лицу впервые пробежала тень настоящего страха.
— Потом магия умерла. А вместе с ней весь магический мир.
Я поднял чашку ко рту, но рука слегка дрожала, и чай чуть не вылился из переполненного сосуда.
Прогресс или гибель?
Губы сами сложились в горькую усмешку.
Как знаком этот спор.
Вспомнились истории из учебников моего мира.
Луддиты — участники стихийных протестов первой четверти девятнадцатого века против внедрения машин в ходе промышленной революции в Англии. Они ломали станки, крича, что машины отнимут хлеб! А теперь? Без этих машин половина человечества умерла бы с голоду.
Первый ядерный реактор. Учёные в сороковые годы всерьёз боялись, что цепная реакция подожжёт атмосферу. Но рискнули и получили энергию на века.
Железные дороги. Врачи девятнадцатого века клялись, что скорость вызовет у пассажиров контузию мозга. Но потом поезда стали носиться с немыслимыми скоростями, перевозя миллионы пассажиров, а люди в них спят, едят, смеются.
Эфирный наркоз. Церковь клеймила первых хирургов, что они экспериментируют над душой! А теперь? Операция без анестезии это варварство из средневековых хроник.
Вздохнул, глядя на Амата.
— Каждый научный прорыв начинался со страха. С криков, что мир рухнет. Но если бы человечество остановилось перед каждым «а вдруг?»… — я поставил чашку на стол и сел. — Мы бы до сих пор грелись у костров в пещерах, дрожа от страха перед молнией.
Долгая минута молчания.
Я посмотрел на свои ладони.
Прогресс не остановить, его можно только направить.
Так что же теперь?
Бежать от антимагии, как луддиты от станков? Или… попробовать укротить её, как атом?
Прогресс или гибель? В голове вновь пронёсся этот страшный вопрос.
Мысли путались.
А если этот раз — исключение?
С одной стороны, все великие открытия встречали сопротивление.
С другой — что если антимагия действительно окажется тем редким случаем, когда страх оправдан?
Что если она действительно уничтожит магию — основу этого мира?
Но как проверить?
Слепо положиться на слова незнакомца?
Или рискнуть, как рисковали все великие учёные?
Мой взгляд упал на микроскоп, лежащий разобранным на столе. Отец верил в это исследование, но он не знал того, что знает Влансендур.
Амат наблюдал за мной, его единственный глаз сверлил насквозь, словно пытаясь прочитать мысли.
— Ты думаешь, что я похож на тех фанатиков, которые сжигали первых алхимиков за дьявольские зелья? — спросил я наконец.
— Нет. Ты хуже, — печально сказал он. — Ты умён, а значит, найдёшь способ оправдать любые свои действия. Даже зная, к чему они приведут.
Густая тишина повисла между нами. Где-то за окном кричали чайки, а по коридору общежития топали студенты, возвращающиеся с занятий. Обычный день в академии. Вот только в этой комнате решалась судьба магии.
Откинулся на спинку стула, задумчиво смотря на нового соседа.
Щёлкнул пальцами.
Каменный кокон рассыпался в песок.
Амат пошатнулся, но удержался на ногах. Он молча потирал запястья, где остались красные следы от камня.
Я медленно поднялся со стула, ощущая тяжесть принятого решения. Шаг. Ещё шаг.
— Договорились, — сказал я, первым нарушив тишину, и протянул ему руку.
Жимин замер. Его глаз метнулся от моего лица к ладони, потом опять к лицу, выискивая подвох.
— Ты помогаешь мне разобраться в антимагическом веществе, — чётко чеканя каждое слово, произнёс я, не отводя взгляда, — а я поразмышляю над твоими словами.
Он на мгновение задумался, но потом сразу кивнул, и в его взгляде читалось понимание.
— Ты же отдаёшь себе отчёт в том, что это не конец нашего спора, а только начало.
Я кивнул. Не в знак согласия, а как признание факта.
Амат медленно протянул руку. Его пальцы сжали мои крепко, почти до боли. Это было не просто рукопожатие. Клятва. Вызов. Договор, не скреплённый чернилами.
— Теперь у нас с тобой есть общий враг, Краснов, который уже пытался стереть нас обоих с доски.
— И общая цель: понять правду об антимагии, — добавил я, чувствуя, как что-то произошло между нами. Не дружба. Не доверие. Просто временное совпадение маршрутов двух охотников, вот только методы у нас разные.
Глава 24
Перемирие с соседом оказалось интересным.
Влансендур, он же Амат, постепенно вживался в роль студента Военно-морской академии, и было забавно наблюдать, как мой неудавшийся убийца, раньше интересовавшийся только кулаками, теперь корпел над учебниками по магии. Его грубоватые пальцы, привыкшие к тяжёлым тренажёрным снарядам, теперь неуверенно выводили руны, а нахмуренный лоб покрывался испариной от напряжения.
Да, я понимал, что внутри тела соседа был трёхсотлетний маг из другого мира, но руки, не державшие до этого так долго перо, быстро уставали. Влансендур осознавал, что ему нужно учиться и навёрстывать знания. Ведь, как оказалось, магия в его прошлом мире была совсем другой. Из обрывочных рассказов я узнал, что там не существовало строгого деления между школами. Там маг был чем-то вроде миниатюрного божества. Если хватало сил и знаний, он мог совершить практически что угодно: поджечь море, остановить время, воскресить мёртвых.
Здесь же всё было иначе. Магия подчинялась законам, пусть и не до конца изученным. Она требовала не только воли, но и понимания, терпения, дисциплины.
Даже магия земли, которую я начал познавать, была не просто командой почве. Магия требовала чувствовать её, понимать её структуру, как понимаешь дыхание собственного тела.
А Амату приходилось вдвойне тяжело. Ему нужно было не только свыкнуться с новой реальностью, но и навёрстывать знания, которых откровенно не хватало. Ведь прошлый хозяин его тела, мягко говоря, не блистал интеллектом.
— Опять зарылся в книги? — я прикрыл дверь, заслонив собой полосу света из коридора.
Амат оторвался от фолианта, и я вновь отметил, как непривычно смотрится его новый глаз: слишком яркий, слишком зелёный, будто выточенный из малахита. Он щурился им сильнее, чем здоровым, словно свет магической лампы резал не до конца зажившие нервы.
— Ты же сам сказал, что без этого никуда, — он прикрыл веко, сделал паузу, давая глазу привыкнуть. — Особенно если я не хочу, чтобы меня вышвырнули отсюда к чертям.
— Ну что ж, рад, что ты взялся за дело всерьёз.
Он хмыкнул, но во взгляде мелькнуло что-то вроде интереса.
— Ты же говорил, что там, в прошлом мире, наука была вместо магии? — неожиданно спросил он.
— Была. И она никуда не делась, — я потянулся к полке, где стояли мои заметки. — Просто теперь я смотрю на неё под другим углом.
Эти слова оказались пророческими.
Новый семестр принёс не только углублённое изучение магии, но и перекроил всё расписание. Если раньше специальные и силовые дисциплины, такие как геодезия и гидрография, баллистика, магическая навигации, борьба, фехтование занимали львиную долю учебного времени, то теперь их разбавили практикумы по магии. По средам и четвергам аудитории наполнялись гулом заклинаний, треском магических разрядов и возгласами преподавателей, пытающихся перекричать этот хаос.
Особенно выделялся новый предмет «магическое противостояние тварям», который вёл Семён Петрович. Тот самый профессор, что месяц назад вместе со старшекурсниками спас нас с Аматом во время практики.
Когда профессор начал первую лекцию и демонстративно закрыл дверь перед носом опаздывающих, я закатил глаза, ожидая увидеть очередного зануду вроде нашего преподавателя по геодезии, который каждую пару начинал с мрачного захлопывания двери и очередного высказывания вроде: «Пунктуальность — добродетель офицера!»
Но нет, этот оказался с юморком.
Аудитория была просторной, рассчитана на несколько групп. Высокие потолки, широкие окна и длинные ряды парт, уже заполненные студентами. Когда я зашёл, профессор стоял у доски, перебирая бумаги. Дверь за мной оставалась открытой, но ненадолго.
— Опаздываете, господа?
Голос Семёна Петровича прозвучал спокойно, но с лёгкой насмешкой. Он пропустил внутрь двух запыхавшихся парней из другой группы, шедших за мной.
— Успели! — выдохнул первый, едва переступая порог.
— Я же говорил, надо было срезать через спортивное поле! — огрызнулся второй, плюхаясь за ближайшую парту.
Профессор усмехнулся и захлопнул дверь.
Тук-тук! — раздался глухой стук.
Потом ручка дёрнулась вверх-вниз несколько раз, скрипнула и с треском вывалилась на пол аудитории.
Аудитория замерла.
Раздался удар, и с противным скрежетом дверь подалась вперёд, рухнув на пол с оглушительным грохотом.
На пороге стоял Амат. В руке он сжимал дверную ручку.
Тишина.
Даже Семён Петрович поднял брови, медленно переводя взгляд с двери, лежащей на полу, на виновника этого инцидента.
— И что это? — спокойно спросил он, словно такое у него случалось часто.
Амат посмотрел на ручку, потом на дверь, потом на профессора.