Вечерами, когда Оля шила в чуме, Горн усаживался на мужскую нарту и что-то старательно вырезал из березового бруска.
— Что делаешь, дружище? — спросил я как-то раз, присаживаясь рядом.
— Да вот еттку делаю, доску для вышивания. Если хорошо получится, тебе в музей подарю… — И Горн почему-то вздохнул.
— Да ладно тебе, старик! — улыбнулся я. — Я же все вижу. Для Оли еттку вырезаешь?
Горн кивнул:
— Ты знаешь, она ведь тоже мне подарок делает. Что-то шьет. Я тут хотел подсмотреть, а она смеется, но не показывает…
— Ладно, трудись! — Я положил руку на плечо друга. — Кстати, красивая еттку у тебя получается!
Следующим вечером я вышел из чума, чтобы починить генератор: тот стал работать с перебоями. На бревне сидели Горн и Оля, спинами ко мне, и о чем-то тихо беседовали. Я начал возиться с двигателем и случайно услышал их разговор.
— Тебе нравится в тундре, Оля? — спросил Горн.
— Нет, скучно мне здесь. Я люблю в поселке жить. Там у меня подруги, друзья, на дискотеку пойти можно…
— Здесь же так красиво…
— Нет, в поселке лучше! Я вообще хотела дальше в школе учиться, потом в институт поступить, экономистом стать или юристом… — Оля вздохнула, смахнув снег с подола ягушки. — Но папа приехал и забрал меня сюда. Сказал, что маме помогать надо. Старшие сестры замуж вышли, маме одной трудно стало. Учителя его так уговаривали меня не забирать, чтобы я хоть школу окончила, но папа даже слушать их не стал, посадил меня в нарту и увез в тундру…
— В городе трудно жить. Бегаешь все время, деньги пытаешься заработать. А здесь так тихо, спокойно. Всегда знаешь, что делать, что завтра будет. Я бы в тундре остался, но меня в Москве ждут… — с грустью сказал Горн.
— А я бы в город уехала! — с вызовом ответила Оля. — Сейчас, зимой, в чуме электричество есть, можно хоть телевизор посмотреть или с братом съездить к трассе, подругам эсэмэску написать. А как кочевать начнем — ни телевизора, ни писем. Совсем грустно там, на Карском море. Только олени одни…
— Ну, ты, наверное, замуж скоро выйдешь, как твои сестры? — вздохнув, спросил Горн.
— Не хочу я замуж! — сердито отрезала Оля. — Я учиться хочу! А если замуж выйду — уже навсегда в тундре останусь…
Ребята замолчали, глядя на закатное солнце, скрывающееся за черными силуэтами лиственниц. Я нашел причину перебоев в работе генератора: один из проводов отошел от клеммы и болтался. Затянув гайку, я дернул шнур и поднялся, чтобы пойти в чум — проверить, не мигает ли лампочка.
— Смотри! Костя, кажется, генератор починил! — словно стряхнув набежавшую грусть, весело сказала моему другу Оля. — Пойдем в чум?
— Оля, подожди! — заторопился Горн и смущенно добавил: — Я тебе подарок сделал, на память…
Горн протянул девушке еттку, красивую, длинную, с орнаментами по верхней и нижней части доски.
— Ой, спасибо, Горн! — заулыбалась Оля, по щекам девушки побежал румянец. — Как ты узнал, что у меня еттку нет своей? Я же на бабушкиной старой все шила…
— Ну, так… Смотрел, как ты шьешь, вот и решил… — Горн покраснел и опустил глаза.
— Спасибо! Я теперь, как за шитье сяду, всегда тебя вспоминать буду! — снова улыбнулась Оля и вдруг, неожиданно погрустнев, спросила:
— Ты ведь завтра уезжаешь, да?
— Наверное, завтра… — вздохнул Горн.
Кукла в ягушке
Утро следующего дня выдалось морозным и ясным. Откладывать отъезд больше не было смысла. Мы упаковали вещи, подтянули лямки рюкзаков и вышли из чума. Провожать нас высыпали все жители стойбища, не было только Оли. Мы пожали руки Виктору и Анатолию, подарили смешные календарики Коле с Егором. Сделали мы подарки и нашим хозяевам.
— Вот, Гаврила, лопату себе оставьте. Она титановая, легкая и прочная! — я протянул ненцу нашу походную лопатку.
— О, спасибо, Костя! — сказал Гаврила. — Теперь Оле легче будет снег для воды выкапывать!
— И палатку забирайте! — сказал Горн. — Вы же говорили, вам летом нужна палатка, когда далеко от чума со стадом уходите…
— Спасибо, спасибо, Горн! — ответил Гаврила. — Будем вас вспоминать летом! А может, и сами приедете?
— Мы постараемся, Гаврила! Надо же мне все-таки научиться оленей пасти! — Я улыбнулся, за улыбкой скрывая грусть, неожиданно подкатившую к самому сердцу: мы расставались с людьми, которые стали для нас очень близки.
— Костя, это тебе подарок, в твой музей! — Мария протянула мне кожаный сверток. — Это тучан моей прабабки, очень старый! В нем-то она подарки сихиртя и хранила…
— Спасибо, Мария! Огромное спасибо! — Я с трепетом принял старинный тучан, потертый, украшенный орнаментом. — Как чум построю у себя в музее, так на женской стороне его и положу!
— Костя, Горн! Вы совсем как мы стали, по обычаям нашим жили. Я из священной нарты, с пояса прадеда, амулеты снял. — Гаврила держал на ладони две старинные бронзовые бляхи, в которых были прорезаны кресты. — Пока вы их носить будете, всегда дорогу к нашему чуму найдете, где бы мы ни каслали…
С этими словами Гаврила повесил амулет мне на шею, потом подошел к Горну. Я ощутил приятную тяжесть и тепло, исходящее от бронзы. На душе стало легче, и я почувствовал, что еще не раз увижу этот чум и этих людей, кочующих по бескрайней тундре…
— Теперь вы — одни из нас! — Гаврила тепло посмотрел на меня с Горном. — Мы будем ждать вашего возвращения, сколько бы месяцев или лет ни прошло…
Гаврила крепко обнял нас на прощание. Мария утирала слезы. Сергей, который должен был подвезти нас до трассы, дернул стартер генератора, двигатель завелся. Горн постоянно оглядывался, ища глазами Олю. Вдруг полог чума распахнулся, и в проеме показалась девушка. Оля бросилась к отъезжающему снегоходу, что-то крепко сжимая в руках, полы ее ягушки развевались на ветру.
Подбежав к нарте, Оля сквозь слезы улыбнулась Горну и протянула ему… куклу! Длинноногая золотоволосая Барби была одета в аккуратно сшитую ненецкую ягушку и сапожки-кисы.
— Это тебе. На память… Помнишь, как мы с тобой чехольчик для телефона шили? — Девушка опустила глаза, пряча слезы. — Ты ведь еще приедешь?
— Приеду, Оля! Обязательно приеду! Обещаю! — Горн обнял девушку и поцеловал в щеку.
Двигатель «бурана» взревел, нарта дернулась, и вскоре три островерхих чума исчезли за поворотом. Я лежал, закутавшись в шкуры, и думал о людях, которые стали нам родными, о размеренной и мудрой жизни оленеводов, соблюдающих древние обычаи тундры. Думал о том, что за эти недели совершил путешествие во времени, оказавшись в далеком прошлом всего человечества…
«Буран» летел, вздымая снежную пыль, мимо леса, где Гаврила просил у духов разрешения взять дерево на дрова, мимо рощи, где сломался снегоход Сергея, мимо одинокой лиственницы на вершине сопки, откуда мы звонили в Москву…
Сергей остановился у «трассы», как здесь называли Надымский зимник. Мы крепко обнялись с парнем, и он помчался обратно, лихо прыгая по снежным застругам. А мы через полчаса уже сели в попутный «Урал», шедший в Салехард, и к вечеру были в городе.
Амулет из священной нарты
Смотрительница Дома оленевода, увидев наши бородатые обмороженные лица, пустила нас переночевать по цене двести рублей с человека.
— Вот видишь! — улыбнулся я Горну. — Значит, все-таки стали мы настоящими оленеводами!
На следующий день за нами приехал Магомет, и мы отправились прямиком на телестудию «Ямал-Регион». Я с удивлением смотрел на улицы города, на людей в европейской одежде. Стеклянное здание студии вообще привело меня в трепет — я стоял в теплых сапогах, в свитере, густо покрытом оленьей шерстью, и изумленно оглядывался.
— Ну что, как в тундре? Хорошо отдохнули? — пожимая нам руки, весело спросил директор Управления по туризму. — Как там ненцы, кочуют еще?
— Да. Все удачно было! — с улыбкой сказал я, а сам неожиданно почувствовал, что не могу никому рассказать о том, что пережил в стойбище. Я прижал к груди амулет, подаренный Гаврилой, и вновь ощутил тепло, исходящее от него.
Мы с Горном сели в удобные пластиковые кресла, в лицо ударил яркий свет, заработали моторы телекамер. Очаровательная журналистка задавала нам вопросы, которые я сам задал бы месяц назад. Но теперь они казались глупыми и пустыми. Мы отвечали односложно, касаясь только бытовой стороны жизни стойбища, рассказывая больше о походе на лыжах, о преодолении трудностей на пути к оленеводам. Амулет Гаврилы согревал мне грудь, словно подсказывая, о чем можно говорить, а что должно остаться тайной, сокровенным знанием народа ненэй ненэч…
— Спасибо, ребята! Очень интересный рассказ о путешествии к нашим кочевникам! — Ведущая одарила нас лучезарной улыбкой. — Напомню телезрителям, в эфире телекомпании «Ямал-Регион» была программа…
Я перестал слушать журналистку, перестал вообще что-либо замечать вокруг. Перед глазами вставали занесенная снегом тундра, черные силуэты лиственниц на фоне закатного неба и чум Гаврилы, над верхушкой которого вилась тоненькая струйка дыма. И вдруг раздался голос ненца — он звучал отчетливее голосов людей в студии, шел со всех сторон, обволакивая меня приятным теплом, теплом очага далекого чума:
«Теперь вы — одни из нас… Мы будем ждать вашего возвращения, сколько бы месяцев или лет ни прошло…»
Я до боли в пальцах сжал бронзовый амулет, висящий у меня на груди, и прошептал:
«Мы вернемся. Мы обязательно вернемся…»
Книга вторая. Уроки тундры
Хозяин леса
В Подмосковье стояло сухое жаркое лето. Мы с Горном и моим учеником, Колей Смирновым, ехали на велосипедах через заросшее бурьяном широкое поле, приближаясь к темно-зеленой полосе дальнего леса. Оказавшись в прохладной тени деревьев, свернули на тропинку, петляющую между золотистыми стволами сосен, и через несколько минут остановились на поляне у огромного дуба. Даже расколотый молнией надвое дуб поражал величием, возвышаясь над другими деревьями, как настоящий Хозяин Леса. «Да он и есть Хозяин!» — улыбнулся я, поглаживая шершавую кору дуба. Вспомнив, чему учил меня Гаврила, я коснулся дерева щекой и прошептал просьбу: мы хотели срубить в лесу несколько десятков елок, чтобы сделать каркас чума для музея.