Мысль о том, что они были на свободе, об их силе, об их возможной поддержке, давала слабый огонёк надежды в каменном мешке.
Физическая усталость, накопившаяся за этот адский день, навалилась тяжестью. Глаза слипались.
Но как спать? Вытянуться невозможно. Лечь — значит уткнуться лицом в грязь и кости под ней.
Скрючился, подобно больному зверю, подобрав под себя ноги, и свернулся калачиком на относительно чистом клочке земли. Камни давили на бедро, рёбра. Каждый вдох приносил запах тлена и сырости. Под тонким слоем грязи подо мной лежали чьи-то кости. Возможно, он тоже дал обещание…
Лунный свет пробивался сквозь ржавчину решётки. В ушах стоял гул и навязчивый писк ночных насекомых, находящихся снаружи.
Долг, дорога, друзья, кости в грязи, звёзды-свидетели… Всё смешалось в беспокойном полусне.
«Выберусь…» — последняя мысль перед тем, как тьма поглотила полностью. — «Обязательно выберусь».
Провалился в тяжёлый кошмарный сон, где ржавые решётки сдвигались, прижимая к земле, где подо мной шевелились кости, множество костей.
Резкие звуки вырвали из кошмара.
Низкий нарастающий гул множества голосов, переходящий в крики, звон стали, отдалённые взрывы магии.
Нападение тварей?
Я прислонил ухо к решётке, стараясь расслышать и понять, что творится.
Хаос бушевал где-то в центре лагеря, огненные всполохи виднелись на посветлевшем утреннем небе.
Потом шаги.
Много шагов.
Грубый смех, пьяные выкрики. И знакомый скрежет решётки, не моей, а соседней. Замечаю, что они ведут под руки Белова. Звук приземления, опять скрежет.
— Ну что, Ваша Светлость, — раздался хриплый издевательский голос, — нравится вид из «люкса»? Небось, лучше генеральского шатра? Ха!
— Сволочи… — прошипел знакомый, но сдавленный голос Андрея Николаевича. — Предатели…
— Заткнись, старик! — последовал глухой удар, вероятно, прикладом по решётке или телу. Белов крякнул от боли. — Теперь тут князь Захар Григорьевич командует! А ты — мусор!
Опять звук открывающейся решётки. Следом ещё скрежет, ближе. В яму напротив с глухим стуком сбросили тело. Послышалось хлюпанье грязи. Конвоиры, те же, что издевались над Беловым, захохотали.
— Генерала-то аккуратней! — крикнул один. — А то помрёт раньше времени, не успеет князю в глаза плюнуть!
Когда шаги утихли, повисла тяжёлая пауза, нарушаемая только далёким гулом боя и тяжёлым дыханием Белова.
— Костя… — позвал светлейший князь, его голос дрогнул не от страха, а от ярости и тревоги. — Константин Иванович, отзовись! Жив? Тебя… вырубили там, что ли?
Из соседней ямы — молчание. Лишь прерывистое хриплое дыхание.
Белов сглотнул, позвал снова, тише, отчаяннее:
— Костя…
И тут раздался голос из третьей ямы, где сидел молчаливый диверсант-капитан. Голос был тихим, но удивительно… почтительным?
— Ваше Сиятельство… Андрей Николаевич, вы целы?
— Кто…? Чернов? Это ты что ли? — изумление в голосе. — Тебя же в столовой должны были запереть, а потом сразу выпустить.
— Видно, не поняли вас, — хмыкая сказал капитан.
— Не переживай, выберемся — я тебе за это премию выпишу…
— Если выберемся.
Я не верил своим ушам. Капитан Чернов был человеком Белова?
— Андрей Николаевич, — начал я, стараясь говорить сквозь прутья тихо, но чётко. — Как это всё понимать? Это вы подослали ко мне диверсанта?
— Заткнись, фабрикант! — рявкнул из темноты новый голос — охранник, явно приставленный следить за нами. Я услышал, как он поднялся с походного стула где-то между ямами. — Ещё слово, и я тебя холодной водичкой освежу! Или палкой по рёбрам!
Попытка поговорить с Беловым провалилась.
Я стиснул зубы, чувствуя ярость.
В этот момент над моей решёткой возникла тень. Маг-офицер в мятой форме Строганова, с одутловатым лицом и злыми глазами. В руках у него была длинная толстая палка.
— А вот и главный клеветник! — он хихикнул и резко ткнул палкой вниз, прямо мне в плечо. Больно.
Инстинктивно я схватился за палку, пытаясь вырвать. Но маг лишь усмехнулся и резко дёрнул её назад, а я чуть не стукнулся лицом о решётку.
Он явно получил удовольствие от этого, так как расплылся в улыбке.
— Не рыпайся, червь! — маг снова занёс палку, нацеливаясь в лицо.
Но тут вмешался Белов, его голос прозвучал как хлыст:
— Офицер! Ты знаешь, что за избиение пленного тебя самого ждёт трибунал? Или у Строганова свои законы?
Маг заколебался, злобно буркнул что-то невнятное и, плюнув в мою сторону, перешёл к решётке Белова.
— А ты, старик, не умничай! — он ткнул палкой уже в сторону Белова. Я услышал глухой стук о камень и сдавленный стон светлейшего. — Завтра тебя уже не будет! — прошипел офицер.
— Увидим, — сквозь зубы выдавил Белов.
Маг ушёл, бормоча проклятия. Утро тянулась мучительно. Звуки боя то стихали, то вспыхивали с новой силой где-то ближе. В какой-то момент Долгорукий наконец застонал и зашевелился.
— Костя? — снова позвал Белов, уже с надеждой.
— Жив… — слабым голосом прохрипел генерал из своей ямы. — Башка гудит. Скотина сзади кирпичом, кажись… — он попытался пошевелиться, застонал сильнее. — Андрей… что за… бардак?
— Заткнись! — рявкнул охранник из темноты. — Разговоры запрещены! Ещё одно слово — без воды и еды останешься!
Долгорукий лишь хрипло выругался про себя, но замолчал. Наступила тягостная тишина, нарушаемая только его тяжёлым дыханием и далёкими выстрелами.
Завтрака не было.
Только ближе к полудню пришёл тот же маг-надзиратель с двумя солдатами. Без лишних слов они швырнули в яму чёрствый, как камень, кусок хлеба и воткнули в грязь у решёток черпаки на длинных палках. Рядом поставили ведро с мутной водой, пахнущей болотом. Набирай, не хочу.
— Пей, пока дают, — усмехнулся маг, глядя на меня. — На большее не рассчитывай.
Унизительно.
Как скоту.
Но жажда жгла горло. Я взял черпак, едва не пролив драгоценную влагу, и жадно глотнул. Вода была противной, но она необходима, чтобы выжить. Чернов, Белов и Долгорукий сделали то же самое, слышалось хлюпанье и сдавленные глотки.
День тянулся бесконечно.
Жара под решёткой становилась невыносимой, смешиваясь с запахом гнили.
Пытался анализировать.
Зачем? Зачем Строганову этот переворот во время войны?
Когда колония держится на нитях снабжения через телепорт.
Мой ум человека XXI века, логики и расчёта, не мог ухватить эту безумную идею власти любой ценой. Армия — не цех, её не перенастроишь за день. Преданность солдат это не шестерёнки.
Поставки зелий, рельсов, патронов — всё это рухнет в хаосе мятежа. Князь губит всё ради сиюминутной власти? Он идиот! Самоубийца!
Ближе к вечеру появились гости.
Много голосов. Торжествующих. И среди них был один масляный, знакомый до тошноты бас Захара Григорьевича Строганова. Он подошёл сначала к решётке Белова.
— Ну что, Андрюша? — голос звенел неподдельным торжеством. — Удобно? Не жмёт? Теперь ты понял, кто тут настоящий князь? Чей род достоин власти? Твои Романовы всего лишь выскочки! А Строгановы — кровь земли русской!
Последовали плевки, грубый смех свиты. Светлейший князь молчал. Но я слышал его тяжёлое яростное дыхание.
Потом тень упала на мою решётку. Строганов заглянул вниз, его лицо, искажённое ненавистью и триумфом, было похоже на тыкву-светильник.
— А вот и кузнечик! — засмеялся он. — Ну что, фабрикант? Где твой стальной таракан теперь? Где твоя дорога? Я всё отберу. Всё! А тебя… — он обернулся к кому-то, — штык ему! Пусть подавится кровью!
Сердце ёкнуло.
Я приготовился к удару сверху. Но тут шагнул вперёд генерал Волынский. Тот, что на совете так ловко поставил Белова перед выбором между старым родом Строгановых и моим. Его лицо было бесстрастно.
— Захар Григорьевич, подождите, — голос был спокоен. — Убивать его сейчас неразумно.
— Что⁈ — Строганов обернулся, багровея. — Этот выскочка мне всю операцию чуть не угробил! Его «Стриж» мне не нужен! Мы и без него Балтийск возьмём!
— «Стриж» — это мощь, — парировал Волынский, его взгляд метнулся на меня. — Но не в нём дело. Его мануфактуры. Зелья первой помощи. Без них потери взлетят в разы. Солдаты и так на пределе после ночи. Бунт может случиться не только у нас в штабе.
— Ну и что? — фыркнул Строганов. — Убьём его и найдём другого алхимика! Денег дадим!
Волынский покачал головой, терпеливо, как с глупым ребёнком:
— Вы не понимаете. Его люди — на алхимическом производстве, на литейном заводе, на железной дороге, они все безмерно преданы Пестову. Слепо. Я наводил справки. Если убьёте барона, то сразу получите саботаж, поджоги и остановку поставок. Сейчас это смерти подобно. Мы только что устроили переворот, армия расколота. Нам нужна стабильность в тылу. Хоть какая-то. Дайте срок. Пусть живёт… пока. Убьёте его после Балтийска, когда прочно встанем на ноги.
Строганов бубнил что-то невнятное, явно недовольный, но Волынский настаивал, его голос звучал убедительно.
Он явно был прагматиком. Человеком, ставящим полезность и выгоду выше всего.
Гад, но умный гад.
— Ладно! — наконец рявкнул Строганов. — После Балтийска! Слово Строганова! — он плюнул в мою яму. — А пока… — князь обернулся к Волынскому, — ты говорил, возьмёшь под контроль его людей? На «Стриже» и заводах.
— Возьму, — кивнул Волынский уверенно. — Скажу, что барон… временно отстранён по медицинским показаниям. А я — его доверенное лицо от штаба. У меня есть нужные бумаги. Его капитан — бывший флотский военный, привык приказам подчиняться. К тому же он знает, что я был безмерно предан Императору.
Строганов хмыкнул с неохотным одобрением, и вся компания двинулась прочь, оставив нас в ещё более гнетущей тишине.
Предательство Волынского было теперь очевидно и… расчётливо опасно.
Вечером была повторная унизительная процедура с хлебом и черпаком грязной воды. Попытки перекинуться словом с Беловым или Долгоруким пресекались охранником. Хорошая новость была лишь в том, что Долгорукий пришёл в себя окончательно, его дыхание стало ровнее, хотя изредка мужчина стонал от боли, видимо, сломано ребро.