— Да, Олег мне сразу показался очень деловым человеком! — кивнул я, соглашаясь с хозяйкой.
— Дети мои все веру в Иисуса приняли! — с волнением продолжала Людмила Езиковна. — Три дочери и Олег, конечно. Дочки в городе живут, учатся. Еще приедете, познакомлю вас. А сейчас давайте вместе про жизнь Иисуса почитаем!
Хантыйка раскрыла маленькое потертое Евангелие и нараспев стала читать. Я подхватывал в знакомых местах. Варя тихо сидела в углу, очень смущенная, опустив глаза. За окном шел снег, лампочка заливала кухню теплым желтоватым светом, звучали строки Евангелия от Иоанна, и меня неожиданно охватило какое-то радостное рождественское настроение. Мир словно уменьшился, стал уютным и добрым, как в детстве. Когда Людмила Езиковна закончила читать, я неожиданно понял, что чуть не плачу. Варя испуганно смотрела на меня, сжавшись в своем углу.
— Я знала, знала, что вы примете Иисуса! — нараспев сказала хозяйка и улыбнулась мне. — Я вижу, как Евангелие вошло в твое сердце!
Я кивнул и подумал, что в чем-то хантыйка права.
— Олег мне сразу сказал, когда позвонил: хорошие ребята придут! Не ошибся сынок!
— Людмила Езиковна, спасибо огромное! — сказал я, вставая из-за стола. — За чай, за ваши рассказы, за святые слова Евангелия! Мы пойдем, наверное, поздно уже…
— Костя, постой, я и забыла совсем! — спохватилась хозяйка. — Ты же вещи хотел купить, одежду хантыйскую?
— Ну, Людмила Езиковна, мы с вами так хорошо о Боге говорили. Как-то неудобно мне было о вещах, о ценах спрашивать…
— А что? Иисус любит тех, кто работает! Если своим трудом денег заработал, дом построил, купил все, что нужно, — значит, Иисус любит тебя!
Я поразился такой трактовке христианства, вспомнив про убогих и нищих, которые всегда были близки Спасителю, но счел за лучшее промолчать.
— Знаешь, Костя, у меня здесь, в квартире, все равно ничего нет. Надо в Горнокнязевск поехать. Там сейчас муж рыбачит. Вся одежда, шкуры у нас там хранятся, в нартах. Еще с тех пор, как мы кочевали. Сегодня и правда поздно уже. Вы завтра приходите, такси возьмем и поедем!
Мы распрощались с хозяйкой и вышли на заснеженную улицу. Варя шла молча, и я видел, что девушка сильно взволнована. Неожиданно Варя остановилась, посмотрела мне в глаза и спросила:
— Скажи, тебе жутко не было? Я очень испугалась, что она меня в свою веру обращать начнет. Я бы тогда умерла от страха…
— Да ладно тебе, Варька! — засмеялся я и обнял девушку за плечи. — Ну что ты? Просто Людмила Езиковна — неофит, недавно уверовала, вот поэтому и проповедует так активно! А вообще мне она показалась хорошим человеком…
— Не знаю… — тихо сказала Варя, — может, ты и прав. Но только я завтра в Горнокнязевск не поеду. Возьми Горна с собой…
Домик на Оби
Следующим утром мы с Горном, поручив друзьям взять билеты на поезд до Москвы, поехали в Салехард. По дороге я предупредил Горна, чтобы он не удивлялся, если его начнут обращать в христианство.
— Понимаешь, Людмила Езиковна недавно новую веру приняла, поэтому всем и проповедует! — объяснял я своему другу. — Ты не спорь с ней, если что, ладно?
— Ладно, — пожал плечами Горн. — Я вообще-то себя тоже христианином считаю…
Людмила Езиковна встретила нас на пороге. Я представил Горна, он подтвердил, что верует в Иисуса Христа, и хантыйка сказала:
— Вот и слава Богу! Я уже машину вызвала, сейчас такси приедет…
Вскоре мы мчались по знакомой трассе в сторону Аксарки. Миновав столбик с указателем «Горнокнязевск», машина свернула на узенькую дорожку, и через пять минут мы были в поселке. Расплатившись с водителем, я вышел из такси и огляделся. Передо мной простиралась Обь — огромная скованная льдом река, чей противоположный берег терялся в снежной дали. Прямо на берегу стоял небольшой деревянный домик, окруженный нартами, на столбах висели рыбацкие сети. По приглашению хозяйки мы зашли внутрь. В железной печи горел огонь, за столом сидел старик хант в меховых кисах и теплом свитере, чинил капроновую сеть.
— Геннадий Ильич, мой муж! — представила старика Людмила Езиковна. — А это ребята из Москвы, они с Олегом в Белоярске познакомились…
Старик кивнул, поднялся из-за стола и пожал нам руки.
— Рыбу хотите? Два осетра маленьких в сетке запутались, сейчас принесу… — старик заковылял к выходу и вскоре вернулся с мешком рыбы. Мы сели за стол, Геннадий Ильич нарезал рыбу тоненькими ломтиками, и мы лакомились мороженой осетриной. Я подумал, что давно не ел ничего вкуснее.
Подкрепившись, мы вышли во двор и стали распаковывать нарты. Я нашел хорошую ягушку, женские кисы с тонким орнаментом, выделанные оленьи шкуры, кожаную упряжь, деревянную дрель наподобие той, которой я работал у Гаврилы. Отобрав вещи, мы вернулись в дом, и Людмила Езиковна стала называть цены. Я понял, что женщина умеет торговаться и считать деньги, разговор стал деловым. Я записывал название предмета, хозяйка отмечала в своем блокноте цену. Взяв упряжь, я вспомнил, что так и не научился запрягать оленей.
— Геннадий Ильич, вы мне не покажете, как это все на оленя правильно надеть? — Я с надеждой посмотрел на ханта.
— Отчего ж не показать? Покажу! Только вот оленей здесь нет… — старик почесал в затылке. — Ну да ладно! Меня запрягать будем! Мы так детей учим…
Дед встал на четвереньки и на себе показывал, куда продеваются ремни, в каком порядке застегиваются костяные пуговицы. Горн не смог сдержать смех, да и Людмила Езиковна улыбалась, глядя, как я «запрягал» старика.
— Ну что, теперь понятно? — спросил Геннадий Ильич, освобождаясь из упряжи. — Как в тундру поедешь, вспомнишь еще меня добрым словом…
Я расплатился, мы упаковали свои бесценные покупки в мешки и снова сели пить чай. Людмила Езиковна сказала:
— У меня подарок есть для твоего музея. Сама сшила, думала в чум Олегу отдать, но тебе нужнее будет! — Хозяйка развернула большой красивый платок, на котором был вышит серебряный крест. Похожий платок, Торум Щищкам, висел в чуме у Гаврилы, только крестов было три. Я не успел остановить Горна, и он спросил:
— Людмила Езиковна, а почему крест один? Мы вот в чуме, когда в тундре жили, на таком платке три креста видели…
Хозяйка строго посмотрела на Горна и осуждающе покачала головой:
— Один крест — это Иисус. А три креста только язычники вышивают, у вас в чуме такой платок не должен висеть. Я потому и дарю вам свой Торум Щищкам, чтобы в Москве люди знали: мы, ханты, в Иисуса Христа веруем!
Прощаясь с Людмилой Езиковной, я подарил ей на память свою книжку.
— Там и о Боге стихи есть! — сказал я хантыйке.
Людмила Езиковна с интересом листала мой сборник.
— Ты знаешь, Костя, у меня сестра тоже стихи пишет! На хантыйском языке, правда. Ее Евдокия зовут, они с мужем в Аксарке живут. В другой раз, как приедешь, обязательно тебя с ней познакомлю!
На следующий день мы перепаковали все купленные экспонаты и отправились в Лабытнанги. Катер на воздушной подушке ходил по-прежнему, а вот мужиков на «буранах» видно не было: из-за потепления Обь стала непроходима для снегоходов. Поезд Лабытнанги — Москва, расписанный бегущими северными оленями, принял нас в свое теплое, пахнущее углем чрево; заскрипели рессоры, колеса застучали по стыкам рельс, а за окном замелькали однообразные белые пейзажи зимней тундры с редкими силуэтами чахлых лиственниц.
Поезд летел по замерзшей земле, отсчитывая часы и километры, деревьев за окном становилось все больше, и вскоре густая северная тайга сжала в своих хвойных лапах узкую ленту железной дороги.
Мы возвращались в Москву…
Книга третья. Между идолом и крестом
Ямальская весна
Миновало чуть больше четырех месяцев после моего возвращения из тундры. Весна в Москве случилась ранняя, и в конце марта лишь почерневшие сугробы снега у обочин дорог да в тени гаражей напоминали о зимних холодах. Кое-где на освещенных ласковым солнцем склонах показались первые зеленые ростки, на деревьях набухли почки. Птицы не умолкали, дети запускали в ручьях кораблики из кусочков пенопласта с парусами из цветных полиэтиленовых пакетов. Весна звучала отовсюду мощными аккордами пробуждения жизни, и было немного грустно оттого, что через двое суток пути мы повернем время вспять и окажемся в дышащей арктическими ветрами морозной зиме… Я вздохнул, отвернулся от окна и сел на жесткую полку плацкартного вагона. Поезд Москва — Лабытнанги вздрогнул и медленно поплыл вдоль нагретой мартовским солнцем черной асфальтовой платформы…
Мечта Николая Смирнова и Майи Галеевой сбылась — они ехали на Крайний Север. Я с улыбкой смотрел на своих спутников и вспоминал, как они уговаривали меня взять их в экспедицию. Майя работала в моем музее и уже совершила несколько сложных путешествий, побывав в Монголии, Киргизии, Казахстане. Обладая мягким характером, непосредственная, как ребенок, в чем-то наивная, Майя располагала к себе людей самых разных национальностей и была незаменимым помощником в экспедициях, за два года работы в музее став профессиональным этнографом. Правда, был у Майи один недостаток — вернее, особенность организма, из-за которой я не хотел брать ее на Ямал. Девушка абсолютно не переносила холод! Даже в жаркой Киргизии она замерзала вечерами, а достаточно мягкая по северным меркам московская зима каждый раз ввергала ее в депрессию. Но Майя мечтала побывать на Севере и пообещала мне, что тепло оденется и не будет мерзнуть, а если все-таки замерзнет, то не будет плакать. Но самым главным аргументом было другое: Майя работала экскурсоводом и, по моим же собственным правилам, должна была побывать в регионе, о котором ей предстоит рассказывать. Хотя подготовка такого экскурсовода занимала несколько лет, результат того стоил — гид вел рассказ о культуре кочевников не по книгам, а по собственным впечатлениям, что неизменно вызывало доверие и восхищение посетителей музея.
Коля Смирнов был полной противоположностью Майе. Немного циничный и самовлюбленный семнадцатилетний юноша, обладая острым умом и еще более острым языком, мог высмеять кого угодно, не считаясь с возрастом и статусом человека. Правда, меня Коля считал «авторитетом», что позволяло вовремя осаживать шутника и делать ему замечания. Главным достоинством Николая была спос