Припарковав снегоход у крыльца, Петр, пошатываясь от усталости, вошел в дом. Даже я, просто сидя позади водителя, устал от дороги, что уж говорить о Петре, который вел снегоход по сложной трассе в течение двенадцати часов!..
Лампочка без абажура заливала теплым желтым светом большой, грубо сколоченный стол, за которым сидело несколько мужчин.
— Здорово, Петр! — поднялся нам навстречу средних лет ненец. — Здравствуй, Константин! Сэротэтто говорил, что приедете, но мы вас раньше ждали!
— Здорово, Андрей! — обнял друга Петр. — Дорога плохая. Снег намерзал, нарту чистить приходилось. Потом вообще трасса льдом покрылась…
— Ну я так и думал, вас ожидая. Давай за стол, хозяйка моя мясо сварила, вам с дороги подкрепиться надо, а потом уже будем и разговоры вести!
Я за обе щеки уплетал сочную оленину с картошкой и смотрел на людей, собравшихся в доме Хороля. Здесь были ненцы, ханты, даже несколько русских. Как негромко сказал мне Петр, все они рыбаки, которым стало не на что жить после ввода запретов на зимнюю рыбалку и торговлю рыбой.
— Что, согрелись с дороги? — улыбнулся Андрей, когда мы отодвинули пустые тарелки. — Я нынче надежных людей пригласил, они и сами письмо подпишут, и помогут подписи собрать. Так, мужики?
Народ за столом одобрительно зашумел, и один из ненцев, молодой парень с тонкими чертами открытого, в чем-то еще детского лица, спросил:
— Скажите, Константин, а в письмо можно еще пункты добавить? Я бы о Рыбнадзоре президенту рассказал: как они взятки вымогают, отбирают снасти, снегоходы. Это уже не Рыбнадзор, а рэкетиры какие-то!
— Верно, верно Яптик говорит! — поднялся пожилой хант, грузный, похожий на старого моржа. — И про милицию нашу надо бы пункт добавить. Они нас обманывают, деньги вымогают, а мы молчать должны?
Народ за столом снова зашумел, люди выкрикивали новые обвинения, требовали вставить их в письмо. Я пытался объяснить, почему текст письма нельзя уже дополнить новыми требованиями, но мой голос тонул в гомоне собравшихся.
— Тише! Тише, мужики! — Хороля встал. — Дайте Константину слово сказать, он ведь это письмо составлял.
— То, о чем вы говорите, уже есть в письме! — твердо сказал я. — Если мы будем писать о личных проблемах каждого рыбака или оленевода, письмо станет толстым, как книга, и ни одна газета его не напечатает. Так что читайте внимательно…
— А ты прочитай нам еще раз, а то мы уже всего и не помним! — выкрикнул русский парень с задорным лицом и копной вьющихся рыжих волос.
— Верно Вовка сказал! — поддержали его остальные. — Прочитай, Константин!
Я начал читать письмо, подробно останавливаясь на каждом пункте. Люди внимательно слушали, согласно кивали.
— Теперь все ясно? — подвел итог собранию Андрей Хороля. — Давайте подписывайте, а потом каждому дадим лист для сбора подписей и копию письма…
Лист с подписями пошел по кругу, ненцы и ханты старательно выводили свои фамилии, ставили подписи. Здесь я уже не увидел ни одной родовой тамги — поселковые рыбаки были грамотными.
Русский парень, который просил меня прочесть письмо вслух, тоже стал подписываться.
— Эй, Вовка Логинов! Ты чего бумагу испортил? Ты же не коренной! — строго заметил ему Яптик.
— Как так не коренной? У меня прадед здесь похоронен, понял? Так что я тоже подпишу!
— Правильно Володя говорит! — поддержал его Петр. — Пусть и русские подпишут, кто здесь давно живет. Проблемы-то общие!
— Я деда его хорошо знал, славный был рыбак! — кивнул Андрей. — Предки Володины чуть ли не с первыми казаками на Ямал пришли. Так что он такой же коренной, как и мы с тобой, Яптик…
Вова Логинов гордо выпрямился, поднял руку с воображаемой саблей, явно изображая своего далекого предка, казака-землепроходца, потом засмеялся, весело подмигнул несколько опешившему Яптику и поставил свою подпись под письмом президенту.
В этот момент в комнату шумно ввалился раскрасневшийся от мороза Семен Сэротэтто.
— Нгани торова! Вуся олат! Здорово! — на всех языках приветствовал он собравшихся, пожимая протянутые руки. Было видно, что молодой ненец пользуется всеобщей любовью. — Вот, Костя, держи!
Семен протянул мне несколько листов с подписями и улыбнулся:
— У местных оленеводов собрал, кто сейчас в поселке. Все подписали! Осталось к кочевникам поехать, я уточнил, где совхозные бригады стоят…
— А у своих, в Сюнай-Сале, побывал? — спросил Хороля.
— Не успел. Думал сейчас поехать. Чум мой недалеко стоит, за час добраться можно. Ты как, Костя, не устал? Поедешь со мной? — ненец внимательно посмотрел на меня.
— Поехали! Давно в чуме не спал, соскучился! — засмеялся я.
— «Ямаху» мою возьми, быстрее будет! — устало сказал Петр. — Я отдохну, а завтра меня к вам Андрей привезет…
Народ начал расходиться, все желали нам удачи, обещали собрать подписи среди знакомых и друзей.
— Все бумаги мне принесут, не волнуйся! — сказал на прощание Хороля. — Я думаю, уже завтра я их вам передам, когда с Петром приеду. Ну, счастливо!
Я сел позади ненца на снегоход, Семен махнул на прощание друзьям, и вскоре огни поселка за спиной вновь превратились в призрачное зарево на горизонте.
Бабушки Сэротэтто
Остановив снегоход посреди тундры, Семен повернулся ко мне:
— Пускай машина отдохнет! Хороший снегоход, мощный! Да и название красивое — «ямаха»!
— Ты что, японский знаешь? — глупо уставился я на ненца.
— Ну ты даешь! — рассмеялся Сэротэтто. — Где мне было японский выучить, в тундре, среди оленей? «Я» — по-ненецки земля, «маха» — спина. Получается, «я маха» — спина земли, горизонт по-русски. «Ямаха» — снегоход, несущий тебя к горизонту! Красиво, правда?
— Красиво! — согласился я. — Ты предложи японцам этот рекламный слоган, они тебе, глядишь, «ямаху» и подарят!
— Предложу при случае, непременно! — весело сказал Семен. — Ладно, до чума уже недалеко, поехали! Я тебя с бабушками своими познакомить хочу!
— Не спят еще твои бабушки, Семен? Время уже первый час ночи! Не разбудим?
— Они вообще мало спят, не переживай! — хитро посмотрел на меня ненец, завел двигатель, и снегоход понесся по кочковатой тундре.
Через несколько километров я увидел вдали темный силуэт одинокого чума. Взошедшая луна заливала тундру голубоватым светом, наст переливался, как перламутр, слабый ветер качал пожухлую прошлогоднюю траву, кое-где видневшуюся из-под снега.
— Приехали! — сказал Семен, спрыгивая со снегохода. — Пойдем в чум!
В жилище ненца жарко пылала печь, электричества не было, только две свечи озаряли неровным светом пространство чума. Нам навстречу поднялась красивая молодая женщина.
— Я уже заждалась! — Она улыбнулась Семену. — Садитесь чай пить, только громко не разговаривайте. Мирон недавно совсем заснул, все вас ждал!
— Моя жена, Елена, знакомься! — представил супругу Семен.
— Муж про вас много рассказывал, Костя! — улыбнулась Елена. — Вы очень большое дело задумали, спасибо!
— Ну, моих заслуг здесь немного! — смущенно посмотрел я на хозяйку. — Сначала Евдокия Серасхова мне позвонила в Москву, а потом уже Петр и Семен здесь настоящую мандаладу развернули!
Пока мы пили чай, я осматривал чум. Небольшой, гораздо меньше, чем у Гаврилы, ненецкий чум отличался отсутствием священной доски, торум сахал, и священного платка с вышитыми крестами. Вообще христианских символов в чуме я не заметил, зато у входа сидела пухленькая кукла Мяд Пухуця — Хозяйка Чума.
Я вспомнил, что ненец обещал познакомить меня со своими бабушками, но даже предположить не мог, где спрятались старушки в столь небольшом помещении. Вспомнив слова Сэротэтто о том, что бабушкам не спится, я предположил, что они куда-нибудь вышли, хотя мне в голову не могло прийти, зачем пожилым женщинам ночью гулять по тундре. Наконец я не выдержал и решил задать мучивший меня вопрос хозяину:
— Семен, прости, а где твои бабушки? — Я посмотрел на ненца, спокойно пившего чай.
— Бабушки? Так вот же они! Я думал, ты их сразу заметишь! — удивился Семен и показал рукой на двух огромных идолов, притаившихся в тени за сымзы, священной жердью чума.
Поднявшись из-за стола, я подошел поближе. Идолы были завернуты в пестрые платки, на концах которых болтались многочисленные амулеты. Одна «бабушка» была заметно выше другой, ростом мне по пояс, другая — приземистой, но и полнее. Семен присел рядом со мной.
— Вот наши «бабушки», главные святыни нашего рода! Вот эта — Большая Бабушка. Ее еще в незапамятные времена из ножки гроба великой шаманки вырезали. Ножку по обычаю взяли с левой стороны от головы покойной, в ней вся ее сила собрана! — Семен заботливо поправил платок на голове у идола. — А сама шаманка, говорят, после смерти в Я-Мюня обратилась, стала Рожающим Лоном Земли, женой самого Нума. Ее еще Матерью Богов называют, она жизнью и смертью ведает… А вот эта — Пэ-Мал Хада, Края Гор Старуха, мы ее обычно просто Бабушка Камня зовем. Старики рассказывают, давным-давно вела она свой аргиш на север, как вдруг налетел злой бог Нга. И окаменел аргиш Пэ-Мал Хада, превратился в Уральские горы. Три священные для ненцев вершины есть на Полярном Урале: Старуха, Олень и Нарта. Русские их называют Большой Минусей, Малый Минусей и Константинов Камень. Когда-то прадеды на Горе Старухи, на святилище, жертвы приносили, как вдруг с неба камень упал! Вот этот камень и стал моей второй «бабушкой»… Знаешь, сами-то бабушки небольшие! Просто им люди много подарков приносили: платков, украшений. Вот и выросли бабушки, уже почти с моего Мирона ростом!
— Семен, прости, — я был так потрясен увиденным и услышанным, что голос мой немного дрожал, — а как с твоими «бабушками» здороваться?
— Ну, это просто! — ободряюще улыбнулся ненец. — Подойди, коснись ее головы, скажи, как тебя зовут, что ты мой друг. Если есть монетка мелкая, завяжи в край ее платка — бабушке приятно будет!
Я как завороженный нащупал в кармане мелкие монеты, подошел к Большой Бабушке, прошептал свое имя и завязал монету в край пестрого шелкового платка. Поздоровавшись с Пэ-Хада, которой я тоже пожертвовал монетку, я шепотом попросил: «Бабушки Сэротэтто! Ты, Большая Бабушка, и ты, Бабушка Камня, помогите нам собрать подписи и добиться правды!»