и изобразив мою огромную бороду, отросшую за время экспедиции.
— Да какая разница? — махнул рукой старый хант. — Главное — копайте осторожно, чтобы дерево не повредить, а то не довезете нарты мои до Москвы! А мы с тобой, Петр Иваныч, пойдем в дом, будем про оленей говорить!
Через два часа, мокрые от пота, мы с Колей извлекли на поверхность пять нарт. Покрытые коркой льда сани были похожи на каких-то древних животных, вынырнувших из пучин ненецких легенд о жителях ледяных подземелий, белоглазых сихиртя.
Две нарты нуждались в ремонте, и Афанасий с Петром, быстро вырезав деревянные планки, ремнями притянули их к ненадежным сочленениям. Затем Петр связал нарты попарно, так, чтобы массивные сани были внизу, а более легкие — сверху. Наш импровизированный аргиш смотрелся внушительно, и у меня опять возникли сомнения, что старенький «буран» довезет все это хозяйство хотя бы до Аксарки.
— Ну, пойдем, чай попьем на дорожку! — пригласил нас в дом Афанасий.
Я расплатился за нарты, и мы плотно пообедали строганиной и горячим бульоном, который приготовила заботливая Нина.
Вагон оленьих шкур
Мы попрощались с хозяевами, Петр завел «буран», мы с Колей уселись на шкуры, и наш поезд из нарт не спеша заскользил по улицам Белоярска. Встречные прохожие улыбались, глядя на наш аргиш, дети бежали следом, стараясь вскочить на нарты, и громко смеялись. Наконец поселок остался позади, и мы поехали к коралю, где осенью шла забойка оленей. Недалеко от кораля стояли два огромных ангара, а рядом с ними — небольшой двухэтажный дом. Туда, как я понял, мы и направлялись.
— Приехали! — заглушив двигатель, сказал Петр. — Пойдем, Костя, сначала покупку шкур в конторе надо оформить…
Мы вошли в дом, поднялись на второй этаж. В небольших комнатках справа и слева по коридору женщины шили меховые сапожки, курточки, делали какие-то сувениры. Постучав в массивную, обитую черной кожей дверь, мы зашли к хозяину предприятия. За широким столом сидел полный кавказец лет сорока, с большой залысиной и веселыми черными глазами.
— А, захади, захади! — поднялся он нам навстречу. — Туриста привез, Пэтя? Что нужна? Сапоги мэховые, сувэниры, все есть! Мэня Арсэн зовут, спрашивай, нэ стэсняйся!
— Здравствуйте, Арсен! — улыбнулся я. — Нам бы шкуры купить оленьи, недорого…
— Шкуры? Зачэм тэбэ шкуры, а? Жэна шить будэт, да? Лучшэ купи готовый вэщи, нэдорого будэт!
— Арсен, нам шкуры для музея нужны. Невыделанные, из них постели сделаем в чуме, как у ненцев! — попытался я объяснить разговорчивому хозяину цель нашего визита.
— Ха, ну ты скажэшь! У тэбя постели нэт, да? На шкурах спать сабрался! Ладно, шутка это, понял? Нэ обижайса, харашо? Шкур много, цэлый ангар! Сколько тэбэ надо?
— Штук тридцать больших, я думаю, хватит! — мысленно прикинул я размеры шкур и их вес.
— Э-э-э, я думал, ты сэрьезный пакупатэль! Бэри сразу вагон, а? Дэшэвле уступлю! В Масквэ прадашь, багатый будэшь!
Насилу уговорив Арсена не продавать мне шкуры вагонами и фурами, мы спустились вниз и пошли к ближайшему ангару.
— Этот ангар как халадильник, понимаэшь? — весело рассказывал Арсен, отпирая огромный замок. — Осэнью шкуры загружаэм, они замэрзают и до вэсны как новые!
В огромном ангаре было действительно холодно, как в морозильной камере. Вдоль стен лежали огромные кипы шкур, разного цвета и размера. То, что это невыделанные шкуры, я понял сразу: с некоторых свисали куски мяса и жира, на меху чернели застывшие пятна крови.
— Арсен, а что будет со шкурами весной, когда потеплеет? — задал я резонный вопрос.
— Ну, тридцать штук ты сэйчас купиш, да? Нэкоторые мы на сувэнир пустим, на сапожки. А остальные вэсной выкинуть надо будэт. Жалко, да что падэлать — никаму эти шкуры нэ нужны. Э, конэчно, кромэ тэбя, дарагой! Можэт, все-таки вазьмешь вагон, чтобы такой тавар нэ пропал?
Арсен грустно улыбнулся, и я понял, что ему действительно жалко все эти тысячи шкур, которые каждую весну выбрасывают на свалку. Я вспомнил рассказы Гаврилы: летом оленеводы готовы голодать, лишь бы не забивать оленя во время линьки: шкура пропадет. А здесь…
— Ладно, Костя, давай выбирать шкуры, которые на постели пойдут! — прервал мои размышления Петр. Он подошел к ближайшей меховой горе и начал сбрасывать на землю шкуры.
— Вот смотри! Здесь оленя неаккуратно забили, шкура рваная. Такая уже никуда не годится! — хант отбросил шкуру в сторону. — А вот эту, смотри, оводы поели! От овода прививки делают, но, если пастухи неопытные или ленивые, часть оленей упускают. Видишь с обратной стороны небольшие бугорки? Там личинки сидели. Начнешь такую шкуру выделывать — вся в дырках будет. А вот эта ничего шкура, но вся кровью заляпана, нельзя такую на постель брать, кровь со шкур плохо отмывается! Ее только на замшу пустить можно или аркан сделать…
Петр перебирал шкуры, откладывая в сторону те, которые пойдут на постели. Я внимательно слушал объяснения бывшего бригадира оленеводов и все больше убеждался, что без помощи Петра купил бы совсем никудышные шкуры.
Арсен тоже внимательно смотрел за тем, как Петр выбирал шкуры, цокал языком и восхищенно приговаривал:
— Э-эх, я ужэ сколько лэт здэсь работаю, а вот так харашо шкуры нэ умэю выбирать! А вот Пэтя молодэц, хароший оленэвод, сразу видно!
Наконец тридцать шкур были отобраны и сложены в стороне.
— Ну, тэпэрь дэло за малым! — сказал Арсен. — Вот чэк, оплати в канторэ совхоза, Пэтя знаэт, гдэ это, и забирай свои шкуры!
Оставив изрядно продрогшего Колю сторожить наши нарты, мы отцепили снегоход и налегке поехали в поселок. Контора совхоза «Байдарацкий», расположенная на окраине Белоярска, представляла собой длинный двухэтажный дом, обитый сайдингом. Я зашел внутрь и, не зная, к кому обратиться по поводу оплаты чека, заглянул в кабинет директора. Кабинет был украшен охотничьими трофеями, за столом сидел крепкий пожилой мужчина, с ежиком седых волос, в пиджаке поверх толстого свитера.
— Здравствуйте! — сказал я. — У нас экспедиция из московского музея, мы бы хотели шкуры купить, вот чек…
— Из столицы, значит? — внимательно посмотрел на меня хозяин кабинета, поднялся из-за стола и протянул руку. — Петр Михайлович Кожинов, директор совхоза!
— Очень приятно, Петр Михайлович! — улыбнулся я, отвечая на рукопожатие. — Меня Константин зовут, я директор Музея кочевой культуры в Москве.
— Вот так история, встретились два директора! — засмеялся Петр Михайлович. — Значит, Константин, вам шкуры нужны. Сколько возьмете?
— Тридцать штук, вот чек, Арсен уже выписал! — я протянул директору бланк.
— Немного, немного… Жалко шкуры эти, каждую весну выбрасывать приходится!
— Арсен предлагал вагон купить, но нам в музей столько не надо!
— Ну ясно, ясно… — директор подписал чек и протянул его мне. — В кассе оплатите — и забирайте. Шкуры у нас дешевые, по семьдесят рублей штука. Так что, если надо будет еще, милости прошу!
— Петр Михайлович, — я решил задать не дающий мне покоя вопрос, — а почему шкуры выбрасывают? Неужели нельзя наладить какое-то производство?
— Садитесь, Константин, расскажу! — директор жестом указал мне на мягкое кресло. — Но учтите, о наболевшем я могу долго говорить!
Я устроился в кресле, и Петр Михайлович начал свой рассказ:
— Как вам известно, Константин, сейчас оленеводство, да и вообще все сельское хозяйство в стране находится в упадке. А ведь Россия является крупнейшей в мире оленеводческой державой, как ни смешно это звучит. Четверть страны занимают оленьи пастбища! А самое большое поголовье стад — у нас, на Ямале. Сейчас на полуострове почти семьсот пятьдесят тысяч оленей! Для сравнения: на Чукотке, которая занимает большую площадь, — только двести пятьдесят тысяч. Оленеводство у нас процветало и в годы советской власти, потому что на Ямале всегда были частные хозяйства, не только совхозные. Вот и сейчас в бригадах нашего совхоза более тридцати процентов поголовья — личные олени. А когда оленевод пасет стадо, в котором треть оленей — его собственные, он гораздо ответственнее относится к работе. Ненцы очень любят своих оленей, они инстинктивно стремятся увеличить поголовье стада, чего бы им это ни стоило…
— Да, вот и старик Афанасий все мне только за оленей продавал! — улыбнулся я.
— Афанасий — великий оленевод! Сейчас таких мало осталось, после школ-интернатов мальчишки утрачивают многие навыки, всему приходится учить заново…
Я согласно кивнул, вспомнив свою работу в школе-интернате, и Петр Михайлович продолжил:
— Так вот, стада постоянно растут. Раньше это было оправданно, олени гибли от копытки, от бескормицы. Неслучайно ненец никогда не станет хвастаться поголовьем стада. Есть ненецкая пословица: «Олень — пушинка, несомая ветром! Сегодня есть стадо, завтра — нет»!
Но сейчас, с появлением ветеринарии, комбикормов, увеличение стада может привести к другой проблеме — перевыпасу. Огромные стада просто выбьют ягельники, и тогда поголовье, конечно, сократится, но уже стремительно и неуправляемо! Единственный способ избежать этого — забивать оленей на мясо, на шкуры. Это и возможность для оленеводов заработать, и гарантия сохранения пастбищ Ямала. Но здесь встает главная проблема, Константин: эти олени никому не нужны, кроме их хозяев! То количество, которое мы забиваем, обеспечивает мясом только наш небольшой комбинат, построенный канадцами. Больше забивать мы не можем, хотя оленеводы и рады продать совхозу оленей: комбинат и так едва справляется с объемами работы. А шкуры, как вы уже знаете, приходится просто выбрасывать. А ведь в Норвегии и Финляндии из оленьих шкур делают прекрасную замшу, шьют перчатки, куртки… Но у нас — увы! Причем такая же ситуация и в других оленеводческих совхозах: в Салехарде, Воркуте. А ведь к нам проложена железная дорога, можно вагонами-рефрижераторами вывозить диетическое мясо в Центральную Россию! Но это никому не интересно. Для правительства страны наш регион — это только нефть и газ. Конечно, гораздо проще пробурить скважину и качать оттуда «голубое золото», чем пасти оленей или рыбачить. У рыбозаводов, кстати, те же самые проблемы: их продукция никому не нужна!