Я посмотрел на возрожденный аппарат и понял печаль своего друга. Еще недавно новенький спутниковый телефон теперь представлял собой жалкое зрелище, хотя работал исправно.
— Слушай, может, тебе чехол для него сшить? В национальном стиле, из оленьих шкур? Ну, в утешение владельцу?
— Издеваешься? А впрочем, может, ты и прав, Костян! — На лице Горна появилась робкая надежда. — Сошью красивый чехол, расскажу нашу историю — хозяин телефона и простит меня…
Горн попросил у Оли необходимые материалы. Девушка улыбнулась и достала из своего тучана нитки из оленьих жил, иголки и кусочки выделанных оленьих шкур. Мой друг с увлечением принялся за работу. Я видел, как Оля тихонько посмеивается над Горном, бросая на него любопытные взгляды: у ненцев не принято, чтобы мужчина сам шил, это считается женской работой.
Решив тоже чем-нибудь заняться в ожидании возвращения Гаврилы, я наколол дров, принес еще один мешок снега. Больше дел по хозяйству не было, но тут я увидел брошенную у чума маленькую нарточку, на которой, пока она не развалилась, катались Коля с Егором. У нарты был сломан полоз, и Гаврила хотел пустить ее на дрова. Вспомнив, чему меня учил хозяин, я решил починить нарту.
Сбегав на лыжах в лес, я нашел подходящее дерево. Затем извлек из сундучка Гаврилы инструменты, устроился около чума и принялся вырезать полоз. Когда заготовка приобрела нужную форму, я распарил дерево кипятком и аккуратно согнул его. Чтобы не ждать два дня, я высушил полоз у печи, просверлил отверстия и собрал нарту. Новый полоз сверкал белизной свежего дерева, выделяясь на фоне остальных, посеревших от времени деталей. Полюбовавшись своей работой, я поставил нарточку около чума и зашел внутрь.
Горн сидел рядом с Олей, и девушка, смеясь, показывала ему, как правильно шить оленьими жилами. Пальцы моего друга уже были заклеены пластырем, но он не сдавался, снова и снова втыкая иглу в неподатливую шкуру оленя. Мария, время от времени поднимая глаза от своей работы, смотрела на Горна с Олей, улыбалась и покачивала головой.
Вечером Оля сказала, что ей скучно, и попросила нас поставить какой-нибудь фильм. Горн завел генератор, а я копался в коробке, где Сергей хранил свои диски.
— Вот «Властелин колец». Смотрела? — спросил я.
Оля отрицательно покачала головой, и я вставил диск в видеоплеер. На экране появились знакомые герои, и я сам увлекся просмотром хорошо знакомого фильма. Было странно сидеть на оленьих шкурах в чуме и смотреть кино. Оля не отрывала взгляда от телевизора, и тут я заметил, что и Мария с увлечением глядит на экран. Пожилая ненка охала, ахала, комментируя каждый момент фильма. Когда в кадре появился несчастный Голлум, Мария запричитала:
— Ой-ой, бедненький! Как же он по камням холодным совсем голый скачет? Что ж ему кисы-то с малицей никто не сшил?
Я улыбнулся. Мария переживала за героев фильма так же эмоционально, как еще вчера — за мужа и сына.
На следующий день вернулись Гаврила с Сергеем. Мария, заслышав снегоход, взволнованно выглянула из чума. Но когда «буран» остановился и послышались голоса Гаврилы и Сергея, ненка опустилась на шкуры и принялась шить. Гаврила зашел в чум, отряхиваясь от снега.
— Вернулись? Хорошо доехали? — совершенно спокойным голосом спросила Мария, подняв глаза от шитья.
— Хорошо доехали. Пургу в городе переждали. Ну, Горн звонил, ты знаешь! — так же спокойно ответил Гаврила.
«Настоящие индейцы! — подумал я с восхищением. — Так эмоции скрывают! А ведь как Мария переживала, места себе не находила! Да и Гаврила ведет себя так, словно съездил в соседний лес за дровами, а не попал в страшную пургу…»
— Маша, а кто нарточку сломанную починил? — по-прежнему стоя у входа в чум, спросил Гаврила.
— Вон Костя починил. Инструменты твои взял и починил! — спокойно ответила Мария.
И тут Гаврила неожиданно взволнованным голосом сказал, обращаясь ко мне:
— Эта нарточка сломанная давно у чума лежала, я уже сжечь ее хотел или выбросить. Теперь я ее никогда не выброшу. Я эту нарточку по всей тундре возить буду, всем расскажу: русский друг починил! Костя, ты первый русский, который для нас что-то просто так сделал!
— Да что вы, Гаврила, — смутился я. — Надо было заняться чем-то…
— Нет, послушай, многие русские нас даже за людей не считают. Говорят, что дикари мы, что в грязи живем. А если кто приедет — только по делу. Мясо купить, рыбу, одежду зимнюю. Никто для нас просто так ничего не делал. Ты и Горн — вы другие. Вы по-нашему живете, как ненэй ненэч…
Я покраснел и опустил глаза в пол. Гаврила, заметив это, отвернулся и торопливо сказал Сергею:
— Ну, пойдем, пойдем, не стой у входа! Нарту разгрузить надо…
Медвежий клык
Я, лежа на шкурах, писал дневник. Горн с Олей продолжали возиться с чехлом для телефона. Гаврила взял свой пояс с клыком медведя, достал нож и принялся затачивать его на тонком бруске. Я залюбовался поясом: из черной кожи, он был украшен тяжелыми бронзовыми накладками, изображающими геометрические фигуры или стилизованные фигурки людей. Сзади на трех медных цепочках болтался массивный клык медведя.
— Гаврила, простите, — обратился я к хозяину, — а что означает клык медведя на поясе?
Гаврила, не отрываясь от работы, ответил:
— У хантов медведь — предок. Очень его почитают, главный праздник — Медвежий день. Тогда медведя в гости приглашают, он в чуме гостит…
— Как это приглашают? — не поверил я. — И он что, приходит?
— Конечно, приходит! — кивнул Гаврила. — Охотники перед праздником идут в тайгу, находят берлогу. Знаешь нашу загадку: «Что такое дыра от удара копья Небесного Охотника?»
— Ну, берлога, наверное? — предположил я.
— Не совсем. Зимой берлоги не видно. Но медведь дышит под снегом, пар поднимается и вытаивает в сугробе маленькое темное отверстие — это и есть дыра от удара копья Небесного Охотника. Так мы берлоги и находим…
— Ну а потом? Медведь что, вылезает и идет в стойбище?
— Нет, конечно! — улыбнулся Гаврила. — Медведя будят, и самый опытный охотник убивает его из карабина!
— Вот так позвали в гости! — невесело усмехнулся я.
Не обратив на мою усмешку внимания, Гаврила продолжал:
— Когда медведь упадет, охотник подбегает к нему и говорит: «О, брат мой! Чья пуля убила тебя? Это не моя пуля убила тебя — тебя убила пуля русского охотника!»
— Ну вообще! — возмутился я. — А русские-то при чем здесь?
— Так говорят, чтобы гнев медведя не обрушился на жителей стойбища, откуда пришел охотник. Впрочем, необязательно русских поминают, можно и на зырян гнев медведя направить или на какой другой народ, — добавил Гаврила, видя мое возмущение. — После этого медведя разделывают и несут в стойбище. Голову кладут на священной стороне, под Торум Сахал, в том чуме, откуда охотник, убивший медведя. Ему же и шкура достается. А мясо варят, и несколько дней праздник идет — мы верим, что наш Старший Брат, Медведь, гостит в стойбище, радуется за своих сородичей. Когда мясо едим, кости не ломаем и следим за детьми, чтобы ни одна косточка в щель между досками пола не провалилась. Потому что после праздника все кости медведя и его череп относят на священное место, где медведь из костей своих возродится и снова в тайгу уйдет. А если какая-нибудь косточка в чуме останется, медведь за ней вернуться может, тогда беды не миновать… А медвежьи святилища легко узнать, их издалека видно — там за много лет горы черепов медвежьих скопились…
— Гаврила, а клык для пояса из черепа выдергивают? — спросил я.
— Нет, медведь сам клык человеку отдает! Мы верим, что юноша взрослым становится, когда первый раз с охоты добычу принесет. Добычу эту — куропатку, песца или зайца — он кому-то из женщин в чуме отдать должен…
— У русских похожий обычай есть! — улыбнулся я. — Первую зарплату надо родителям принести!
— Вот-вот, — кивнул Гаврила. — И у нас так. После этого юноша должен на медвежье святилище пойти. Он там в одиночестве несколько дней проводит, пока к нему Дух Медведя не явится. Тогда Медведь ему клык свой и отдает…
— Это как? — не понял я. — Является дух и вручает парню клык?
— Нет, конечно! Просто достаточно протянуть руку, куда укажет Дух Медведя, и с того места подобрать клык. Их там много лежит, из черепов выпадают. Но просто так брать нельзя, каждому именно свой клык взять надо. Этот медведь, чей клык на поясе, повсюду за тобой ходить будет, защищать от злых духов.
— Гаврила, я вот видел: у старого ханта в Зеленом Яре на поясе четыре клыка висело! — вспомнил я историю с мумией. — Как такое возможно?
— Это значит, он несколько раз смерти в глаза заглянул! — ответил ненец. — Бывает, человек под лед зимой провалился, зверь на него напал, подрал сильно, или заболел серьезно, или еще что — короче, должен был погибнуть человек, но чудом выжил. Тогда идет он снова на святилище и получает новый клык, нового защитника…
— Выходит, тот старый хант трижды с того света вернулся? — пробормотал я, совершенно потрясенный.
— Выходит, вернулся… — кивнул Гаврила.
Ненец или хант?
Гаврила закончил работу и положил пояс на сундучок с инструментом. У меня на языке крутился вопрос, который я уже давно собирался задать, но почему-то стеснялся. Гаврила посмотрел на меня и, словно читая мои мысли, улыбнулся:
— Ну, Костя, о чем еще спросить хотел?
— Гаврила, даже не знаю, как сказать… — замялся я. — Вы вот говорите: у нас, у ненцев. А потом вдруг скажете: мы, ханты. Так кто вы все-таки: ненец или хант?
Гаврила засмеялся, и Мария, отложив шитье, с улыбкой посмотрела на меня.
— Да я и сам не знаю, Костя! — просто сказал хозяин. — По крови я ненец, но воспитали меня ханты, мы дома обычно по-хантыйски говорим. Хотя я четыре языка знаю: ненецкий, зырянский, хантыйский, русский…
Долгая это история. Я совсем маленький был, когда мой отец погиб. Отец обстругивал заготовку для нарты, топор соскочил и в ногу ему воткнулся. Ну, кровь остановили и решили отца к русским отвезти в поселок: рана глубокая была. Но мать моя говорит: нечего к русским ехать, сама его вылечу! Она отвары всякие делала, примочки из трав, да только гангрена у отца началась. Когда его все-таки в поселок привезли, уже поздно было… Остались мы с матерью, я и еще четверо младших. Ох, трудная жизнь началась! Мать у меня ничью помощь не принимала, сама и оленей пасла, и на охоту ходила, и нарты делала. Да только не прокормить ей нас было, совсем мать из сил выбивалась. Тогда старый хант, живший неподалеку, ей и говорит: отдай мне старшего своего, я его кормить буду, всему научу, чему отец научить должен был. Да и от тебя он недалеко будет, рядом живем…