— Ну, деньги мы попробуем найти в Москве! Вообще издать книжку в мягкой обложке стоит не так дорого, как может показаться на первый взгляд. А письменность… Ведь ваши стихи читают, так? Значит, вполне можно взять за основу буквы южного диалекта, что-то изменить, может быть, добавить несколько новых букв, которые передадут звуки приуральского диалекта…
— Это очень большая работа! И ответственная. Если мы издадим книгу — первую книгу на северном диалекте, — то другие поэты и писатели моего народа будут воспринимать ее как эталон языка.
— Но это же здорово! — воскликнул я. — У вашего диалекта появится своя письменность, и у хантов будет целых два литературных языка! Не каждый народ может похвастаться таким богатством.
— Да, наверное, надо попробовать, — наконец согласилась Евдокия. — Мои собственные дочери не могут в школе учить стихи! Педагоги удивляются: стихи на родном хантыйском языке детям даются труднее, чем на русском! А все дело в разнице диалектов. Я показала учителям свои стихи, и сейчас их разучивают дети в нашей школе-интернате. Знаешь, Костя, ведь и в школе меня уже не раз просили издать книжку стихов для детей-хантов как учебное пособие…
— Значит, решено! — подвел я итог. — Я буду искать в Москве спонсора, а вы найдете специалистов — лингвистов, филологов, — которые помогут нам грамотно написать книжку на приуральском диалекте.
— И не только специалистов! Нужно еще поговорить со стариками, с бабушками, которые помнят чистый северный язык, знают красивые старинные обороты, пословицы…
— Верно! Евдокия, а ваши стихи не пробовали переводить на русский язык?
— Ну, кто же этим будет заниматься? — улыбнулась хозяйка. — Я сама, правда, пробовала что-то переводить, но стихи не получились — ни рифмы, ни размера. Так, перевод смысла, не больше…
— Евдокия, а можно мне попробовать? Правда, я совсем не знаю вашего языка, но если у вас есть подстрочники — это то, что вы сами уже перевели, — я постараюсь их обработать, чтобы получились стихи. И, если вам понравится, их можно будет напечатать, причем не только в местных газетах, но и в центральных! На русском языке читают и говорят сотни миллионов человек, и через вашу поэзию множество людей узнает о северных хантах, об их радостях и бедах…
— Хорошо, Костя, попробуй! — очень серьезно сказала Евдокия, и я заметил, как она взволнована. — Мне очень нравятся твои стихи, к тому же ты знаешь о жизни хантов не понаслышке. Сейчас я принесу свои записи…
Хозяйка вышла и вскоре вернулась с тоненькой тетрадкой, где аккуратным, почти школьным почерком были записаны ее стихи на русском языке: «Девушка ханты», «Авка мой пропал», «Переход через горы»… Я листал страницы в клеточку, и перед моими глазами вставала жизнь Евдокии: кочевки на Полярном Урале, встреча с любимым, рождение первой дочери, вечная смена времен года, сквозь которую тоненькой ниточкой тянутся караваны-аргиши оленеводов…
Я понял, что этой ночью заснуть мне не удастся. Забравшись в спальный мешок, я включил фонарик и принялся за работу. Перевод давался легко, рифмы получались образные, необычные, и я старался не упустить этот момент вдохновения, подаренный ночным разговором с Евдокией. По страницам полевого дневника летели строчки, буквы толкались, торопясь занять свое место, и в их суетливой беготне рождались стихи:
«На шубке — бисер яркий,
С узорами кисы,
Платком — отца подарком —
Покрыты две косы.
Мороз румянит щеки,
Под росчерком бровей
Глаза черны, глубоки —
С теплом июльских дней.
Идет по снежной тропке
Красиво, не спеша, —
А парни не из робких
Вслед смотрят чуть дыша.
Рыбачит, шьет, каслает,
Легко поставит чум,
Посмотришь — ей любая
Работа по плечу.
Она — среди оленей,
В байдаре на воде,
Не знающая лени
И верная в беде.
По тундре снежно-зыбкой,
Где лишь ветра поют,
Она несет с улыбкой
Надежду, свет, уют…»
Народный депутат
Когда утром я открыл глаза, все уже сидели за столом. Поскольку спали мы на полу в кухне, разбудили меня, судя по всему, звон ложек и негромкий разговор. Я вылез из спальника, умылся и присоединился к своим друзьям.
Старшие девочки уже ушли в школу, и завтрак готовили Галя со Светой, которые учились во вторую смену. Катя и Даша с важным видом сидели возле отца, а Коля и Майя — на лавке возле окна.
— Петр, а где Евдокия? — спросил я хозяина. — Еще не проснулась?
— Она уже час как на работу ушла! — усмехнулся Петр. — Это ты так крепко спишь, что тебя можно было в этом твоем мешке в другую комнату отнести, а ты б и не проснулся!
— Ну, это только сегодня! — не согласился я. — Просто всю ночь стихи Евдокии переводил, вот и заснул только под утро.
— Да, Дуся рассказала о ваших планах. Ну, не знаю, не знаю… — покачал головой Петр. — Книгу напечатать — это ж какие деньги нужны!
— Ничего, найдем деньги! — твердо сказал я. — А кем, кстати, Евдокия работает?
— Народным депутатом! На общественных началах, правда. Это у вас в Москве депутаты жируют, а Дуся за свою работу денег не получает. Ни денег, ни льгот. Зато к ней каждый день ходят разные люди со своими проблемами: и ханты, и ненцы, и зыряне, да и русские. Вот и бегает она ко всяким чиновникам, все хочет людям помочь, правду ищет!
Петр говорил негромко, даже чуть равнодушно, словно намекая на то, что он не разделяет общественного рвения жены, относится к этим ее заботам как к некоему баловству. Но за напускным равнодушием я почувствовал, как Петр гордится Евдокией, как сильно он ее любит — со всеми ее странностями, стихами и бескорыстной депутатской работой.
После завтрака Катя и Даша с веселыми криками утащили Майю в свою комнату играть и рисовать, Коля отправился помогать Петру упаковывать в мешки рыбу на продажу, а я устроился за столом и продолжил переводить стихи.
Евдокия вернулась через час, раскрасневшаяся от мороза, явно взволнованная.
— Евдокия, что-то случилось? — спросил я, отрываясь от работы.
— Случилось… — вздохнула Евдокия. — Женщина-тундровичка приехала рожать в поселок. Родила, и тут выяснилось, что паспорт ее просрочен. И ей, представляешь, отказали в выплате пособия на ребенка! Говорят: поезжайте в город, заплатите штраф, получите новый паспорт, тогда и выплатим пособие! А куда она с новорожденным ребенком поедет? У кого в городе жить будет, пока ей паспорт оформят, на какие деньги?
— И что она, в тундру вернулась без пособия? — спросил я, не очень удивленный этой историей: несправедливости хватало и на Большой земле.
— Никуда я ее не отпустила! — голос Евдокии почти звенел. — Пошла к главе района, тот меня уже знает. Я ему говорю: так и так, надо паспорт быстро делать, не гонять женщину с малышом по инстанциям. Он, конечно, давай юлить: и нет полномочий у него, и все это долго оформлять… Тут я кулаком по столу как стукну! Говорю: пойду к председателю Госдумы, к Харючи, пойду к Неёлову, губернатору — тебе хуже будет!
Я с восхищением смотрел на Евдокию. Глаза ее горели, кулаки были сжаты, волосы выбились из-под платка. Такими я представлял себе героев тридцатых годов, первых депутатов райсоветов Крайнего Севера, искренне боровшихся за права людей. Но я даже предположить не мог, что народные избранники и в наши дни могут помочь простому человеку. У нас звание «депутат» стало почти ругательством, а здесь, в далеком поселке Аксарка, передо мной сидела женщина, которая добровольно, без всякого вознаграждения и депутатских льгот помогала своим землякам добиться справедливости.
«Вот с кого нашим депутатам надо брать пример!» — подумал я, глядя на Евдокию.
— Так что, выдали паспорт?
— Конечно, выдали! — просто сказала Евдокия. — И ехать ей никуда не пришлось, пособие сразу оформили. Пытались, правда, штраф с нее взять за просроченный паспорт, но я их пристыдила. Говорю: я сама с мужем и детьми полжизни в тундре каслала, знаю, как трудно там куда-то добраться. И если олени твои идут на север, то какой там просроченный паспорт — стадо бы не растерять! А вы, говорю я им, сидите в своих кабинетах, жизни простого народа не знаете, так хоть не мешайте работать людям!
— И что чиновники, извинились? — невесело усмехнулся я.
— Пришлось им извиниться, конечно! — не заметив моей иронии, продолжала Евдокия. — Обещали, что больше такого не повторится. Но не верю я им. Каждый день что-нибудь подобное происходит…
Евдокия села за стол, с грустью посмотрела в окно:
— Недавно старика обманули. К старому ханту, уважаемому работнику, бывшему передовику, пришли строители, которые должны были построить ему дом. И попросили подписать бумагу — якобы о приемке леса для стройки. Дали пустой лист, тот внизу поставил подпись. А через две недели старик по телевизору увидел отчет властей района о том, что для него построен новый дом. А дом так и остался в виде кучи бревен… Пришлось мне тогда и в город несколько раз ездить, в ведомства разные ходить. Хорошо, что есть у меня депутатское удостоверение. Льгот оно не дает, кроме одной — могу к чиновникам попасть без очереди. Тогда, правда, начальники мне все как один говорили: да, нехорошо со стариком получилось, но денег уже нет, поздно вы приехали. И только когда до самого верха дошла, до губернатора — добилась справедливости! Выдали старику сто семьдесят тысяч рублей на постройку дома. Но кто ему моральный ущерб возместит? Кто здоровье вернет, этой нервотрепкой подорванное? Вот такие дела, Костя…
— Евдокия, да ведь есть же Ассоциация коренных малочисленных народов Севера, другие организации, которые борются за права оленеводов и рыбаков. Разве они ничего не делают? — спросил я.
— Есть у нас такие организации, — кивнула Евдокия. — Меня недавно чуть не выбрали в руководители одного местного отделения. Но руководителем стал один ненец, в перерывах он ко всем подходил и говорил: выберите меня, выберите меня! Там ненцев много было, его и выбрали. «Буран» казенный получил, лодку, мотор импортный. Да только не очень он старается народ свой защитить — везде ездит, людям показывается, любит поговорить про свою работу; а где надо выступать, с чиновниками бороться — молчит. Со всеми соглашается. А надо говорить, рассказывать о наших проблемах, чтобы они решались! Объяснять надо! Власти ведь часто просто не знают ничего о нашей жизни, не представляют наших забот и проблем. Ведь что на материке совершенно нормально, что приемлемо для горожанина, может быть практически невыполнимо для тундровика. Например, год назад ввели обязательную регистрацию «буранов» для оленеводов — до этого они все без номеров ездили да и без прав. Люди были и не против получить в ГИБДД номера, но человек, который их выдает, уехал на долгое время. И началось! Стоит тундровику приехать в поселок — сразу штрафы, иногда даже «бураны» отбирали. Люди стали бояться в поселки заезжать. Допустим, везет человек рыбу — «буран» оставит в тундре и в поселок на себе мешки таскает. Так же и оленеводы, им же много вещей покупать надо сразу: продукты, топливо. Так и носили на себе по несколько километров, бочки с бензином катили, а то и сами в нарты запрягались. Я по