— Зачем? — пожал плечами Гаврила. — Ты говорил, что в музей нарты нужны, вот мы с Сергеем и решили тебе ее подарить…
— Спасибо огромное, Гаврила! Но ведь легковая нарта — самая дорогая, ее сложнее всего сделать. Давайте я вам заплачу за нее?
— Что ты, что ты! — замахал руками Гаврила. — Ты нам каждый раз подарки привозишь, вон и в этот раз какие бубенцы привез, из самой Монголии! Так что забирай в подарок, так мы с сыном решили!
Отвязав нарту от снегохода, мы откатили ее к моему аргишу, стоявшему позади дома. На фоне старых, потемневших от времени вандеев новенькая легковая нарта смотрелась как «ямаха» рядом с «буранами».
— Костя, ты собирался куда-то? — спросил Гаврила. — Давай подвезу!
— Спасибо, Гаврила! Мне надо к старшей сестре Евдокии зайти, к Дарье, ягушку у нее забрать…
— К Дарье? — отчего-то смутился Гаврила. — Ну ладно, поехали, я ее дом знаю…
Через несколько минут Гаврила остановил снегоход у большого деревянного дома, окруженного высоким крепким забором.
— Ты иди, я тебя здесь подожду! — сказал Гаврила, заглушив двигатель «бурана».
Решив, что Гаврила не хочет смущать Дарью своим присутствием из-за того, что он язычник, а она христианка, я не стал настаивать и поднялся по крутым ступеням крыльца.
Хозяйка была дома. Высокая для хантыйки, красивая пожилая женщина вышла мне навстречу.
— Здравствуй, Костя! Ягушка готова, смотри! — Дарья развернула суконное платье, богато украшенное орнаментами.
— Спасибо, Дарья Езиковна! — поблагодарил я. — Чудесная ягушка, как раз для музея. Сколько я вам должен?
— Как договаривались, Костя, я лишнего не возьму! — твердо сказала Дарья и спросила:
— Ты говорил, тебе еще малица нужна? Можно сделать!
— Только мне тонкая нужна, летняя, из одного слоя шкур. А то я в зимней малице умру в Москве от теплового удара! В чуме у меня жарко…
— Сделаю, сделаю! В следующий раз приедешь, заберешь — или у меня, или у Дуси оставлю…
Я попрощался с хозяйкой и вышел на улицу. Гаврила сидел на снегоходе, о чем-то задумавшись. Я сел рядом и тихо спросил:
— Гаврила, вы не зашли к Дарье потому, что она христианка?
— Нет, что ты, Костя! — ненец грустно улыбнулся. — Я же тебе говорил, мы к христианам нормально относимся…
— Тогда почему… — начал я и осекся, словно почувствовав, что затронул некую запретную тему.
Но Гаврила, вздохнув, сам ответил на мой невысказанный вопрос:
— Любил я Дарью в юности, очень сильно любил! Она самой красивой девушкой в поселке была: высокая, статная. Я, когда в Аксарку приезжал, все время старался повод придумать, чтобы ее увидеть. Но она меня словно не замечала. Да и кто я был? Неграмотный сирота, простой оленевод. А она словно княгиня ходила, многие парни в поселке за ней ухаживали: и ханты, и русские. Не выдержало мое сердце, решил я ей о своей любви сказать! Так она на меня лишь глянула свысока, а потом еще и рассмеялась. Ох и больно мне было, и стыдно, убежал я от ее дома! И старался с тех пор Дарье на глаза не попадаться. Сколько лет прошло, а я вот до сих пор робею, не могу к ней в дом зайти…
— А потом что было, Гаврила? Вы с Марией встретились?
— Не сразу, — покачал головой ненец. — Я в совхозе работал, часто в поселке бывал, в контору заходил по делам. А там девушка всеми бумажными делами занималась, Софьей звали. Ненка, но городская: после школы уехала в город, на бухгалтера выучилась и вернулась в наш совхоз работать. И полюбил я ее, а она — меня! Поездки в Аксарку праздником для меня стали. Софья говорила: поженимся, брошу эту работу в конторе, будем с тобой в чуме жить! Но тут мать моя узнала о нашей любви и запретила мне с Софьей встречаться, велела о свадьбе забыть. Говорила: мне в чуме помощница нужна, настоящая тундровичка, а не какая-то городская девка! Ничего, мол, городская не умеет: ни шить, ни готовить, ни чум собирать. И, чтобы я не надумал тайком от нее на Софье жениться, сама нашла мне невесту. В тот год рядом с нами семья ненцев кочевала, у них девушка была на выданье. Так вот и поженились мы с Марией. А Софья моя, как узнала, на следующий день в город уехала, навсегда. Больше я с ней никогда не встречался…
Гаврила замолчал и снова вздохнул. Над Аксаркой плыли низкие серые тучи, начал кружиться мелкий снежок. Я сидел рядом с ненцем и думал, как все-таки похожи люди, даже живущие так далеко друг от друга. Что все наши различия в языке, культуре, образе жизни — лишь оболочки, под которыми скрываются общие для всех людей желания, мысли, чувства. И моя работа исследователя чужой культуры вдруг предстала совершенно в ином свете: изучая внешние различия, я должен был найти в каждом народе, в каждом человеке то общее, что объединяет нас. То, за что мы называем друг друга людьми…
— Ладно, Костя, поехали! — Гаврила повернулся ко мне. — Засиделись мы что-то…
Я сел позади ненца на снегоход, и вскоре мы уже были у знакомого дома на Полярной улице. Я обнял Гаврилу на прощание, и ненец сказал:
— Знаешь, Костя… То, что я рассказал тебе, — это все в прошлом. Я Марию очень люблю, она мне давно уже самый близкий человек. Всю жизнь рядом, детей хороших вместе вырастили. А что в юности было — то уже как туман над Обью…
— Я знаю, Гаврила, — посмотрев в глаза ненцу, тихо сказал я. — Я знаю…
Божий дар
Пришло время собираться в обратный путь. Я думал, как вывозить нарты и мешки с одеждой, и спросил об этом Петра.
— Отвезу я твой аргиш, не переживай! — улыбнулся хант. — Дорога по Оби хорошая, прямо к поезду на снегоходе подъехать можно. Только одному опасно ехать: вдруг нарты опять перевернутся? Ты оставь Колю, он мне поможет.
Мой ученик с радостью согласился: юноше путешествие на «буране» все еще представлялось романтикой. Мы же с Майей решили выехать из Аксарки на автобусе следующим утром.
— Костя, я твои переводы стихов прочла, которые ты мне перед отъездом к Олегу оставил, — сказала Евдокия за ужином. — Очень хорошо получилось, мне понравилось! Сразу видно, что нашу культуру ты знаешь и любишь! Если ты не возражаешь, я три стихотворения в твоем переводе опубликую в нашей газете, в «Приуралье»?
— Конечно, Евдокия, о чем речь! — радостно закивал я. — Для того и переводил, чтобы люди читали! А что насчет книжки, не решили?
Евдокия внимательно посмотрела на меня и покачала головой.
— Ох, не знаю, Костя! Стихи я отобрала, конечно, как ты просил, но как-то не по себе мне от этой идеи…
— Не бойтесь, Евдокия! — пытался я успокоить хантыйку. — Я, когда первую книжку издавал, тоже ужасно волновался! С первой книгой всегда так, у всех авторов!
— Я о другом думаю: как нам без ошибок написать, чтобы потом люди не возмущались? — вздохнула Евдокия. — Все-таки первая книга на нашем диалекте, ответственность огромная…
— Вы же сами предлагали позвать специалистов, посоветоваться; совместными усилиями и исправим ошибки! — нашел я выход из положения.
— Хорошо, Костя! — наконец согласилась Евдокия. — Я тогда завтра с вами в город поеду, соберу знающих людей, и до вашего отъезда книжку мою проверим!
Ранним утром, простившись с Колей, мы с Евдокией и Майей выехали в Салехард. Прибыв в город, решили занести тяжелые рюкзаки к Людмиле Езиковне и встретили хозяйку на пороге.
— Ой, вернулись, путешественники! Ну слава Богу, слава Богу! И Дусю с собой привезли! А мы вот с дочками в Дом молитвы собрались! Пойдемте с нами, я вас с пастором познакомлю!
Отказываться от приглашения было неудобно, да и мне, если честно, было интересно побывать в протестантской церкви. Дом молитвы располагался на берегу реки и представлял собой небольшую одноэтажную постройку. Внутри ничто не напоминало о церкви, как мы привыкли себе ее представлять. На небольшой сцене стояли синтезатор и барабаны, на стенах висели мощные колонки, перемежаясь с плакатами, на которых были изображены счастливые люди, познавшие Христа. Дом молитвы постепенно наполнялся прихожанами, пришел и пастор, невысокий пожилой хант в джинсах и кожаной куртке, с сетью веселых морщинок под глазами. Пастор встал за синтезатор, полилась приятная музыка, и люди, раскачиваясь в такт, стали петь псалмы и хвалебные гимны Господу. Было что-то возвышенное и объединяющее в этом пении, и я сам не заметил, как принялся покачиваться в ритме музыки. Ритм постепенно ускорялся, и вскоре на сцену стали выходить люди — по одному, по двое — и нараспев говорить на непонятных языках. Люди явно находились в трансе, и смотреть на них было одновременно и интересно, и жутковато.
— Это говорение на других языках! — восторженно шепнула мне Людмила Езиковна. — Даром этим Иисус наградил апостолов, чтобы они могли нести свет веры разным народам!
Хантыйка неожиданно взяла Майю за руку и потащила к сцене. Девушка только тихонько пискнула, пытаясь сопротивляться, но Людмила Езиковна была уже в легком трансе, и вырваться не получилось. И тут случилось чудо! Майя, обычно тихая и скромная, стала раскачиваться вместе с Людмилой Езиковной и говорить на совершенно незнакомом мне языке, похожем на смесь монгольского и татарского!
— Бог вошел в ее сердце! Бог вошел в ее сердце! — нараспев кричала Людмила Езиковна, восхищенно глядя на продолжающую говорить на чужом языке Майю.
Когда эта странная молитва закончилась, я тихонько отвел Майю в сторону и тихо спросил:
— Ты что, правда стала говорить на незнакомом языке?
— А куда мне было деваться? — так же тихо ответила Майя. — Тебя бы вытащили на сцену, еще не так бы заговорил! Подбирала слова из разных языков, вот и весь фокус. В конце концов, у меня филологическое образование!
— Ну ты даешь! — я восхищенно посмотрел на девушку. — Теперь Людмила Езиковна тебя на руках носить будет — при всех прихожанах такой дар открылся!
Пока Людмила Езиковна общалась с другими женщинами, я подошел к пастору. Хант устало опустился на край сцены и с улыбкой смотрел на своих прихожан.
— Здравствуйте! Меня Костя зовут! — представился я.