«Бабушки» стояли передо мной неподвижно, лишь отблески огня плясали на их укрытых платками лицах, отражались от бронзовых украшений. Да я и не ждал ответа, просто просил помощи у сил, которые — единственные — были ровесниками этого древнего, затерянного в бескрайней тундре мира. И в тот же момент мелькнула мысль: что сказали бы сейчас Людмила Езиковна, Олег Тайшин, Петр с Евдокией…
Я говорил с «бабушками» очень тихо, и ненец не мог услышать моих слов. Однако, когда я повернулся к нему, Семен негромко, но веско произнес:
— Они помогут. Не переживай. Это очень сильные бабушки!
Настоящее имя
Следующим утром я проснулся от хорошо знакомых звуков, которые меня не обрадовали: хлопала покрышка чума, жерди поскрипывали, как мачты парусного корабля.
«Пурга! — подумал я невесело. — Значит, задержка дня на два, если не больше!»
Вылезать из-под теплых шкур не хотелось, но я пересилил себя: хозяева уже сидели за столом.
— Нгани торова! — поздоровался я по-ненецки, выбираясь из спальника и отряхивая со свитера приставшую оленью шерсть. — Что, Семен, пурга?
— Пурга! — кивнул ненец. — Но ты не волнуйся, к обеду стихнет!
— С чего ты так решил? — недоверчиво посмотрел я на Сэротэтто.
— Слышишь, как ветер поет? Хозяин ветра, старик Понгармэ, устал уже, скоро своих белых оленей обратно погонит…
Я не стал спорить, положившись на удивительную способность ненцев и хантов предсказывать погоду. К тому же приятно было сидеть в теплом чуме, пить чай и знать, что завывающая за тонкой меховой стенкой пурга вскоре кончится.
Неожиданно полог чума распахнулся, впустив морозный воздух, и на пороге появился мальчишка лет десяти с охапкой дров, весь, с головы до ног, засыпанный снегом.
— Вот, Костя, это мой старший сын, Мирон! — улыбнулся Семен, глядя, как мальчик вылезает из малицы и отряхивает кисы колотушкой — янгач. — Младшие сейчас все в поселке, с родителями Елены.
Мирон, очень похожий на отца улыбчивый паренек с задорно торчащей челкой темных волос, кивнул мне, положил дрова у печи и сел к столу.
— Мэйко, подай муксуна мороженого, вон в мешке лежит! — попросила Елена сына и вдруг осеклась, виновато посмотрев на мужа. Я понял, что все дело в том, что она назвала мальчика каким-то странным именем.
— Костя — свой человек, не волнуйся! — успокоил жену Семен и повернулся ко мне. — Понимаешь, у нас, ненцев, есть настоящие имена. Их никто не должен знать, только свои. Если недобрый человек настоящее имя твое узнает, порчу может навести, болезнь какую-нибудь. Мы даже друг друга редко настоящими именами называем, только в семье. Да и то, обращаясь к старшему, лучше сказать: дед, отец, бабушка, дядя… Не называя настоящего имени. Но я тебе доверяю. Мне бабушки вчера открыли, что ты один из нас, хотя и русский. Я тебе свое настоящее имя скажу!
Семен помолчал, потом вздохнул и торжественно произнес:
— Мое настоящее имя — Хэбидя. Елену зовут Еля. А Мирона — Мэйко, ты уже слышал…
— Спасибо, Хэбидя! — я был растроган и взволнован одновременно. — Спасибо, что доверяешь. Я не могу, к сожалению, ответить тебе тем же: у меня только одно имя!
— Пока одно! — сощурив глаза, внимательно посмотрел на меня Хэбидя. — Бабушки говорят, что скоро у тебя будет другое имя!
— Хэбидя, у всех ненцев свои тайные имена есть? — тактично решив не уточнять, что за имя решили дать мне «бабушки», спросил я Сэротэтто.
— У всех, кто в тундре живет. Поселковые, бывает, только русским именем пользуются, свое настоящее забывают. Имен у человека в тундре обычно несколько. Когда ребенок только родился, его «гостем» зовут. Бегает молодой отец возле чума, кричит: гость приехал, ко мне гость приехал! Это значит, ребенка его жена родила. Гость из Нижнего мира приходит. Мы верим, что, когда умирает в этом мире старик, он сразу в Нижнем мире рождается. У нас горе, а там праздник: ребенок родился. И наоборот. «Гость» с пустыми руками приходить не должен, поэтому родители малыша всем соседям вещи раздаривают. Считается, «гость» их с собой из другого мира принес. «Гость» — это еще не совсем человек. Если малыш умрет до появления первых зубов, его даже не хоронят, тельце в шкуру оленя заворачивают и в тундре оставляют, на палку подвешивают. А если в тайге кочуют, в дупло дерева кладут.
Я поразился тому, как спокойно Хэбидя рассказывал о смерти, так, словно переход из мира в мир был самой обычной поездкой на оленьей упряжке. Будто прочитав мои мысли, ненец добавил:
— Ты знаешь, мы верим, что смерть — это просто еще одна кочевка. Каждый отправится в это каслание рано или поздно, поэтому мы спокойно говорим о смерти…
— Хэбидя, а потом, после первых зубов, ребенку дают настоящее имя? — решил я сменить тему.
— Нет, сначала ребенку дают защитное имя, чтобы обмануть злых духов, которые охотятся за душами людей, как мы охотимся за животными. Это имя сразу, как пуповина отпадет, мать или бабка-повитуха дает. Могут назвать Косым, Хромым, ну и так далее. Вылезет злой дух, посмотрит на ребенка, узнает его имя и подумает: ну, этот и так не жилец, скоро мой будет! И пойдет искать здоровенького, чтобы забрать его душу. А детей с такими именами и нет вовсе! — Хэбидя рассмеялся, радуясь хитрости своих предков, научившихся обманывать саму смерть. — Потом у ребенка кличка появляется. Скажем, родился большой малыш — назовут его Пирцяко, «длинненький»; если после смерти отца родился сын — Ева, «сирота»; если дочка в такую пургу родится, как сегодня, — дадут прозвище Хадне, «женщина-пурга».
— А настоящее имя? Его-то когда дают? — снова спросил я.
— Обычно тоже сразу, как ребенок родился. Но никто им не пользуется, чтобы злые духи не узнали. Эти имена часто и перевести нельзя, словно они из другого языка к нам пришли. Говорят, некоторые из таких имен ненцам от подземных жителей, сихиртя, достались…
— А ваши имена можно перевести? — полюбопытствовал я.
— Хэбидя значит «священный», — просто ответил ненец. — Еля — это «надежда», в ее семье мечтали о рождении ребенка. А вот Мэйко не переводится…
Ненец замолчал, словно задумавшись о чем-то. Снаружи по-прежнему бушевала пурга. Еля подшивала к кисам мужа новые подошвы, Мэйко внимательно слушал отца.
— Так вот, потом, когда мальчик или девочка взрослыми становятся, их уже настоящим именем называют! — продолжил свой рассказ Хэбидя.
— Это сколько лет должно исполниться? — решил я уточнить. — А то у монголов, например, «взрослым» считается мужчина после сорока!
— Да мы время цифрами как-то не считаем! — улыбнулся Хэбидя. — Все больше по событиям. Например, «год, когда зимой было много волков» или «год жаркого лета». Этот год назовем «год, когда снова мандалада собралась», если все удачно будет. Так и с возрастом человека. Мальчик становится взрослым, когда сможет сам на охоту пойти, когда настоящим оленеводом станет, чтобы стадо можно было ему доверить. Девочка — когда шить хорошо научится, чум быстро собирать-разбирать, еду готовить. Вот тогда и дают подростку настоящее имя, когда настоящую жизнь вести начнет, жизнь ненэй ненэч, настоящих людей!
— Хэбидя, а почему некоторые ненцы мне сразу свои настоящие имена открыли? — спросил я. — В Воронках, где мы подписи собирали, да и в Яр-Сале молодой ненец…
— Яптик-то? Это не имя, фамилия! — засмеялся Хэбидя. — Просто он один у нас Яптик, вот его по фамилии и кличут. А какие еще ненцы тебе имена открыли?
— Ну, Хасава, например… — вспомнил я предводителя безоленных ненцев.
— Это тоже не имя. Прозвище! — улыбнулся Хэбидя. — Хасава значит «мужчина», так обычно старшего в стойбище называют. Вот и получается, что не узнал ты настоящих имен! Просто наши русские имена — обычно от первой русской учительницы в школе. Ей трудно ненецкие имена учить, вот она и называет детей, как ей больше нравится. А ненцы этому и рады: защитное имя получают! А вот кто в школе не учился, у тех защитное имя на ненецком языке. Можно сказать, это даже не имя — прозвище.
— Хэбидя, твое имя значит «священный». А почему тебя так назвали? — задал я не дававший покоя вопрос.
— А ты не догадался? — загадочно улыбнулся ненец. — Неслучайно бабушки в моем чуме живут, главные святыни нашего рода…
— Так ты шаман! — потрясенно воскликнул я.
— Эк ты махнул! — рассмеялся Сэротэтто. — Какой из меня шаман? Я просто хранитель главных духов нашего рода. По-русски если сказать, точнее всего будет — священник. Издревле младший ребенок в нашей семье получает имя Хэбидя и становится хранителем бабушек.
— И в чем заключается твоя работа? Ну, как священника, конечно, не как оленевода, — уточнил я свой вопрос.
— Я за бабушками ухаживаю, кормлю их, храню в чуме своем. Во все праздники нашего рода привожу бабушек на святое место, это далеко в тундре, непосвященные не знают о нем. Там мы жертвы приносим, оленей. Пэ-Мал Хада, например, мы белого олененка жертвуем, она оленеводам сильно помогает, за телятами присматривает. Одного в жертву принесем — все остальные живы останутся! А Большую Бабушку я привожу в чум, если там роды сложные намечаются. Женщина, что роженице помогать будет, заранее приезжает и говорит: без Большой Бабушки не родит! Раз в семь лет везу эту бабушку на главное святилище, там большие жертвы приносятся…
— Хэбидя, прости… — я замялся, не зная, как тактично задать следующий вопрос, — а как Петр относится к этой твоей «работе»?
— Петр — мой друг. Я знаю, он христианскую веру принял, богов своих они с Дусей сожгли. Сам-то он к нашим древним обычаям спокойно относится, никогда мне ничего обидного не говорил. У них вообще женщины сильнее в Иисуса верят. Именно женщины настаивают, чтобы идолов сжигали, иконы. Да и проповедники христианские в основном к женщинам обращаются…
— Ну, у нас то же самое! — кивнул я. — При любой православной церкви самые активные прихожане — женщины!
— Так что мы с Петром просто на эту тему не говорим, и всё! То, что он христианин, не мешает ему быть моим другом! Но все-таки хорошо, что он этот наш разговор не слышит… — Хэбидя вздохнул. — Я бы не рассказал тебе так много о нашей вере, если бы Петр был здесь. Просто потому, что не захотел бы его обидеть!