— Да нет у нас там никакой мумии! — воскликнул не на шутку встревоженный Горн, подошел к волокуше и принялся развязывать заледеневшие узлы. Вскоре глазам хантов предстали наши спальники, палатка, мешки с провизией. Люди успокоились и понемногу стали расходиться. Один только старик долго стоял около волокуши и недоверчиво качал головой.
— Ладно, пойдемте в дом! — сказал Архип. — Старик хочет обряд делать, вам нельзя смотреть…
Вскоре мы за обе щеки уплетали горячую уху, закусывая своим промерзшим в волокуше хлебом. После ухи Прасковья принесла чай с морошковым вареньем, и Архип торжественно произнес:
— Завтра у нас большой праздник — Вороний день. Вам интересно посмотреть будет. Так что спать пораньше ляжем!
Мы постелили спальники в углу избы и вскоре, разомлев от тепла и сытного ужина, крепко заснули.
Вороний день
Утром я поднялся на рассвете, в одном термобелье выскочил из избы и умылся пушистым снегом. Солнце, вставая из-за Полуя, слепило глаза, но мороз, как и накануне, стоял градусов за тридцать.
«Бр-р, вот тебе и начало апреля!» — я передернул плечами и побежал обратно в дом.
Попив чаю с хлебом и вареньем, мы оделись и вместе с Архипом пошли по единственной улице маленького поселка. У порога каждого дома женщины в нарядных, богато расшитых меховых шубах, которые ханты называют «ягушка», присев на корточки, что-то сооружали изо мха и какой-то трухи.
— Это наш старый обычай, — начал объяснять Архип. — Ворона у нас, на Севере, перелетная птица. Не холода боится — темноты, охотиться не может в полярную ночь. Вот осенью вороны и улетают на юг, в тайгу. А весной, в апреле, возвращаются, весну на крыльях приносят. Ворона — птица мудрая, священная для хантов. Поэтому ее хорошо встретить надо!
Пока Архип рассказывал, мы подошли к одной из женщин, которая уже сложила небольшую пирамидку из сухого мха и, щурясь на солнце, вглядывалась в прозрачное небо.
— Так вот, вороны издалека летят, лапки у них в пути мерзнут, как у вас вчера — ноги! — Хант усмехнулся. — Женщины берут мох, труху березовую — мы их обычно в колыбели кладем, вроде ваших памперсов получается — и все это, еще теплое, из-под ребеночка, выносят во двор. Ворона прилетит — лапки погреет с дороги. У какого дома первая ворона сядет, той семье весь год удача будет!
— И что, вороны правда прилетают именно в этот день? — с ноткой сомнения спросил Горн.
— Сейчас все сам увидишь! — просто ответил хант.
Мы сели на лавочку возле избы и стали ждать. Вскоре действительно откуда-то сверху донеслось знакомое хриплое карканье и показалась стая птиц. Архип провожал ворон взглядом.
— Эти не к нам, эти за реку полетели, там оленеводы стоят. У них погреются. А вот эти — наши… — Архип с какой-то детской улыбкой показал на еще одну стаю, которая кружилась над поселком. Некоторые вороны снижались, садились на крыши, и вдруг одна из птиц опустилась на землю у дома напротив.
— Вот и весна пришла! — рассмеялся Архип. — Повезло Семёну! У них зимой как раз малыш родился, труха самая теплая, наверное!
Ворона прохаживалась прямо у ног молодой женщины, а потом принялась деловито ковыряться в кучке мха.
— Смотри, смотри! Видишь, лапки греет? А ты не верил! — укоризненно посмотрел хант на Горна.
Мы с другом с недоумением переглянулись. «Дрессированные у них вороны, что ли? Да и как можно узнать о прилете птиц заранее? Чудеса какие-то!» — думал я, глядя на довольные лица хантов и не менее довольных ворон, которые прохаживались теперь почти у каждого дома.
Через некоторое время вороны, словно на самом деле погрев лапки с дороги, с криками поднялись в воздух и, сделав круг над избами рыбаков, растаяли в морозном небе.
Тем временем к поселку съезжались гости. С «буранов», отряхиваясь от снега, слезали парни и девушки, все в нарядных одеждах. Вскоре начались состязания. Неподалеку установили десять нарт, одну за другой, и парни прыгали через нарты вперед-назад — кто дольше выдержит.
— У нас рекорд есть — тысяча восемьсот прыжков! — с гордостью сказал Архип. — Причем прыгают в тяжелой меховой одежде. Ну, вы сами видите.
После прыжков через нарты началось перетягивание палки. Ребята садились друг против друга, упирались ногами в ступни соперника, хватались за крепкую палку и тянули каждый на себя. Побеждал тот, кто поднимал противника с земли или вырывал у того палку из рук. Пары менялись, болельщики азартно кричали, подбадривая родственников или друзей. Я не удержался и тоже вышел в круг. Ханты радостно загалдели и вытолкнули вперед улыбчивого паренька очень маленького роста.
«Ну, этого-то я перетяну!» — подумал я, покрепче хватаясь за палку. Но не тут-то было! Маленький хант, продолжая улыбаться, с такой силой потащил палку на себя, что я не удержался и буквально подлетел вверх. Все вокруг смеялись, кто-то отряхивал меня от снега.
— Ничего, научишься! Здесь не сила — сноровка нужна! — сказал мой соперник.
Я протянул руку:
— Меня Костя зовут!
— И меня Костя! — пуще прежнего заулыбался маленький хант.
Подходили другие парни, протягивали крепкие ладони, и все говорили:
— Костя!..
Сначала я подумал, что мы, наверное, неправильно понимаем друг друга. Но когда седьмой по счету Костя пожал мне руку, я решил, что ханты надо мной просто издеваются. Выручил меня подошедший Архип:
— Нет, нет, не подумай плохого! — засмеялся он. — Их всех правда так зовут. Ну, мода была одно время на это имя, а они все ровесники, хотя из разных поселков. У нашего поколения старинные имена: Архип, Никодим, Авдотья. А у молодых — современные, как у вас в Москве. Так что не издевались они над тобой, а просто здоровались!
Игры и состязания продолжались до позднего вечера. Потом молодежь отправилась на «дискотеку», набившись в специально освобожденную для этого избушку. А мы с Горном наконец-то решили уточнить у Архипа, где нам искать оленеводов.
— Чумы стоят за рекой, недалеко отсюда. Ну, это на снегоходе недалеко. Вам, небось, целый день добираться, на лыжах-то! — Архип вздохнул. — Но вы не переживайте, завтра утром провожу, помогу оленеводов найти…
Чаша с кровью
Я проснулся оттого, что Архип тряс меня за плечо.
— Костя! Вставай скорее! И Горна буди. Почта приехала! — тормошил меня хозяин.
— Да-да, встаю уже! — пробормотал я, вылезая из спальника. — А при чем тут почта, Архип? Вряд ли кто нам сюда посылку прислал!
Архип усмехнулся:
— Верно, посылки для вас нет! Зато с почтальоном сможете проехать еще километров двадцать, а там уже и до стойбища рукой подать!
Мы наскоро перекусили, собрали свои вещи и вышли во двор. У дома Архипа стоял «буран», капот которого украшали бело-синие полоски с надписью «Почта России». «Ну хоть не на оленях почту развозят, и то ладно!» — подумал я. У большой металлической нарты возился пожилой русский мужчина в шапке-ушанке, валенках и меховом тулупе.
— Здорово, путешественники! — заметив нас, улыбнулся почтальон. — Меня Василий Игнатьич звать. Архип уже все про вас рассказал. Сейчас сани перепакую, и поедем.
Мы привязали свою волокушу за почтовой нартой, Горн сел на снегоход за водителем, а я примостился на куче писем и посылок, укрытых от снега зеленым брезентом. Архип вышел нас проводить:
— Костя, Горн! Вы это… не удивляйтесь, если вас как-то не так встретят. Оленеводы — они совсем по-другому живут, нежели мы. У нас в поселке все по-русски устроено, а там, в тундре, у ненцев — свои обычаи. Не очень они чужаков любят…
Заметив тревогу на наших лицах, хант махнул рукой:
— Ладно, если что — возвращайтесь. Дорогу найдете. Ну, удачи!
Василий Игнатьич кивнул Архипу, снегоход тронулся, и вскоре домики поселка исчезли за склоном холма.
«Буран» летел по белой ленте Полуя, словно катер, разбрасывая брызги искрящегося на солнце снега. Часа через два, когда мы уже промерзли до костей, Василий Игнатьич резко остановил машину:
— Всё, приехали, путешественники! Вот ваш поворот!
Мы увидели заметенный снегом след снегохода, уходящий влево от основной дороги. След пересекал реку и терялся в лесу на высоком берегу Полуя.
— По следу «бурана» пойдете, наверх выберетесь, а там уже и стойбище недалеко. Сам не бывал, но Архип вроде так объяснил! — сказал нам на прощание почтальон.
Василий Игнатьич крепко пожал нам руки и поехал дальше развозить почту по затерянным в тундре поселкам. Вскоре звук двигателя перестал доноситься из-за очередного поворота реки. Мы с Горном вновь остались одни посреди безжизненной снежной пустыни.
— Ну что, пошли? — я посмотрел на друга, тот кивнул, и мы побрели по старому следу «бурана». Продравшись через прибрежные заросли ольхи, мы начали подниматься по крутому склону, поросшему лиственницами. Черные штыки покрытых лишайниками деревьев вонзались в прозрачное морозное небо, стояла звенящая тишина, и скрип лыж, казалось, разносился на сотни метров вокруг. Вскоре Горн снял лыжи и, проваливаясь по пояс в глубокий снег, пошел пешком. Я через какое-то время последовал его примеру — подъем был очень крутой, и тяжелая волокуша тянула назад.
Когда мы уже основательно вспотели, по очереди таща волокушу, подъем закончился. Мы снова встали на лыжи и пошли к видневшемуся вдалеке просвету между деревьями. Лес казался мертвым, не было видно следов зверей, не кричали птицы. Неожиданно мы оказались на неширокой просеке, след «бурана», по которому мы двигались, пересекал ее под прямым углом. Просека была необычной, по всей ее длине шла насыпь, напоминающая железнодорожную.
«Да ну, бред какой-то! — подумал я. — Откуда тут железная дорога? Да и вообще кому могло прийти в голову прорубать здесь лес?»
У Горна тоже не было никаких правдоподобных версий по поводу происхождения странной просеки. Мы перешли ее и снова углубились в безжизненную тайгу. Через некоторое время вновь начался подъем, правда, более пологий, чем от берега Полуя. Лес поредел, и вскоре мы вышли на залитое солнцем снежное поле. То, что открылось нашим глазам, я не забуду, наверное, до конца жизни. Такие картины я представлял себе в детстве, читая книжки про индейцев.