Мы прошли во двор багажного отделения, и я не без удовольствия увидел, как вытянулось лицо моей спутницы.
— Та-ак… — протянула она, — груз у вас, мягко говоря, негабаритный… Санки надо взвешивать, а вот шкуры, молодой человек, отправить я не смогу.
— Почему? — возмутился я. — Нормальные шкуры, у меня на них даже чек есть!
— Да что мне ваш чек? Шкуры сырые, все в крови какой-то. А если оттают по дороге? Весь вагон провоняет, кто платить будет?
Сказать по правде, я тоже опасался, что шкуры могут оттаять еще до Москвы, но честно посмотрел в глаза кассиру и на одном дыхании соврал:
— Не оттают. Я прогноз погоды смотрел. До самой Москвы — жуткие морозы!
— Ну, пеняйте на себя! Если СЭС ваш груз по дороге выкинет или оштрафует — сами будете платить! И еще: купите у меня большие мешки, в них шкуры сложите — не буду же я на каждом олене номер багажной квитанции ставить?
На взвешивание нарт ушло много времени и сил. Огромные заледеневшие сани с трудом помещались даже на багажных весах, и я с ужасом смотрел на цифры, которые кассир записывала в квитанции: самая легкая нарта весила сорок килограммов, а самая тяжелая — семьдесят пять…
«Да, вообще удивительно, как старый “буран” эту тяжесть сюда приволок!» — думал я, подтаскивая очередную нарту к весам.
Пока мы с Петром взвешивали нарты, Майя с Колей упаковывали шкуры в мешки и зашивали грубой ниткой через край. Наконец на всех нартах и мешках были поставлены номера, и я пошел расплачиваться.
— Ну, молодой человек, сколько лет здесь работаю, а такой груз впервые отправляю! — покачала головой кассир и улыбнулась: — Вечером мужу расскажу, он не поверит. В Москву люди шкуры и санки начали возить!
Выйдя из багажного отделения, я подошел попрощаться с Петром:
— Спасибо еще раз! — пожимая руку ханту, тепло сказал я. — Буду в Москве на экскурсиях рассказывать, как мы нарты через весь Ямал на твоем «буране» везли!
Петр улыбнулся, мы накинули рюкзаки и побежали к поезду. Едва мы заскочили в вагон, как состав, мягко качнувшись, стал набирать скорость, и вскоре цветные домики станции Лабытнанги за окном сменились однообразными белыми просторами тундры. До Москвы оставалось чуть менее двух тысяч километров…
Книга четвертая. Мандалада
Тревожный звонок
На праздник в Музей кочевой культуры съехалось много гостей. Были делегаты от администрации района, директора и учителя школ, множество детей. Но самое главное — из разных регионов Крайнего Севера прибыли представители коренных народов: эвенки, ненцы, селькупы, ханты, чукчи… Они приехали на свой праздник — в музее открывалась Северная коллекция.
Прошел почти год с нашего возвращения из тундры. Привезенные экспонаты были описаны, отреставрированы, возле чума красиво расположился аргиш из нарт, с таким трудом доставленных из Лабытнанги. И вот настал день торжественного открытия новой коллекции. Конечно, чум принимал гостей и до этого, почти каждый день к нам приезжали группы детей и взрослых, желающих познакомиться с культурой оленеводов Ямала. Но после официального открытия чум должен был получить статус самостоятельного музея, который мы решили назвать «Северное стойбище».
На площадке между чумом и монгольской юртой установили микрофоны и колонки, и после речей официальных лиц, говоривших о толерантности, этническом многообразии России и воспитании в духе терпимости молодого поколения, начался концерт. У меня было ощущение, что я оказался на празднике в одном из национальных поселков Севера. Селькупы пели, эвенки плясали, но больше всего мне понравилось выступление ненки, которую звали Татьяна Лар. Невысокая улыбчивая женщина пела необычную песню, где голос прерывался звуками природы: очень правдоподобно певица имитировала, как лаяли собаки за чумом, квохтали, взлетая из-под снега, куропатки, бежали по твердому насту олени…
После концерта представители Ассоциации коренных малочисленных народов Севера торжественно перерезали ленточку перед входом в чум, и гости прошли внутрь. Селькупы, эвенки и чукчи с любопытством разглядывали жилище, замечая, что у них все устроено по-другому. А вот представители народов Ямала принялись спорить: ненцы утверждали, что чум хантыйский, ханты, напротив, говорили, что чум ненецкий. Пришлось мне рассказать, что мой чум скопирован с чума Гаврилы Затруева, где традиции двух народов тесно переплелись, но ненцы и ханты продолжали спорить, настаивая, чтобы их культуры в музее были представлены отдельно.
— Ну и где я второй чум поставлю? — терпение мое подошло к концу. — Да и, потом, люди приходят в музей неподготовленные, им разница в деталях орнаментов неинтересна. Ведь культуры ненцев и северных хантов действительно похожи! Другое дело — чукчи. У них и жилище, и одежда сильно отличаются от ямальских…
Я поискал глазами в толпе гостей представителей Чукотки, надеясь на их поддержку, но те куда-то подевались. Неожиданно за меня вступилась та самая певица с Ямала, Татьяна Лар, чье выступление мне так понравилось:
— Ну что вы на него напали, а? Не стыдно? — ненка укоризненно покачала головой. — О толерантности говорили, говорили — и забыли, да? Русский парень привез чум, о нашей культуре рассказывает, а вы его обижаете. Вот привезите сами чум в Москву, откройте музей и делайте там все по-своему!
Нападавшие на меня представители хантов и ненцев сразу ретировались, и дальше экскурсия по чуму прошла без эксцессов.
На банкете, который мы организовали в большой казахской юрте, я подошел к ненецкой певице:
— Спасибо, что поддержали, Татьяна! Я понимаю, ошибок, наверное, много допущено, вот люди так и возмутились…
— Ну, им лишь бы шуметь, права свои защищать. Они в ассоциации только этим и занимаются. Я же сама, Костя, из Приуралья, в Салехарде сейчас живу. У нас в Приуралье не только у твоего Гаврилы такой чум, где ненецкая и хантыйская культуры смешались. Бывает, в таком чуме еще и зырянские вещи увидишь, если, скажем, ненец зырянку в жены взял. Рядом живем, что поделать!
— Мне очень ваши песни понравились! Как вы здорово голосам животных подражаете! Где вы этому научились?
— Ну, это у нас многие умеют! — улыбнулась певица. — И охотники, и оленеводы эти звуки используют. А чтобы в песню подражания голосам животных вставлять, этому я у стариков-сказителей научилась. Которые ярабцы и сюдбабцы поют…
— А что, остались еще такие сказители? Я сам книги пишу, перевожу стихи, записываю сказки разных народов. Мне было бы очень интересно с вашими сказителями познакомиться…
— Это можно! Вот мой телефон. Как будешь в Салехарде, звони, познакомлю с людьми интересными! — Татьяна протянула мне бумажку, на которой был записан номер мобильного телефона. — Да и просто так заезжай!
Банкет окончился, гости постепенно разошлись. Мы с Майей наводили порядок в чуме, как вдруг у меня в кармане зазвонил телефон. Прижав к уху трубку, я с радостью услышал голос Евдокии Серасховой.
— Здравствуй, Костя! Как ты, что нового? — голос Евдокии мне показался усталым, но я не придал этому значения — так хотелось поделиться радостью по поводу открытия Северной коллекции.
— У нас праздник сегодня, Евдокия! Чум официально стал новым музеем, гостей много было, с Ямала представители приезжали! — восторженно рассказывал я. — Еще новость — для издания вашей книжки спонсора нашел, к лету ждите первый тираж!
— Вот и слава Богу, Костя, спасибо тебе! — Евдокия вздохнула, и я почувствовал, что даже хорошие новости про книгу не изменили ее подавленного настроения.
— Евдокия, у вас что-то случилось? — спросил я, и сердце тоскливо сжалось в предчувствии беды.
— Костя, ты говорил, что статьи пишешь, — не ответив на мой вопрос, произнесла Евдокия. — Не мог бы ты статью написать в какой-нибудь московской газете о том, что у нас тут происходит?
— Так что все-таки случилось, Евдокия? — повторил я свой вопрос. — Как я буду писать, если вы мне ничего не рассказываете?
— Беда у нас. Новые законы власти округа приняли — против оленеводов и рыбаков. Рыбакам запретили зимой рыбу ловить, оленеводов сгоняют с их родовых пастбищ, переселяют в поселки… Петя мой говорит, что, если так дальше пойдет, они оружие в руки возьмут, бороться будут… — голос Евдокии задрожал.
— Евдокия, по телефону вы мне всего не расскажете. Чтобы статью написать, надо все своими глазами увидеть, с людьми поговорить. Я к вам лучше приеду.
— Костя, здесь тоже проблема. Ямал теперь — пограничная зона, какое-то разрешение нужно от ФСБ… — предупредила меня Евдокия.
— Погранзона? Да ближайшая граница у вас с Канадой, как раз через Северный полюс проходит! — невесело усмехнулся я. — Ничего, проберусь как-нибудь, ждите!
Мандалада
Через три дня я уже шагал по знакомым улицам Аксарки, кутаясь в воротник куртки от летящего в лицо мокрого снега. У дома Серасховых стоял чужой «буран», в окнах кухни горел свет — хозяева явно принимали гостей. Скинув в прихожей куртку, я заметил брошенную на тумбу малицу в сорочке из зеленого сукна, поверх которой лежал пояс с многочисленными амулетами и массивным клыком медведя.
«Ненец в гостях, к тому же язычник!» — удивился я про себя и прошел на кухню.
— Здравствуй, Костя! — улыбнулась мне Евдокия. — Быстро добрался!
За столом Петр разговаривал с крепким молодым мужчиной. Волевое лицо с высокими скулами, ежик темных волос, гордая осанка — гость напомнил мне вождя индейцев из какого-то старого фильма.
— Знакомься, это Семен Сэротэтто, друг Петин! Он с Ямальской тундры, — представила мне гостя Евдокия. Я пожал руки мужчинам и сел за стол.
— Так вот, Петр, — явно возвращаясь к прерванному моим появлением разговору, произнес ненец. — Недавно случай был. Строили дорогу под газопровод — проложили линию по карте, не посмотрев даже, где люди живут. И пошли бульдозеры! А у них на пути чум стоит, олени, нарты. В чуме живут дед с бабкой, старенькие совсем. И вот трактора прямо на чум прут! Тракторист говорит: «Убирайте свой шалаш, здесь дорога будет!» А старик — ни в какую: «Это моя земля, вокруг дорогу делай!» Тракторист плюнул, завел машину — и на чум. А старик ружье достал и давай стрелять — хорошо, бабка его за руки хватала, не попал…