обность нестандартно мыслить и быстро находить выход из совсем, казалось бы, безвыходных ситуаций. Коля учился у меня со второго класса, побывал с нашим школьным географическим клубом в Хибинах, на Кавказе, в Калмыкии. После шестого класса этот, безусловно, одаренный мальчишка потерял интерес к учебе, все чаще прогуливал уроки. Зато в музее Коля нашел себя: он помогал строить юрты, шить чехлы на чум, вел экскурсии для малышей. Если еще пару лет назад этот выросший без отца паренек не умел забить гвоздь, то сейчас все хозяйство музея лежало на Николае. Именно поэтому, когда встал вопрос его участия в экспедиции на Ямал в учебное время, директор школы вздохнул и отпустил юношу.
— У-ух, ну и дубак! — стуча зубами от холода, пробормотал Коля, помогая Майе спуститься со ступенек вагона на обледенелую платформу станции Лабытнанги.
— Ты бы еще в футболке сюда приехал! — усмехнулся я, скептически оглядывая Колино снаряжение: тоненькая курточка на «рыбьем» меху, армейские ботинки, черная шерстяная шапочка, свисающий до пояса вязаный шарф. Сильно подросший за последний год Коля был на полголовы выше меня, и в своем наряде худой, угловатый подросток с длинными волосами смахивал на беспризорника двадцатых годов.
— Как здесь красиво! — воскликнула Майя, с изумлением разглядывая людей в меховой одежде, машины на огромных колесах, снегоходы и нарты. На фоне крепких мужиков в унтах и ушанках Майя казалась совсем маленькой девочкой, а яркая курточка, сапожки и шапка с немыслимыми помпонами и кисточками дополняли образ милого городского ребенка, неведомо как очутившегося на Крайнем Севере.
— Ну, это ты еще тундры не видела! — улыбнулся я. — Только из окошка поезда!
— Да, но из окошка ты мне показывал чудесных полярных куропаток, зайцев, а один раз мы даже видели оленье стадо! — засмеялась Майя. — Так что я уже неплохо представляю себе эту самую тундру!
Мы спустились с платформы и подошли к стоянке такси. Пассажиры загружали в машины свой багаж, водители наперебой зазывали клиентов.
— Эй, молодежь! Вам в город? Садитесь, недорого возьму! — окликнул нас пожилой таксист, открывая дверь большого черного джипа. — По двести пятьдесят с человека и еще по сотне за ваши баулы!
Я кивнул своим друзьям, мы закинули рюкзаки в машину, и вскоре джип, хрустя снегом, выехал на трассу, ведущую к переправе через Обь. Спуск на реку был отмечен несколькими дорожными знаками, нелепо торчащими из сугробов и предупреждающими водителей об опасностях ледовой переправы.
— В этом году хорошая зима, морозная! — повернулся к нам водитель. — Думаю, до конца апреля переправа продержится!
— А потом как? — спросила Майя.
— Неделю еще смельчаки на снегоходах будут народ возить, а как лед тронется — только вертолетом по две тысячи пятьсот рублей с носа! — усмехнулся водитель. — А где-то недели через две после ледохода уже паромы пойдут…
Машина, взревев двигателем, выбралась на крутой восточный берег Оби. Мы проехали мимо огромного изваяния мамонта, одного из символов Салехарда, и помчались в сторону столицы Ямала. Неосвещенная трасса петляла в коридоре из чахлых лиственниц, далекий город подсвечивал низкое небо призрачным голубоватым светом, который Майя сначала приняла за северное сияние.
— Вам в городе куда? В гостиницу? — уточнил водитель.
— Нет, мы к друзьям! Почтовая, 17. Это прямо перед новым мостом, дом справа от дороги! — ответил я, чувствуя себя старожилом Салехарда. Водитель кивнул, и вскоре машина остановилась у длинного двухэтажного дома.
— Ну, удачи, туристы! — пожал нам руки водитель. — Смотрите девчонку в тундре не заморозьте!
Джип развернулся и уехал, мы влезли в лямки рюкзаков, и я напомнил своим друзьям:
— Людмила Езиковна — христианка, причем какой-то протестантской церкви. Не удивляйтесь, если попросит молитвы почитать вместе или еще что. А ты, Колян, лучше вообще молчи. Тебе человека обидеть — раз плюнуть.
— Да ладно тебе, Костян, я ж все понимаю, — проворчал Коля. — Буду молчать, если так надо…
Мы подошли к подъезду и начали открывать двери, причем все три открывались в разные стороны, что не могло не вызвать возмущения нашего юного спутника:
— Ну кто так строит? Трезвому войти трудно, а пьяный вообще снаружи останется и замерзнет!
— Колян, это для сохранения тепла! — терпеливо объяснял я. — И чтобы ветер не мог все три двери разом распахнуть. Вот ударит под минус сорок градусов, сразу поймешь, как важно здесь закрывать входные двери!
Поднявшись на второй этаж, я нажал кнопку звонка, и вскоре на пороге показалась хозяйка. Людмила Езиковна была в национальном платье, темно-зеленом, с оборками и широким воротником, являющим собой прекрасный образец купеческой моды середины XIX века.
— Ой, приехали! Здравствуй, Костя, здравствуй! Это твои друзья?
— Да, это Майя, она работает у меня в музее, и Коля, мой ученик! — представил я своих спутников.
— Ну молодцы, молодцы, быстро добрались! — улыбнулась хантыйка. — Раздевайтесь, проходите в дом, сейчас чай пить будем.
Людмила Езиковна показала нам, куда можно поставить рюкзаки, и вдруг спросила, внимательно посмотрев на Колю и Майю:
— Вы во Христа веруете?
— Угу! Веруем! — дружно закивали ребята.
— Ну вот и слава Богу! Я знала, что Костины друзья христиане! — улыбнулась хозяйка, и мы прошли на кухню. На столе появились мороженая рыба, морошковое варенье, тарелки наполнились ароматной горячей ухой. За ужином Людмила Езиковна расспрашивала меня о музее, о наших планах. Я рассказал, что собираюсь пополнить коллекцию новыми экспонатами, и напомнил хозяйке про обещание познакомить меня с ее сестрой, которая пишет стихи.
— Ты как из Москвы позвонил, сказал, что приедешь, так я сразу Дусе сообщила! — улыбнулась хантыйка. — Мы твою книжку стихов прочли, очень нам понравились! Дуся тебя ждет, прямо завтра можете и поехать!
— Ничего, что я не один? Не стесним мы хозяев? — задал я щекотливый вопрос. — Вы говорили, у Евдокии шестеро детей…
— Ничего, ничего! Не стесните. У меня ведь тоже полный дом народу. Девочки скоро придут, дочери мои, двое внуков в комнате своей уроки делают, Олежкины сын с дочкой. Ничего, потеснимся!
Вскоре квартира действительно стала наполняться людьми. Пришли дочери хозяйки: Феня, Света и Катя; перестав бояться гостей, из комнаты выглянули дети Олега, Лёша и Таня.
— Я вам в гостиной постелю. Майя пускай на кровати ляжет, а вы с Колей — на полу, в спальных мешках, — сказала хозяйка. — Но сначала надо Богу помолиться!
Людмила Езиковна принесла свое старое, потертое Евангелие и нараспев стала читать. Я негромко подпевал, Майя и Коля тихо сидели, опустив глаза. Закончив молитву, хозяйка проводила нас в комнату, пожелала спокойной ночи и добавила:
— Завтра рано разбужу! Автобус на Аксарку в восемь утра уходит, а вам еще до остановки добраться надо!..
Дом на Полярной улице
Утром Людмила Езиковна проводила нас до автобусной остановки, расположенной с другой стороны моста, между супермаркетом и памятником северному оленю.
— Ну, с Богом, с Богом! Я Дусе позвонила, она вас ждет. Дом найдете, крайняя улица, Полярная называется!
Зашипев дверьми, автобус тронулся, и мы поехали по хорошо знакомой мне дороге в поселок Аксарка. Майя и Коля прильнули к окнам, разглядывая застывшие в морозном воздухе однообразные пейзажи лесотундры. Трасса петляла по холмам, пересекала скованные льдом ручьи и реки, чье вечное стремление к величавой и спокойной Оби остановила на долгие девять месяцев студеная заполярная зима. Иногда сквозь черную сетку лиственничного леса проглядывала в дымке на горизонте и сама великая река — словно голубовато-белая лента, небрежно брошенная на поросшие чахлым кустарником просторы тундры.
Автобус остановился у магазина «Аргиш» в центре Аксарки. Мы прошли мимо школы-интерната, величественное здание которой живо напомнило Коле о пользе образования, спустились к Дому оленевода, где я с друзьями останавливался во время прошлой экспедиции, пересекли речку и свернули на окраину поселка. Улица Полярная тянулась вдоль самого леса, по высокой прибрежной террасе Оби, откуда открывался потрясающий вид на широкую реку, петлей охватывающую поселок. Дом сестры Людмилы Езиковны мы приметили сразу — на фоне старых, покосившихся бараков аккуратный новенький коттедж казался пришельцем из другого мира.
— Хозяева, здравствуйте! Есть кто дома? — крикнул я, входя во двор и запирая калитку.
Через некоторое время на пороге показался крепкий мужчина лет сорока, невысокого роста, с копной вьющихся темных волос. В длинном сером свитере, брезентовых штанах, плотно заправленных в унты, он напоминал одновременно героев Джека Лондона и наших казаков-землепроходцев. Лишь узкие черные глаза да чуть выступающие скулы подсказывали, что передо мной хант.
— Здравствуйте! Вы к кому? — спросил хозяин, внимательно разглядывая нас.
— Простите, Евдокия Езиковна здесь живет? — спросил я. — Мы от ее сестры, она должна была позвонить, предупредить, что мы приедем…
— А, звонила Люда утром, звонила. Ну, проходите в дом, Дуся там, с детьми…
Хозяин посторонился, и мы вошли в прихожую. На полу стояли мешки с мороженой рыбой, по стенам были развешаны снасти и меховая одежда.
— Рюкзаки здесь оставьте, да и верхнюю одежду. В доме тесно у нас…
Раздевшись, мы зашли в дом. Навстречу нам тут же выбежали две девочки, лет пяти-шести на вид, и в изумлении застыли на месте.
— Вот, знакомьтесь. Это Катя и Даша, наши младшие. Старшие все в школе сейчас. А вот и Дуся! — не привыкший к подобным визитам хозяин с явным облегчением представил нам свою жену, накинул куртку и вышел во двор.
Евдокия была намного младше Людмилы, и в то же время сестры очень походили друг на друга: тот же проницательный взгляд темных глаз, четкие движения, гордая осанка. Я вдруг остро ощутил какую-то внутреннюю силу, которая исходила от стоящей перед нами невысокой женщины в ярком хантыйском платье.