— Здравствуйте! Вы Константин, правильно? А это ваши друзья, Майя и Коля? — Евдокия улыбнулась ребятам. — Люда утром звонила, сказала, что вы приедете. Костя, мне очень понравились ваши стихи. И сама прочла всю книжку несколько раз, и дочерям читала. Ох, ну что это мы с вами в дверях разговариваем? Проходите на кухню, сейчас чай согрею!
Вслед за хозяйкой мы зашли в просторную светлую кухню. У больших пластиковых окон стоял длинный деревянный стол, на другой стороне разместились аккуратные шкафчики, микроволновая печь, телевизор, современная газовая плита. Если бы не пейзаж за окном, можно было подумать, что мы находимся в городской квартире где-нибудь в Москве.
Мы пили обжигающий чай, угощались морошковым вареньем и строганиной из муксуна. Я расспрашивал Евдокию о ее жизни, о детях.
— Шесть дочерей у нас с Петей! — улыбнулась хозяйка. — Старшие, Вика и Марианна, родились, когда мы еще кочевали. Петя бригадиром был, очень хорошим оленеводом. Каслали мы в бригадах воркутинского совхоза, за Уралом. Потом Света и Галя родились, они тоже кочевую жизнь застали. А когда младшие, Даша с Катюшей, на свет появились, совсем трудно жить стало. Петя говорил: будь у нас хоть один сын, остались бы в тундре! Ему помощник был нужен, а с шестью девочками в тундре трудно. Вот и перебрались в поселок. Петя теперь рыбачит, хотя по оленям до сих пор скучает…
— Зато здесь у вас дом большой, просторный! — заметила Майя.
— Ну как большой? Половина-то дома другой семье принадлежит, а мы ввосьмером в двух комнатках живем. Хотя, конечно, грех жаловаться. Когда в Аксарку приехали, первое время вообще в бараке ютились, дети на полу спали. Новый дом нам недавно дали, слава Богу! Так что теперь зимуем мы здесь, а летом на берегу Оби, возле Чапаевска, чум ставим, рыбачим…
— Это вроде дачи вашей, да? — простодушно поинтересовалась Майя.
— Какая уж там дача! — засмеялась Евдокия. — За полночь ложишься, в пять утра встаешь, сети проверяешь, а как путина идет, вообще сутками не спишь. Но дочкам там нравится: свобода, детей других много, бегают, играют…
Пока мы разговаривали с хозяйкой, Коля заскучал и, глядя в окно, меланхолично теребил ногтем сколотый край чашки. Заметив это, Евдокия всплеснула руками:
— Ох, что ж это я тебе чашку щербатую поставила! Давай поменяю!
— Нет-нет, что вы! — юноша тут же поставил чашку на стол. — Это я так, от задумчивости…
— С этими чашками щербатыми у нас вечно истории случаются! — покачала головой хозяйка. — Даже наша с Людмилой фамилия переводится как «треснутая чашка».
— Надо же, а я думал, что фамилия «Тайшин» происходит от татарского «тайши» — князь, а этот титул пришел к татарам от китайцев, где «Тай Джи» значит «Наследник императора»! — блеснул я своими познаниями в истории и лингвистике.
— Как интересно! — удивилась Евдокия. — Мы и не думали, что Тайшины — такая древняя фамилия. Но мы, Костя, вовсе не Тайшины. Я, например, Серасхова по мужу, как по мужу Людмила — Тайшина. Наша девичья фамилия — Атаман. Говорят, много лет назад приезжал в гости к нашему прадеду один священник. Уже многих хантов он в православную веру обратил, а прадед — ни в какую. И так ему священник этот надоел своими проповедями, что в очередной его визит велел прадед подать батюшке треснутую чашку. Священник это заметил и в отместку прозвал прадеда Ат Уман — «Треснутая Чашка».
— Интересно! А я бы решил, что Атаман — тоже татарская фамилия.
— Нет, это просто созвучие! — сказала Евдокия. — Хотя и говорят, что ханты платили дань татарам, фамилии у нас в основном свои.
— Евдокия, я знаю, вы тоже пишете стихи, — я перевел разговор на важную для меня тему. — Мне было бы очень интересно услышать стихи на хантыйском языке. Прочтете?
— Ну, я все-таки не поэт, пишу для своих детей или просто под настроение, — немного смутилась хозяйка.
— Так все поэты пишут для себя! — улыбнулся я. — Настоящие стихи всегда очень личные, поэтому они и нравятся людям. А вот если писать на заказ — это уже не поэзия…
— Хорошо, Костя, прочитаю. Но давай вечером. Сейчас девочки из школы придут, дел много будет: и обед разогреть надо, и уроки помочь сделать…
Вскоре дома действительно стало многолюдно. Первой из школы пришла высокая белокурая Вика, потом — веселая чернявая Марианна, затем прибежали чем-то неуловимо похожие, серьезные и внимательные Галя и Света. Младшие, Даша и Катя, перестали нас бояться и весело носились по дому.
Решив не смущать хозяев, мы с друзьями вышли немного прогуляться по Аксарке. К тому же надо было купить продуктов, чтобы хотя бы в этом не быть обузой большой семье Серасховых. Мы прошли через поселок, по крутому берегу спустились к Оби, где стояли вмерзшие в лед старые баржи и катера. Ледяную полосу реки, шириной возле Аксарки около двух километров, во всех направлениях пересекали следы снегоходов — и зимой великая река была главной транспортной артерией края. Мороз щипал щеки, ветер норовил забраться во все щели курток. Майя с Колей замерзли, и вскоре мы, заглянув по дороге в магазин, снова оказались в теплом доме на окраине поселка.
Ханты нын эвие
Честно говоря, я боялся, что мы будем в тягость хозяевам. Но Майя и Коля доказали, что не зря просили взять их с собой в экспедицию. Перед ужином Коля помог Вике и Марианне делать уроки, а потом они весело болтали, обсуждая московскую клубную жизнь. Майя нашла общий язык с Дашей и Катей, и вскоре малыши уже не отпускали девушку — Майя рисовала с ними, играла в разные игры, рассказывала сказки. Даже серьезный, немного замкнутый Петр не смог сдержать улыбки, увидев, как его дочери играют с Майей.
Вечером все не смогли поместиться за столом, поэтому ужинали по очереди. Старшие девочки вскоре ушли в свою комнату, малышей уложили спать, и у Евдокии наконец появилось свободное время, чтобы прочитать мне стихи.
— Евдокия, у вас каждый день так проходит? — спросил я хозяйку. — Когда вы вообще успеваете стихи писать?
— Сегодня легче было, спасибо Майе, заняла малышей, так-то они обычно вокруг меня вертятся. А стихи… Бывает, ночью записываю, что в голову придет. Много летом пишу, когда рыбачим. Уйдешь на лодке далеко в Обь, туман поднимется — словно нет берегов и ты одна в этом призрачном мире…
Евдокия теребила в руках тоненькую тетрадку, и я видел, что женщина волнуется.
— Костя, я редко читаю стихи, ты уж не суди строго… — Евдокия вздохнула и начала читать:
— Эвтам сахан, эвтам ваян,
Ханты нын эвие.
Мур кутна кариял,
Кортан ернасан…
Стихи лились, как музыка, непривычная мелодика чужого языка завораживала, уносила в неведомые дали, где среди бескрайних болот и вековечной тайги рождался этот древний певучий язык. Я смотрел на лицо Евдокии, которое словно источало свет, на ее руки, которые чуть подрагивали, сжимая тетрадку со стихами.
…Вес хощнат вуртэт,
Пенкат ал ворлалат.
Путы сэм хульман,
Охсахлал хуват…
Евдокия прочла несколько стихотворений и внимательно посмотрела на меня, беззвучно задавая вопрос, ожидая строгого суда столичного гостя.
А я был заворожен стихами и не мог ничего сказать, только отрешенно улыбался, глядя куда-то в пустоту. Евдокия первой нарушила молчание:
— Костя, я говорила, что эти стихи для себя, для детей, так что…
— Нет-нет, Евдокия! Что вы! — я наконец вышел из оцепенения. — То, что вы прочитали, — настоящая поэзия! Я не знаю хантыйского языка, но сама мелодика, размер — выше всяких похвал. Ваши стихи очень музыкальны, вам не говорили про это?
— Говорили, — смущенно улыбнулась Евдокия. — Некоторые мои стихи люди даже поют, как песни…
— Но это же здорово! — искренне восхитился я. — Зачем вам признание московского поэта, если ханты поют песни на ваши стихи?
Евдокия опустила глаза и даже немного покраснела:
— Так что, мне продолжать писать?
— Как будто если я скажу «нет», это что-то изменит! — засмеялся я. — А если серьезно, Евдокия, вам обязательно нужно писать. Это у русских такое множество поэтов, что всех и не вспомнишь. Поэтому и значение поэзии у нас не так велико, не так сильно стихи влияют на людей. А у ненцев, у хантов поэтов мало, зато каждый поэт может повлиять на судьбу своего народа. Вы где-нибудь печатались?
— Пробовала, отправила свои стихи в местную газету, их даже напечатали! Эти газеты люди хранили, давали стихи переписывать друг другу. — Евдокия вновь смущенно улыбнулась. — А потом решила я показать стихи известному у нас поэту-ханту. Думала, поможет напечататься в журналах или в окружной газете. А он говорит: переведите свои стихи на южный диалект, тогда и напечатаем!
— Простите, Евдокия, неужели южный диалект настолько отличается от северного, что нужно переводить стихи с хантыйского на хантыйский?
— Сильно отличается. Мы даже, бывает, не понимаем южных хантов. А литературным языком у нас считается только южный диалект, его еще называют шурышкарским — есть такое село на юге. Ведь как было дело? В тридцатые годы первыми окончили Институт Севера в Ленинграде южные ханты, стали писать на родном языке, печататься — их диалект и признали литературным языком всего народа!
— И что, вы согласились перевести свои стихи на шурышкарский диалект? — спросил я, уже догадываясь, какой получу ответ.
— Костя, если бы я перевела свои стихи с приуральского диалекта на шурышкарский, их уже не смогли бы прочесть мои земляки! Все это я и сказала тому поэту, прямо в лицо, даже резко немного, как сейчас понимаю. Так и не опубликовалась…
— Евдокия, а что, если издать книжку ваших стихов? На приуральском диалекте? — Новая идея настолько захватила меня, что я вскочил и принялся ходить по кухне, рискуя разбудить спящих Майю и Колю. — По этим книжкам могли бы учить стихи дети в школах-интернатах, людям не пришлось бы переписывать полюбившиеся произведения…
— Костя, я давно мечтаю о книжке своих стихов, — вздохнула Евдокия. — Но на это нужны деньги, а главное, у приуральского диалекта нет своей письменности.