— Борис, очень приятно! — пожал мне руку пастор. — Вы с Людмилой Езиковной пришли, да?
— Да, я первый раз на такой необычной службе, если честно!
— Господь должен говорить с каждым человеком! Нам не нужны посредники, вроде православных или католических священников. Во время нашей совместной молитвы Бог входит в сердце каждого, и мы переживаем живое присутствие Христа! Вы же видели сегодняшнее чудо? Ваша спутница стала говорить на незнакомом языке! Это ли не подтверждение истинности нашей веры?
Я тактично промолчал и в свой черед спросил:
— Борис, скажите, а вы сами давно пришли к вере?
— О, это долгая история! Мой дед был великим шаманом княжеского рода Тайшиных. Ни один обряд в Княжьих Юртах, это современный Горнокнязевск, не проходил без его участия, хотя шаманов в то время было много. Потом деда раскулачили и расстреляли как врага народа… Шаманский дар, как известно, передается по наследству, и шаманом должен был стать мой отец. Но он очень боялся советской власти и, чтобы заглушить голоса духов, которые он слышал, начал пить… Умер отец совсем молодым. Люди говорили, что шаманский дар перешел ко мне, и я действительно слышал голоса духов. Но я тоже боялся репрессий, хотел жить как все люди — и в итоге стал все чаще прикладываться к бутылке… Наверное, меня постигла бы участь отца, если бы не одно событие. Во времена перестройки на Ямале появились первые священники, православные. Мои тетки сказали: ты должен покреститься. Ну, должен так должен, я спорить не стал. Потом я читал детям истории о Христе и пророках из красивых импортных книжек с картинками. И незаметно заинтересовался христианством, меня потянуло узнать больше. Купил Библию, прочитал. И неожиданно Бог вошел в мое сердце! Я перестал слышать голоса духов, со мной теперь говорили Иисус и ангелы! Когда я рассказал об этом православному батюшке, тот сказал, что я одержимый… Больше я в православную церковь не ходил. К счастью, как раз в то время у нас появились пасторы евангельской церкви, я познакомился с ними и вскоре сам пошел учиться на пастора. Окончил несколько семинарий, получил пасторский диплом. Теперь вот проповедую Слово Божие среди своих земляков. И знаете, Костя, многие обращаются к истинной вере, бросают пить и начинают новую жизнь со Христом…
Я слушал Бориса, и мне неожиданно открылся смысл странного богослужения: потомственный шаман, сам того не осознавая, вводил людей в транс, и они действительно прикасались к иному миру, слышали ангелов и Христа!
«В конце концов, это лишь ярлыки! — улыбнулся я сам себе. — Кто-то видит духов предков, кто-то — Хозяев священных гор, кто-то слышит ангелов и Христа. Пожалуй, все они даже видят и слышат одно и то же, только рассказывают о своем мистическом опыте в рамках конкретной религии, вот и вся разница!»
Но один вопрос не давал мне покоя: во время экспедиций я встретил множество проповедников разных протестантских церквей, но ни одного православного! Решив разобраться в этом вопросе, я сказал Майе и Людмиле Езиковне, что приду домой чуть позже, и отправился на окраину города, в церковь Петра и Павла.
Священник оказался на месте. Молодой батюшка выходил из храма, когда я обратился к нему:
— Здравствуйте, можно с вами поговорить?
Священник поднял на меня глаза и произнес:
— Служба закончилась, молодой человек… А вы, собственно, по какому вопросу?
Я рассказал о своей работе, о том, как часто встречаю в тундре проповедников протестантских церквей. Священник, которого звали отец Антоний, грустно кивал, слушая меня.
— Вы знаете, Константин, ведь в Салехарде десять протестантских церквей и всего одна православная! У нас нет ни времени, ни возможностей ездить в тундру, обращать язычников. Мой приход — это в основном русские старожилы, приезжие рабочие из России и Украины. Представителей коренных народов, которые ходят в церковь, очень мало…
— А как вы сами относитесь к протестантам? — задал я щекотливый вопрос.
— Церковь не считает их христианами! — твердо сказал отец Антоний. — За них нельзя молиться, их нельзя поминать, их пасторы не несут на себе благодати священства… Но вы знаете, живя здесь, я вижу, что их работа приносит много пользы. Ханты и ненцы, приняв евангельскую веру, бросают пить, начинают работать, как-то устраиваются в жизни. Но это я говорю вам просто как человек, мнение Церкви вы уже слышали…
— Отец Антоний, а откуда в основном приезжают протестантские проповедники? Из-за границы? Что вообще заставляет молодых людей бросать уютную жизнь где-нибудь в Германии и отправляться в тундру?
— Первое время, в начале девяностых, ехали в основном из-за рубежа. Сейчас пасторы почти все местные, причем среди них немало ненцев и хантов. А что касается вашего вопроса о том, что заставляет людей бросать устроенную жизнь… Вы ведь в детстве зачитывались Джеком Лондоном, Фенимором Купером, Фарли Моуэтом? — батюшка с улыбкой посмотрел на меня. — И вот результат — вы бросили устроенную жизнь в Москве и приехали в тундру изучать культуру оленеводов. Там, на Западе, другие герои и другие книги. Мальчишки и девчонки в протестантских семьях Германии и Англии выросли на историях о бесстрашных проповедниках, несущих слово Божие отсталым, воинственным дикарям. Но к концу двадцатого века в мире практически не осталось мест, где можно было бы проповедовать аборигенам, за исключением нашего Севера, который был закрыт «железным занавесом». Именно поэтому, когда рухнул Советский Союз, эти мальчишки и девчонки из западных стран наперегонки помчались сюда — воплощать детскую мечту! И вы знаете, я их очень хорошо понимаю! Ведь детские мечты — это серьезно. Из-за них я сам оказался здесь, в Салехарде. Да и вас, Константин, привели на Север именно детские мечты…
Негабаритный груз
Вечером в доме Тайшиных собралось много гостей. Евдокия привела свою подругу-филолога, специалиста по языку хантов, пришли бабушки, которые знали старинные песни и сказки.
Евдокия разложила на кухонном столе свои стихи, распечатанные на принтере русским алфавитом. Филолог исправляла текст, добавляя буквы, которых нет в русском языке: «Л» с хвостиком и такую же «Н». Евдокия вслух читала стихи, бабушки кивали, делали замечания. Говорили женщины на хантыйском языке, и мне приходилось время от времени просить Людмилу Езиковну переводить суть наиболее жарких споров. Я чувствовал себя комсомольцем тридцатых годов, которому выпала честь создавать национальную письменность и ликвидировать неграмотность небольшого северного народа.
«Да, опять детские мечты, опять романтика прочитанных в юности книг!» — с улыбкой вспомнил я разговор с отцом Антонием.
Хотя, сказать по правде, мы действительно продолжали дело, начатое в далекие тридцатые годы: готовили к изданию книгу на прежде бесписьменном приуральском диалекте хантыйского языка.
Наконец необходимое количество стихов было отобрано строгими бабушками, тексты — выверены и исправлены. Многие стихи я знал по подстрочникам, поэтому сразу обратил внимание на то, что в книжку попадают в основном детские произведения, написанные Евдокией для своих дочерей.
— Евдокия, а книжка-то получается для детей! Вы так и хотели? — спросил я утомленного долгими спорами автора.
— Я же и писала в основном для своих девочек! — улыбнулась Евдокия. — Мы однажды говорили с тобой, как нужна книга на родном языке для обучения ребят в школе. Вот с Божьей помощью такая книжка и получается…
— Но если книжка детская, ее нужно красиво оформить! — заметил я. — У вас есть знакомые художники?
Евдокия отрицательно покачала головой, и тут Майя, до этого молча сидевшая за столом, тихо сказала:
— Я могу попробовать! Если вы не против…
— Конечно, попробуй! — ласково посмотрела на Майю Евдокия. — Ты очень красиво рисуешь, мои Катя с Дашей твои картинки по всей комнате развесили! К тому же в тундре ты была, жизнь нашу знаешь…
Следующим утром мы встали до рассвета, позавтракали и собрались в дорогу.
— Ну, с Богом, с Богом! — обняла нас на прощание Людмила Езиковна. — Приезжайте еще, мы вам всегда рады!
— А вы, если что, звоните! — напомнил я. — Может, помощь какая будет нужна или еще что. Звоните, телефон мой вы теперь знаете!
Мы вышли из подъезда, сели в заранее вызванную машину-такси и помчались на вокзал: я боялся, что Петр с Колей уже на месте и им нужна помощь в оформлении груза.
Но на вокзале перевозчиков бесценного груза еще не было. Нетерпеливо прохаживаясь по платформе, я то и дело посматривал на часы: до отправления нашего поезда оставалось чуть больше часа. Наконец, надрывно гудя двигателем, к багажному отделению подъехал знакомый красный «буран», тащивший за собой целый караван нарт.
— Спасибо, Петр! — пожал я руку ханту и обернулся к своему ученику. — Что так долго, Колян? До отхода поезда всего час остался!
— Долго? — возмутился Коля. — Да этот «буран» проклятый, я думал, вообще не доедет: раз десять перегревался! Хорошо еще, с запасом времени выехали. Два раза нарты опрокинулись, а уже под конец, когда с Оби выезжали, веревки лопнули, которыми шкуры связаны были, — рассыпалось это шкурье по всей трассе! Еле собрали… В следующий раз сам вози свои экспонаты, если тебе быстрее надо!
— Ладно, прости, Колян! Не горячись! — примирительно сказал я. — Просто поезд скоро отходит, а нам еще багаж оформлять…
— Ну так иди, оформляй! А я здесь посижу! — проворчал юноша и отвернулся.
Я подошел к окошку багажной кассы:
— Здравствуйте! Можно груз на Москву отправить?
— Какой груз у вас? — спросила пожилая женщина в форме железнодорожницы.
— Нарты и оленьи шкуры!
— Молодой человек, мне не до шуток! — возмутилась кассир. — За вами еще люди стоят!
— Да никто и не думал шутить! — несколько обескураженный реакцией женщины, я тоже повысил голос. — Мы действительно везем в Москву нарты и шкуры, для музея!
— Бред какой-то! — покачала головой кассир, закрыла окошко и вышла в зал: — Ну и где эти ваши шкуры?