— Отсталый народ? — подсказал я смутившемуся коллеге. — Вы это имели в виду?
— Не подумайте, далеко не все учителя так считают! Я, например, из «старожилов»: предки еще вместе с казаками в Обдорский край переселились. У отца друзья ненцы были, ханты, он меня маленьким в тундру возил. Или Марина Сергеевна — она сама ненка, выросла в тундре, прекрасно знает обычаи своего народа… Но многие учителя приезжают с Большой земли. Зарплаты хорошие, жилье предоставляют. Учителя они прекрасные, детей любят, только вот не могут избавиться от комплекса «старшего брата»: жизнь оленеводов кажется им, мягко говоря, отсталой, примитивной…
— И что же получается? Школа дает детям ненцев знания о русской и европейской культуре, они изучают математику, физику и химию, но забывают родной язык, обычаи предков?
Математик кивнул:
— Это началось еще в советское время. Сначала в тундру приезжали комсомольцы-энтузиасты. Они кочевали вместе с оленеводами и учили детей. Жилища, в которых проходили занятия по ликвидации неграмотности, покрывали кумачом, народ их так и прозвал: «красные чумы». Дети жили с родителями, не отрывались от своей культуры и в то же время получали знания. Эти своеобразные «кочевые школы» воспитали первую волну ненецкой интеллигенции — многие ребята стали писателями, художниками, учителями. А после войны, в пятидесятые годы, начали строить школы-интернаты. Был девиз: «Отсталые северные народы должны совершить скачок из первобытного строя в социализм!» Вот тут-то и пришла беда. Детей насильно забирали от родителей, малыши оказывались в чуждой им среде, среди чужого народа… А после обучения в школе многие не хотели возвращаться в тундру. Уезжали в города, в поселки, шли учиться дальше. Одни устроились в жизни, другие — нет, а вот культура ненецкого народа стала исчезать на глазах… Да и те выпускники, которые в тундру вернулись, несколько лет тратили на то, чтобы заново научиться простым вещам, которые раньше дети оленеводов впитывали, как говорится, с молоком матери. Обычно мальчик в тундре к шестнадцати годам — уже опытный оленевод, девочка в тринадцать-пятнадцать лет — прекрасная хозяйка чума. А в школе они в этом возрасте еще дети, не готовые к самостоятельной жизни…
— Получается, Александр Петрович, что школа — это зло, разрушитель традиционной культуры? Может, лучше вообще не учить детей оленеводов?
— Не знаю, Константин Валерьевич! Я учитель, и мой долг — передавать знания. Если мы не будем учить детей ненцев, не приобщим их к нашей культуре, они окажутся беззащитными перед натиском цивилизации. Неграмотные, в чем-то наивные, они станут легкой добычей промышленников, дельцов, аферистов. До сих пор нередки случаи, когда коренных жителей Севера обманывают: расплачиваются напечатанными на принтере деньгами, просят подписать какую-то бумагу, а потом выселяют с родовых угодий… Нет, мы должны подготовить ненцев к жизни рядом с русскими! Иначе они будут безжалостно уничтожены в ближайшие десятилетия. Ведь под нашими ногами залегают миллиарды тонн нефти, триллионы кубометров природного газа. Вы жили в стойбище, были очарованы этой своеобразной древней культурой, и ваш фильм — тому подтверждение. Но, к сожалению, рано или поздно вам придется столкнуться с другой стороной жизни на Севере — с произволом чиновников, нарушением прав оленеводов и рыбаков…
— Но неужели нет альтернатив школе-интернату? Вот вы упоминали кочевые школы…
— Я много думал про это. Действительно, кочевая школа стала бы прекрасным выходом из этой сложной ситуации. Но вы же много лет преподавали в школе и прекрасно знаете, как медленно меняется система образования в нашей стране…
— Александр Петрович, я слышал, что многие дети бросают школу, возвращаются в тундру, к родителям…
— Вы Сережу Затруева имеете в виду? Очень талантливый мальчик, прекрасно у меня учился! Да, вернулся к отцу. И это обычная история. Мальчишки редко оканчивают школу — после пятого-шестого класса убегают в тундру. Для ненца стать оленеводом — очень престижно. У них есть своеобразная градация статуса: оленевод — промысловик — поселковый. Рыбаки или охотники мечтают, как они говорят, «подняться на каслание» — скопить денег, купить оленей и стать оленеводами. А поселковые — это вообще низшая каста, их не уважают в тундре, презрительно называют «живущие по-русски». По этой причине мальчишки, особенно дети оленеводов, и убегают из интерната. Каждую весну наблюдаю я эту картину: подростки садятся на подоконники и смотрят в тундру. Часами сидят неподвижно и смотрят, смотрят на эту бескрайнюю снежную равнину… Тогда мы стараемся найти их родителей и сами просим, чтобы ребенка забрали. Потому что иначе он все равно убежит и может в дороге погибнуть, замерзнуть в тундре… А вот девочкам в школе нравится. Не то чтобы у них особая тяга к учебе, нет — здесь все зависит от характера человека, его способностей, все очень индивидуально. Девочек подкупает удобство жизни в интернате: горячая вода, душ, электрические плиты, микроволновые печки. Именно поэтому девочки часто оканчивают девятый класс, некоторые учатся дальше, поступают в колледжи, институты. И в тундру уже не возвращаются. Не знаю, рассказывали вам об этом или нет, но в тундре катастрофически не хватает невест! И бывает, что молодой парень из богатой семьи оленеводов не может самостоятельно каслать: не нашел жену. А без хозяйки в тундре не выжить — кто будет чум ставить, еду готовить, одежду шить?
— Старшая сестра Сергея очень хотела учиться, — вспомнил я историю Оли. — Но отец забрал ее из школы…
— Да, и так бывает! — кивнул Александр Петрович. — Я помню Олю, тихая девочка, из хорошей семьи. Ее отец, Гаврила Алексеевич, сам неграмотный, читает по складам, писать не умеет. Он не видит смысла в образовании. Вот и забрал дочку. Он ей искренне желает счастья, его можно понять. Я думаю, Олю скоро выдадут замуж и она смирится с жизнью в тундре…
— Пока она говорит, что тундру терпеть не может…
— Ну, это подростковое! Я не сомневаюсь, что через пару лет Оля станет прекрасной хозяйкой, матерью и жизнь в чуме будет казаться ей единственно правильной и достойной.
Алексей Петрович посмотрел на часы:
— Ладно, Константин Валерьевич! Мне пора на урок. Спасибо вам — за фильм, за интересную беседу. Редко удается поговорить о наболевшем… Впрочем, я полагаю, мы еще увидимся с вами. До встречи!
Поэтический вечер
В центре небольшого уютного класса стоял круглый стол, за которым сидели мальчишки и девчонки разного возраста, положив перед собой тетрадки и блокноты. Марина Сергеевна, молодая учительница литературы, обратилась к своим ученикам:
— Дорогие ребята! Сегодня у нас в гостях очень интересный человек. Константин Валерьевич — известный поэт из Москвы, член Союза писателей…
Я улыбнулся, заметив реакцию детей: они с неподдельным интересом разглядывали «живого» поэта. «Ну, я в школе тоже думал, что все писатели жили давным-давно и уже умерли!» — усмехнулся про себя.
Марина Сергеевна продолжала:
— Ребята, я думаю, мы попросим Константина Валерьевича почитать свои стихи, а потом и вы прочтете свои произведения…
Ребята захлопали в ладоши, я поклонился и начал рассказывать о своих путешествиях, о жизни среди кочевников разных стран. Время от времени читал стихи, написанные в Монголии, в Киргизии, в Китае. Мальчишки и девчонки слушали внимательно, было видно, что они любят и понимают поэзию. Наконец я прочел несколько стихотворений, посвященных Ямалу, ненцам, тундре. Ребята заулыбались и аплодировали дольше обычного: тема была им близка и понятна, ведь все они детство провели в тундре, на каникулах навещали своих родителей — оленеводов и рыбаков.
— Огромное спасибо, Константин Валерьевич! — улыбнулась мне учительница. — А теперь, ребята, я попрошу вас прочесть нашему гостю свои стихи!
Дети вставали и читали стихи: о тундре, об оленятах-авках, которых они кормили с рук, о перелетных птицах, возвращающихся весной на Север. Кто-то читал на память, кто-то мял в руках тоненькую тетрадку, время от времени заглядывая в нее. Если стихи были на ненецком языке, Марина Сергеевна шепотом переводила мне. Наконец очередь дошла до маленькой девочки, которая до этого робко сидела напротив меня, словно боясь пошевелиться. Худенькая, с огромными глазами, она встала и начала читать свои стихи тихим голосом, не поднимая глаз. Стихи лились как музыка — проникновенные, образные. Про отца, который должен вернуться с охоты, про маму, которая шьет малицу для младшего брата, про колыбельную песню, что пела бабушка в чуме… У меня внутри сжался комок — такая недетская грусть была в голосе маленькой ненки, хотя сами стихи были очень светлыми, добрыми. Я почувствовал, что передо мной — настоящая поэзия.
— Спасибо, Маша! — тепло улыбнулась Марина Сергеевна девочке, которая тут же села на свое место и снова вся съежилась. — Большое спасибо вам, Константин Валерьевич! У нас получился настоящий поэтический вечер!
Ребята еще раз похлопали в ладоши и стали собираться.
— Следующее занятие кружка в четверг! — напомнила ребятам учительница. — Константин Валерьевич, хотите чаю? Все-таки два часа стихи читали, устали, наверное?
— Что вы, Марина Сергеевна! — засмеялся я. — Я от стихов не устаю. Но и от чая не откажусь!
Учительница налила крепкий черный чай в маленькие фарфоровые чашечки, мы сели за стол. За окном кружил мелкий снег, искрясь в желтом свете уличных фонарей.
— Вот вы и познакомились с ребятами из моего литературного кружка, — ненка протянула мне стеклянную вазочку с сахаром. — Я сама окончила Институт народов Севера в Петербурге и вернулась в поселок, преподавать родной язык. К сожалению, обучение на ненецком языке — только в младших классах, в старших преподают уже по-русски. Получается, преподавая родную речь, я должна научить детей русскому языку, чтобы они могли учиться дальше. А ненецкий они забывают. Ребята, которые на каникулы уезжают в тундру, к родителям, знают язык. А поселковые все говорят только по-русски…