Олег поднялся из-за стола, и я понял, что нам пора уходить.
— Я матери сегодня позвоню, скажу, что ты зайдешь. Она как раз успеет что-нибудь подобрать…
Простившись с хантами, мы с Варей пошли к дому, закрываясь от ветра и мокрого снега воротниками курток.
— Спасибо, Варюха! — сказал я. — Я думаю, у них мы что-нибудь обязательно купим. Причем за деньги, а не за оленей. Олег мне показался весьма деловым человеком…
— Кость, а что он так возмутился, когда ты про священные вещи спросил? — вспомнила Варя. — Я сначала подумала, что он не хочет нам своих идолов показывать, а оказалось — христиане они…
— Ну, Гаврила тоже себя христианином называет, однако жертвы древним богам приносит, обычаи соблюдает. А они всех идолов и даже иконы сожгли! Мне это очень странным показалось, я раньше не слышал, чтобы ханты или ненцы так поступали…
Рейс в Салехард
Прошло несколько дней. Мы еще раз навестили семью Гаврилы, но надолго остаться у них не могли: вертолет должен был прилететь со дня на день. Всех знакомых — в школе, в конторе совхоза — мы попросили сообщить нам, если вертолет вылетит из Салехарда.
Правда, неожиданно мы обнаружили еще один способ попасть в город — на вездеходе. Три дня назад вездеход отправился из Белоярска в Лабытнанги за продуктами. Путь был неблизкий, зато не надо было пересекать Обь. Водитель, которого звали Вова, пообещал забрать нас следующим рейсом.
И вот как-то вечером у здания конторы остановилась огромная гусеничная машина, вся покрытая коркой льда. Вездеход напоминал какого-то монстра, поднявшегося на поверхность из холодных подземелий белоглазых сихиртя. Люк с грохотом распахнулся, разбрасывая ледяную крошку, и показалась голова водителя. С трудом подтянувшись, Вова вылез из машины и обвел нас мутным взглядом. Горн подошел к водителю:
— Владимир, здравствуйте! Помните, вы обещали забрать нас вторым рейсом…
— Слушай, парень! Все утром, ладно? Двадцать часов с Лабытков ехал, три раза под лед ушел, чуть не утонул! Так что все завтра, только завтра…
И водитель вездехода, пошатываясь, побрел к поселковому магазину — явно не за чаем…
Два дня Вова приходил в себя — его не было видно в поселке. А на третий день рано утром к нам в интернат заглянул Александр Петрович.
— Собирайтесь, коллеги! Салехард дал добро, вертолет сегодня будет!
Мы чуть не запрыгали от радости и принялись закидывать вещи в рюкзаки.
— Да вы так не торопитесь! — улыбнулся математик. — Пока вертолет вылетит, пока до нас доберется… Я думаю, раньше часа дня нет смысла к аэродрому идти.
В половине первого мы пришли на аэродром. Вернее, в то место, которое жители поселка называли этим гордым именем. «Аэродром» представлял собой круглую площадку, на краю которой болталась привязанная к шесту полосатая красно-белая «колбаса» — указатель силы и направления ветра. Постепенно подходили пассажиры: не мы одни две недели не могли выбраться из Белоярска. Собралась огромная толпа, и я не пожалел о том, что мы вышли пораньше, — в очереди мы стояли первыми. Люди переговаривались, и я услышал, что многие вообще сомневаются, что вертолет сегодня будет.
Я сидел на своем сундуке с экспонатами, смотрел вдаль и вдруг заметил в небе маленькую черную точку.
— Летит! Смотрите, вертолет летит! — закричал я с какой-то детской радостью.
Люди поднимали головы, улыбались, показывая друг другу на приближающуюся винтокрылую машину. Через пять минут оранжево-синий Ми-8, подняв тучи снега, приземлился на «аэродроме».
Пропустив пассажиров, прилетевших в Белоярск, мы подошли к металлическому трапу. В овальном проеме люка показался летчик.
— Двадцать два человека! Больше не возьму, даже не просите! — Он строго окинул взглядом толпу желающих улететь. Люди зашумели, но командир воздушного судна был непреклонен.
— По очереди заходим, время не теряем! — крикнул он и исчез внутри вертолета.
Варя с Юрой быстро взошли на борт, а мы с Горном застряли, пытались поднять тяжелый сундук. Сундук скользил по трапу, вырываясь из рук, и явно хотел остаться в родном поселке.
— Это что за «сундук мертвеца»? — хмуро посмотрел на нас второй пилот, который следил за посадкой. — Да он, похоже, и в люк не войдет!
— Войдет! — просипел я, толкая проклятый ящик наверх. Второй пилот покачал головой и принялся нам помогать.
— Ничего себе! Да там килограмм пятьдесят будет! — присвистнул он, заталкивая вместе с нами сундук в хвост вертолета. — Ну, хлопцы, смотрите! Если сейчас взлететь не сможем — пеняйте на себя!
Но опасения летчика были напрасны. Через полчаса винты могучей машины подняли нас над землей, вертолет развернулся и взял курс на Салехард. Мы летели над разноцветными домиками поселка, посреди которых гордым замком возвышалась школа-интернат, над крошечным чумом у реки, где остались наши друзья-оленеводы, над белой лентой Оби, разорванной длинными черными проталинами…
Новая вера
Устроившись в гостинице при аэропорте города Салехард, мы пили чай и решали, что делать дальше. Попасть в Зеленый Яр, расположенный на острове, мы не могли: лед на реках был совсем тонким. Ребята устали и думали о возвращении в Москву. Я же мечтал купить недостающие экспонаты.
— Ну ты бы позвонил этим своим Тайшиным! — предложил Юра. — Может, их и нет в городе, в тундру куда-нибудь уехали? Чего сидеть и гадать, как на кофейной гуще?
Мать Олега, Людмила Езиковна, оказалась дома, причем даже не в Горнокнязевске, а в Салехарде. Я договорился о встрече, и мы с Варей отправились в гости.
Дом на Почтовой улице нашли сразу — он стоял недалеко от огромного подвесного моста через один из притоков Оби. Дверь нам открыла крепкая пожилая женщина в национальном хантыйском платье, богато украшенном оборками.
— Людмила Езиковна? — спросил я.
— Здравствуйте, здравствуйте! — улыбнулась хозяйка. — В дом проходите! Сейчас я вам чай поставлю!
Мы зашли в квартиру. О том, что здесь живут ханты, напоминали только меховые кисы у входа, ягушка, лежащая на сундуке, да сама хозяйка. Мы прошли на кухню, куда пригласила нас Людмила Езиковна, и сели за стол. Со стен на нас смотрели плакаты, изображающие Иисуса Христа, Апостолов, счастливых людей, тянущих руки к Спасителю… Хозяйка заметила, что я с любопытством разглядываю плакаты:
— Мы христиане! В Иисуса веруем. Вы тоже христиане или нет? — Людмила Езиковна строго посмотрела на нас.
— Конечно, христиане! — поспешил ответить я. — Православные, в церковь ходим…
— Православные неправильно в Бога веруют! — назидательно сказала хантыйка. — Иконы почитают, а для нас это — грех. Иконы — они все равно что идолы! У нас своя церковь, мы настоящие христиане…
— Э-э-э, простите, Людмила Езиковна, а как ваша церковь называется? — спросил я, несколько обескураженный столь активной проповедью.
— Церковь Иисуса Христа! У нас пастор очень хороший, мы на службы в молельном доме собираемся, псалмы поем. Вам тоже надо от икон отказаться, тогда Иисус войдет к вам в сердце!
Людмила Езиковна говорила очень страстно, глаза ее горели, от волнения она даже начала немного заикаться. Я сидел и поддакивал: спорить со столь убежденной христианкой было безумием. Хозяйка налила чай, поставила на стол блюдо с мороженой рыбой. Я рассказал о нашем путешествии, о том, как мы гостили у Гаврилы.
— Знаю я их семью! — неодобрительно сказала Людмила Езиковна. — Язычники они, идолов своих почитают, иконы кровью мажут! Вы-то хоть кровь не пили? Очень большой грех — кровь пить!
Мы с Варей переглянулись, и я отрицательно покачал головой:
— Нет, кровь не пили. Мы же тоже христиане!
Хозяйка улыбнулась, с теплотой посмотрев на нас.
— Это правильно. Иисус Христос на кресте умер за грехи наши, не должны мы бесам кланяться, кровь пить. Мы ведь раньше тоже в тундре жили, кочевали, оленей пасли. Идолам поклонялись, что говорить… — Людмила Езиковна вздохнула. — А потом приехали к нам проповедники, рассказали про Иисуса. Велели тем, кто в Христа уверует, иконы с идолами сжечь! Я в Иисуса сразу поверила, но боялась идолов сжигать, боялась, что отомстят они. Язычницей была. А потом, летом дело было, когда в горах каслали, ударила в мой чум молния! Чум вспыхнул, я чуть живая выскочила. С тех пор вот заикаюсь немного. Поняла я тогда, что это Иисус хотел идолов проклятых уничтожить, ударил молнией! Собрала я иконы с идолами, с Хозяйками чума — куклами тряпичными и сожгла все! С тех пор настоящей христианкой стала…
Я слушал рассказ хантыйки, и мне казалось, что время помчалось вспять, что мы перенеслись на сотни лет назад, в другую эпоху. Я словно наяву видел, как суровые монахи воздвигают на холодных скалах деревянные кресты, пылают в кострах древние идолы, опустив головы, идут креститься покоренные казаками самоеды и остяки…
— Иисус меня спас, всю мою семью! — с гордостью сказала Людмила Езиковна, и видение исчезло. — Сын мой, Олежка, пил сильно. Я уж и не знала, что делать. Однажды выпил он с друзьями своими в поселке, сел на нарту и в тундру поехал. Я тогда в чуме жила. И вот выхожу ночью — стоит упряжка, а на нарте — сынок мой! Я к нему бросилась, думала, что и неживой он уже. От водки проклятой плохо ему стало, он в дороге, видно, сознание и потерял. Спасибо оленям: умные были, сами к чуму пришли! Отвезла я его в поселок, сразу в больницу. Там врач русский сказал: еще немного — и насмерть бы замерз. А так Олежке только все пальцы на ногах отрезали…
Я вздрогнул и вспомнил Олега — тот действительно сильно хромал, ходил словно вразвалку.
— Так вот, пока Олега я в больницу везла, пока ему операцию делали, молилась я Иисусу. Видно, услышал Он молитвы мои: как вышел Олег из больницы, словно другим человеком стал! Не пьет теперь совсем, семья у него хорошая. Только вот оленей пасти не может, без пальцев-то… Но он рыбачить стал с отцом вместе, еще у него бизнес есть — рога оленьи скупает, государству сдает. Много сынок работает, снегоход вот новый недавно купил…