Так я и стал жить у деда. Он мне как родной был, всему меня учил, легенды старые рассказывал, говорил, какие обычаи соблюдать надо. А когда мне исполнилось семь лет, хотели меня в школу забрать. Тогда с этим строго было! С милицией приезжали, отбирали детей у родителей. Спрятал меня дед, так я в школу и не попал. Зато старик мне все-все про тундру рассказал, всему научил, так что лет в шестнадцать я уже опытным оленеводом стал. Матери помогал, на охоту ходил. Потом умер дед мой, и я устроился в совхоз, кочевать начал, мать с младшими к себе забрал. А через несколько лет на Маше женился… Пятеро детей у нас, три дочки и два сына. Сашка, самый младший, сейчас в школе-интернате. Старшие дочери, Катя и Марина, замуж вышли, внуков нам уже родили. Скоро и Олю замуж отдадим, но сначала пусть Сергей женится, жену в чум приведет, а то Маше одной трудно будет, без помощницы…
Мария покачала головой и посмотрела на Олю, которая увлеченно учила моего друга шить оленьими жилами.
— Так что не знаю, Костя, хант я или ненец, — закончил свой рассказ Гаврила. — Маша вот ненка, а Марина наша замуж за зырянина вышла, по-зырянски теперь живет, их обычаи соблюдает. Когда мы все вместе каслаем, то в одном чуме люди трех разных народов собираются! Да ты приезжай летом, сам все увидишь!
— Ну вот, а я вас в своих записях ненцем назвал! — вздохнул я, показав на дневник.
— Ну, значит, буду ненцем! — улыбнулся Гаврила.
Подарки Сихиртя
Мы пили чай со свежим хлебом, который привез Гаврила из города, и я спросил, вспоминая разговор о ненцах и хантах:
— Гаврила, а Оля с Марией какие орнаменты на шубах вышивают? Ненецкие или хантыйские?
— Оля по-хантыйски шьет, а Мария — когда как. Сама по-ненецки одевается, а если для меня шьет кисы или малицу, хантыйский орнамент делает. Это ее моя мать научила. Ох и ругалась она на Машу, когда та все по-ненецки шила! Хотя сама мне невесту нашла…
— Мария, скажите, а сейчас вы кому шубу шьете? — повернулся я к хозяйке.
— Оле шью. Ей в приданое! — улыбнулась ненка.
— Так ведь у Оли уже есть шуба, и не одна, мне кажется…
— Каждая девушка к свадьбе должна себе пять ягушек, зимних шуб, сшить. Но Оля в школу ходила, некогда ей было шитьем заниматься, — вздохнула Мария. — Вот теперь я ей и помогаю…
— А зачем пять шуб-то? — не понял я. — У вас, конечно, холодно зимой, но не настолько же…
Мария засмеялась:
— Да не для тепла они, ягушки эти! То есть в ягушке тепло, конечно, но одну на другую шубы мы не надеваем! У каждой хозяйки пять шуб должно быть, обычай у нас такой. Одна ягушка — парадная, в люди выйти, в поселок поехать. Другая — чтобы каждый день носить. Третья, самая простая, — для черной работы: золу из печи выгребать, дрова колоть. Четвертая — для мужа: ягушками, как одеялами, мы ночью накрываемся. А пятая — для гостя. Если гость приедет, чтобы ему тоже одеяло было. По тому, как ягушка сшита, все о женщине сказать можно: откуда она родом, из какой тундры, насколько хорошая хозяйка. Вот, скажем, ханты обязательно все веревочки на ягушке завязывают — иначе неприлично на люди показываться! Еще такой обычай есть. Бывает, девушка сидит, шьет, а полы ягушки широко вокруг себя раскинула. Если парень какой-нибудь случайно на край ягушки сядет — он обязан на той девушке жениться!
— Мария, я смотрю, вы все время шьете. То детскую одежду, то мужскую, то ягушку эту… Одежда что, быстро изнашивается? Или родне в подарок делаете?
Ненка снова засмеялась:
— Нет, себе шьем! Кисы года два-три служат, но подошву каждый год новую ставлю. Кисы шьем из шкуры с ног оленя, камус называется. Самый прочный мех там. На малицу пять-шесть оленьих шкур уходит, на ягушку — восемь. Рукавицы обязательно к рукавам пришиваем, чтобы не потерялись: беда — в тундре без рукавиц остаться!
— Когда я маленький был, мне мама тоже варежки на резинках привязывала, чтобы не обронил! — улыбнулся я.
— Ну, в Москве рукавицы потеряешь — только мама и заругает. А здесь и без рук остаться можно…
— Чтобы одежду сделать, какая шкура используется? От любого оленя? Или выбирать надо? — поднял глаза от своего шитья Горн.
— Конечно, каждая хозяйка заранее оленей присматривает, чьи шкуры на одежду пойдут! Этих оленей мы в августе забиваем, после линьки, когда у них новая шерсть появится. Шерсть эта короткая, блестящая, долго одежда из таких шкур не изнашивается. Правда, малицы Гавриле и сыновьям я каждый год новые шью. Волос олений ломкий, зимой линяет, такая старая малица и не греет вовсе! Эти малицы, где одна кожа осталась, без меха, летом носят: их комар и мошка прокусить не могут.
— А почему жилами оленьими шьете, а не нитками? — снова спросил Горн, которого этот вопрос особенно волновал: он все еще возился с чехлом для телефона.
— Так нитка или гниет быстро, или кожу режет, шов рвется потом. А жилка — она лучше всего! Вон посмотри, как Оля шьет: ровно, красиво. Такой шов и воду не пропустит! — с гордостью показала Мария фрагмент орнамента, сшитый дочерью.
— Видел я, как Оля шьет! — вздохнул Горн. — Мне бы так научиться…
— Мария, а женские шапки, нарядные такие, с украшениями, их из чего шьют?
— Шапки-то? Из головы оленя их делаем. Там даже ушки видны, посмотри! — ненка протянула мне тяжелую шапку, отороченную мехом песца. Сверху действительно торчали уши оленя.
— Видишь, уголок правого уха отрезан? Так мы своих оленей метим. Ухо надрезает каждая семья по-своему. Даже если два стада смешаются, легко своих оленей по таким меткам найдем!
— Мария, а эти бронзовые украшения? — я показал на металлические бляхи с орнаментами. — Их мужчины делают?
Ненка отрицательно покачала головой:
— Мужчины себе на пояс обереги вырезают. А эти, на шапке, очень старые! Еще моей прабабке их сихиртя подарили!
— Кто-кто, простите? Это народ такой? Что-то я о нем не слышал…
— Конечно, не слышал! — кивнула Мария. — Сихиртя под землей живут, в Нижнем мире, людям редко показываются. Да и нельзя им долго наверху находиться: глаза-то у них совсем белые стали, оттого что под землей живут. Если сихиртя свет дневной увидят — ослепнут сразу! Сами эти сихиртя маленькие, но пасут у себя в Нижнем мире огромных животных — Земляных Оленей…
— Мамонт по-вашему этот зверь зовется, — вступил в разговор Гаврила. — Русские говорят, что вымерли мамонты. Но мы-то знаем, что они просто в Нижний мир ушли. Сихиртя их пасут, как мы — оленей, верхом на них ездят. Нарты у них из железа, грохочут страшно! Иногда даже здесь, в нашем мире, слышно — такой гул из-под земли идет! А бывает, хочет пастух-сихиртя на своем мамонте в наш мир проехать, разгонится хорошенько — а мамонт возьмет да и застрянет в мерзлоте! Мы таких мамонтов иногда в тундре находим — торчат из земли бивни огромные! Мы из них детали упряжи вырезаем, рукояти ножей делаем. Ну, ты мой нож видел…
Я кивнул, а Мария вернулась к своей истории:
— Так вот, ночами гуляют женщины-сихиртя в нашем мире. И случается, обронят какую вещь: украшение или оберег. А бывает, специально оставят, в подарок. Они же смотрят, как мы здесь живем, хорошему человеку радуются. У нас поверье есть: найдет женщина подарок сихиртя — всю жизнь счастливая будет! А вот моя прабабка с сихиртя встретилась! Дело было в Месяц Большой Темноты, кочевали они тогда по среднему Полую. И явилась прабабке моей маленькая старушка, в полчеловека ростом, а глаза — белые-белые! Улыбнулась и протянула эти обереги. Прабабка моя взяла, стала разглядывать. А когда обернулась, чтобы спасибо сказать, — сихиртя уже и след простыл…
Я внимательно разглядывал подарки сихиртя. Бронзовое литье, сложные формы, сильно стертый рисунок — все говорило о том, что эти вещи очень древние и явно сделаны не оленеводами, до недавнего времени не знакомыми с обработкой металла…
— Гаврила, скажите, — спросил Горн, — а для мужских поясов откуда металл берете? Ведь на такой пояс уйма латуни и меди уходит! Не рудники же у вас на Полярном Урале?
Гаврила хитро улыбнулся и сказал:
— А вот за это русским спасибо! Много русские в тундре металла оставляют: то обломки вертолета в горах найдем, то вездеход, в болоте застрявший. Такие вот, Горн, у нас «рудники»!
Еттку для Оли
Кочевка на Север, которую мы с Горном так ждали, откладывалась. Приехал бригадир, муж одной из дочерей Гаврилы, высокий мужчина с волевым обветренным лицом. Николай — так звали бригадира — сказал, что другие стада еще не готовы к кочевке и в сторону Оби они двинутся не раньше, чем через десять дней. Мы с другом грустно переглянулись: время нашей экспедиции подходило к концу, и мы никак не успевали на каслание.
Горн наконец дошил чехол для телефона, и покалеченный аппарат выглядывал из оленьей шерсти, как ненецкий ребенок из колыбели. Я по-прежнему помогал Гавриле чинить нарты: вырезал ножки, делал тонкие подполозки-нярма, — и хозяин все с большим одобрением поглядывал на мои изделия.
— Э-эх, из тебя вышел бы хороший оленевод, Костя! — мечтательно сказал Гаврила, откладывая в сторону скобель. — Руки у тебя золотые!
— Спасибо, Гаврила! — улыбнулся я. — Только вот оленей пасти я так и не научился!
— Ничего, научишься! Летом приедешь, будем далеко кочевать, на Карское море. Там и с упряжкой освоишься, и оленей пасти будешь…
Своего друга я все чаще видел вместе с Олей: Горн помогал девушке собирать снег, колол дрова и даже обрабатывал шкуру для очередной ягушки, с усилием разминая жесткую кожу скребком с тяжелым железным наконечником.
Гаврила с улыбкой поглядывал на Горна и Олю.
— Знаешь, Костя, у нас есть такой обычай. Если парню девушка нравится, он к ней в чум приезжать начинает, по хозяйству поможет, принесет чего… Парни даже женскую работу иногда делают: шкуры мнут, чум собирают. А девушка смотрит на своего ухажера, решение принимает. Парень по обычаю два года приезжать может. Если девушка за два года не согласится стать его женой, больше приезжать нельзя — немил он ей, значит. Так-то вот…